Маск против Маккиндера
Джеймс Эндрю Льюис
Старший вице-президент и директор Программы стратегических технологий
Июнь 14, 2022
Этот комментарий является частью серии «Технологии и власть» Программы стратегических технологий CSIS о разработке и управлении ключевыми технологиями и о том, как их можно использовать для получения национальных преимуществ.
Соединенные Штаты больше не являются единственной сверхдержавой, гегемоном или любым другим термином, который вы предпочитали. Эта ситуация, сопровождаемая военными неудачами и внутриполитическими потрясениями, заставила некоторых вернуться к этой вечно популярной теме: упадку Соединенных Штатов. Но дискуссия об упадке может отражать злорадство или принятие желаемого за действительное так же, как и беспристрастный анализ. Хотя это правда, что однополярный период закончился, но Соединенные Штаты по-прежнему больше похожи на первых среди равных, а не на исчезающую сверхдержаву.
Это становится более ясным, если сравнить нынешний момент многополярной конкуренции с более ранним эпизодом, когда Британия прошла путь от доминирования и Pax Britannica до вызова со стороны новых конкурентов. Хэлфорд Маккиндер, британский ученый, который в 1900-х годах создал концепцию евразийского «хартленда» как центра глобальной власти, предсказал упадок Британии — если только империя не перестроится, чтобы компенсировать приход новых мощных соперников, таких как Германия, Япония, Россия и Соединенные Штаты. Макиндер был контрапунктом Альфреду Мэхэну, чьи труды о влиянии морской мощи как центральной для подъема Великобритании формировали внешнюю и военную политику во многих странах на протяжении десятилетий. Маккиндер утверждал, что в мировой политике будут доминировать державы размером с континент с сильной промышленной базой, большим населением и национальными ресурсами, а не те, которые правят морями.
Большая часть аргументов Макиндера по-прежнему сохраняется, но есть одно важное изменение. Можно добавить технологическую базу страны в качестве определяющего фактора в список Макиндера. Технология присоединяется к списку основ геополитической власти (термин, используемый для описания конкуренции между могущественными государствами, придуманный примерно в то же время, что и «хартленд» шведским политологом Рудольфом Кьелленом). Технологии и другие фундаментальные факторы указывают на то, что Соединенные Штаты остаются среди самых могущественных стран мира. Они занимают третье место по численности населения, четвертое по площади суши и первое по доходам. Они остаются самой технологически инновационной крупной экономикой, а ее университеты и научно-исследовательские институты занимают первое место в мире. Военная мощь США, хотя она больше не является непревзойденной, остается огромной. Их правительственные учреждения относительно эффективны по сравнению с другими странами сравнимого размера. Культурный «движок» США может быть источником глобального влияния и по-прежнему силен. Все это означает, что даже при менее чем компетентном руководстве (утверждение, которое Соединенные Штаты, казалось, были полны решимости протестировать) Соединенные Штаты останутся мощным членом международного сообщества.
Один из способов представить это в перспективе — сравнить позицию Соединенных Штатов с другими ведущими державами. У России есть земельный массив и ресурсы, но сокращается население и экономика, опустошенная коррупцией. Неуклюжая политическая структура Европейского Союза затрудняет координацию по вопросам безопасности, а регуляторные вмешательства Брюсселя замедляют его технологический рост. Индии не хватает стратегии глобального влияния, ее политические расколы более чем равны тем, что у Соединенных Штатов, а ее бюрократия препятствует экономическому росту. Япония имеет политические ограничения, а другие крупные страны еще недостаточно развиты или организованы. Это оставляет Китай, который в одиночку обладает сочетанием потенциала и глобального видения, необходимых для конкуренции с Соединенными Штатами.
Центральное положение Соединенных Штатов не переводится автоматически в лидерство. Лидерство США сильно пострадало и не будет полностью восстановлено, учитывая конкуренцию и недоверие, с которыми они сейчас сталкиваются. Вершиной неоспоримой мощи США стало первое десятилетие XXI века. С тех пор идет под откос. Вопросы лидерства и влияния заключаются не в том, остаются ли прочными основы силы, а в том, смогут ли Соединенные Штаты организоваться, чтобы воспользоваться этой внутренней силой. Этот вопрос остается открытым, в результате чего отказ становится вопросом выбора, а не каким-то неизбежным результатом. Пределы лидерской способности США больше связаны с их политической и стратегической культурой. Соединенные Штаты могут быть в упадке, но не по геополитическим причинам.
Маккиндер и другие писали о влиянии новых промышленных технологий на изменение геополитики. Используя метрики конца девятнадцатого века, источниками международной власти были промышленное производство, торговля, иностранные инвестиции и размер армий и флотов. Добыча угля и стали была ключевым показателем, и в последние десятилетия девятнадцатого века началась первая «гонка вооружений», поскольку страны стремились превзойти другие с флотами линкоров. Промышленная власть включала в себя то, что британский политик Лео Эмери назвал в 1904 году в ответе Маккиндеру «силой изобретений и науки».
Изобретения и наука — способность создавать новые технологии и получать от них экономические и коммерческие выгоды — теперь необходимы для геополитической власти. Технологии создают силу, а новые технологии изменят геостратегическое уравнение. Технология увеличивает распространение политической власти. Это расширяет потенциал авторитарных государств для слежки и социального контроля, а также меняет условия военной власти. Стратегический эффект технологического лидерства объясняет акцент в ведущих странах на политике поддержки, защиты и ускорения создания таких вещей, как автономные устройства, искусственный интеллект и сетевые сервисы. Полупроводники, лежащие в основе этих технологий, теперь более важны как показатель мощности, чем сталь и уголь. Теперь необходимо добавить технологии и инновации к суше, населению, ресурсам и промышленности.
Одним из ключевых различий между нынешним временем и концом девятнадцатого века заключается в том, что ткань международных связей гораздо более прочна. Не повторяется и резкое раздвоение между НАТО и Варшавским договором, с очень небольшим количеством торговых контактов. Другое заключается в том, что доступ к нематериальным ресурсам (знаниям, интеллектуальной собственности и программному обеспечению) так же важен, если не более важен, чем доступ к материалам для создания богатства и власти. Генерирование новых знаний, а затем возможность превратить их в экономическую или военную мощь — это конкуренция XXI века, а не борьба за сырье или территорию, как в прошлом.
Изменились и условия конкурса. Международная конкуренция в XIX веке была сосредоточена на приобретении колоний для обеспечения контроля над рынками и ресурсами. Конкуренты были исключены или поставлены в невыгодное положение на колониальном рынке. Желание положить конец такого рода контролируемой торговле помогает объяснить внешнюю политику США (восходящую к политике «открытых дверей» 1899 года) и создание институциональной структуры связи, основанной сначала на торговых соглашениях, а затем на технологиях бесшовной связи.
Доступ к ресурсам по-прежнему имеет важное значение, однако идея конкуренции за ресурсы часто формулируется в терминах, более подходящих для более раннего столетия. Многое изменилось. Колонии и империи исчезли, а вместе с ними и захваченные рынки, которые должны быть заменены глобальными цепочками поставок, сетями и рынками, которые принимают сырье, чтобы там стать конечным продуктом. Политические соглашения, логистические технологии (например, грузовые суда и самолеты), а также телекоммуникации снизили риски и затраты на опору на этот глобальный рынок. Риск для срыва сейчас существенней, чем при окончании холодной войны, учитывая напряженность в отношениях между США и Китаем, он не близок к тому, каким это было до 1990 года.
Это объясняет большую часть беспокойства по поводу цепочек поставок, но нематериальные товары и услуги, обеспечиваемые цифровыми технологиями (данные, программное обеспечение, интеллектуальная собственность, даже стандарты), в настоящее время более важны как источник богатства, что делает этот период переходным. Для вооруженных сил ценность крупной системы вооружений, которая доминировала в конфликтах в прошлом веке, уменьшается из-за точности и автономии. Что касается политики, то требования к легитимности и способности управлять еще не удовлетворили политические и социальные силы, созданные массовым расширением информации и выражения, обеспечиваемыми цифровыми сетями.
Эти изменения широко признаны, но во многом терминология геополитических соревнований (и концепции, лежащие в их основе) не до конца поспевает. Самым большим изменением является создание того, что фактически является единой глобальной сетью, к которой может подключиться основная часть населения мира. Утопические ожидания того, что эта глобальная сеть положит конец конкуренции между государствами, оказались ошибочными, но Соединенные Штаты явно находятся в начале политических и экономических эффектов, которые эта сеть создала, даже если они еще не могут их описать.
Джеймс Льюис является старшим вице-президентом и директором Программы стратегических технологий в Центре стратегических и международных исследований в Вашингтоне, округ Колумбия.
Комментарий подготовлен Центром стратегических и международных исследований (CSIS), частным, освобожденным от налогов учреждением, специализирующимся на вопросах международной государственной политики. Его исследования являются беспартийными. CSIS не занимает конкретных политических позиций. Соответственно, все взгляды, позиции и выводы, выраженные в данной публикации, следует понимать исключительно как взгляды автора (авторов). - https://www.csis.org/analysis/musk-versus-mackinder
