БОЛЕВЫЕ ТОЧКИ ПЕКИНА

Пандемия и последующий спад мирового спроса подтолкнули начавшийся в середине 2000-х годов переход Китая к новой модели экономического развития. В 2006 г. внутренний спрос впервые стал вносить больший вклад в прирост китайского ВВП, чем экспорт. Однако эта смена скорее похожа не на подъем на лифте на более высокие этажи, а на движение по лестнице, когда одна нога всегда на ступеньку, а то и на две ниже другой.

Основные черты прежней, "традиционной" модели (поскольку аналогичные действия мы могли наблюдать в Японии, Южной Корее, на Тайване): экспорт товаров; иностранные инвестиции и технологии; масштабные государственные инвестиции и дешевая рабочая сила; а также решающий вклад экспорта в прирост китайского ВВП.

Характерные черты новой модели: экспорт капитала (то есть на смену вывозу товаров приходит вывоз инвестиций); растущая стоимость рабочей силы в передовых секторах экономики; ставка на собственные технологии — при сохранении международного технологического сотрудничества, а не просто заимствований; расширение внутреннего потребительского спроса. По аналогии с японской парадигмой Акамацу (летящих гусей) теперь уже "китайские гуси" летят сначала из более развитых восточных провинций Китая в менее развитые западные, а потом и в менее развитые страны. При этом роль государственных инвестиций в развитие инфраструктуры и поддержку бизнеса в кризисные периоды сохраняется.

Внутренний спрос постепенно становится основой роста при сохранении значительной роли экспорта, но уже не только и не просто товаров и капитала, а технологий и современнейшей инновационной продукции (например, технологии связи пятого поколения — 5G). Этим изменениям модели развития экономики соответствуют своя идеология и внешняя политика. Для первого варианта, начавшегося в эпоху Дэн Сяопина, — теория "социализма с китайской спецификой". Для второго — при Си Цзиньпине — "социализм с китайской спецификой в новую эпоху". Вместе с тем рынок и открытость сохраняются в качестве краеугольных камней стратегии развития. Монополия КПК на власть тоже. Но главное — это изменение внешнеполитического и экономического поведения, что стало одним из главных отличий новой модели.

Чтобы осуществлялся рост китайской экономики, для первого этапа было достаточно установки на использование внешнего мира. В современных условиях этого мало, и на смену приходят цели обеспечения китайского мирового лидерства на основе инвестиционной и технологической экспансии.

Тезис о необходимости "скрывать возможности и держаться в тени" характеризовал первую китайскую модель. Сегодня речь идет об укрепление глобальной роли КНР — концепции формирования "сообщества судьбы человечества" с Китаем как одним из его лидеров по умолчанию. Изменяются и инструменты реализации новой внешней стратегии. Раньше это были задачи улучшать отношения прежде всего с соседями, не ссориться с великими странами. Сейчас — китайская инициатива "Один пояс, один путь" (далее — "Пояс и Путь") и ее составляющие: Экономический пояс Шелкового пути и Морской Шелковый путь XXI в. и варианты их стратегического соединения через ЮВА и Южную Азию (Пакистан, Мальдивы, Непал, Шри- Ланку — в обход Индии).

При этом в качестве своего рода элемента преемственности двух моделей сохраняется главное противоречие Китая между, с одной стороны, рыночной экономикой, развивающейся по капиталистической логике, по логике работы капитала, по правилам рынка, а не дореформенной системы планового распределения материальных ресурсов, с другой — социалистической политической системой под монополией КПК на власть, не допускающей идейного и политического плюрализма. Иначе говоря, по-старому "доброму варианту" с противоречием между капиталистическим базисом и социалистической политической надстройкой.

Внешнеполитическое измерение этого противоречия видится в том, что Китай для Запада экономически является условно "своим", то есть хотя и жестким конкурентом, но действующим по рыночным правилам, выполняющим глобальную роль мировой фабрики и одновременно "черной дыры" платежеспособного спроса. А идеологически и политически — "чужим", "коммунистическим". В моменты обострения экономической конкуренции, как, например, в случае борьбы за рынки технологий 5G, тема политики и идеологии с точки зрения базовых ценностей "чужого" Китая неизбежно обостряется.

В 2020 г. Китай столкнулся именно с таким двойственным подходом Запада в рамках военной терминологии в сфере противоракетной обороны — опознавательной системы "свой—чужой". Пекин обозначил себя как важнейшего конкурента Запада на новейших рынках инноваций, и фактор политически "чужого" стал использоваться последним против экономических интересов КНР. Если продолжить образные сравнения, то с Китаем стали играть по-иному — по правилам американского футбола, а не пинг-понга, привычным для него.

И здесь обозначились новые вызовы и угрозы для китайской новой модели, важнейшей частью которой в плане целеполагания является глобальное лидерство. Китай как лидер по устремлениям должен предложить миру не только свои экономические, инвестиционные и технологические возможности, но и приемлемую для большинства стран идею. При этом декларирование одной только идеи —"сообщества судьбы человечества", легко понимаемой — "судьбой по-китайски", политически "чужому" Пекину оказывается недостаточно. Перед Китаем встает новый стратегический вызов: как быть лидером в рыночной демократии без демократии в понимании мировых лидеров, хотя и с рынком?

Любопытно, что в самом конце 2020 г. в гонконгской прессе появилась статья на тему китайского лидерства, в которой использовался термин из американского футбола — fumble, когда нападающая команда роняет мяч, а защищающаяся его подхватывает и переходит в атаку [1]. Главная идея статьи состоит в том, что при Д. Трампе США потеряли мяч глобального лидерства, но Китай не смог его поднять.

Вызов Пекину состоит и в том, что поиск новой модели развития для мира рассматривается им в контексте новой модели развития для КНР. И, следовательно, превращается в вызов самой модели развития. Кризис, связанный с пандемией, и последовавшее падение мировой экономики обострили этот вызов. В последней редакции нового XIV плана социально-экономического развития КНР на 2021—2025 гг. акценты несколько подправлены [2]. На первые позиции выдвигаются задачи качественного расширения внутреннего спроса. Задачи внешней экспансии и лидерства не снимаются, но на время ставятся в большую, по сравнению с исходными наработками, зависимость от экономического восстановления.

При этом для экономического восстановления у Китая, как представляется, есть основания, главными из них является более чем 400-миллионный средний класс. Его действительно растущие потребности, диктуемые новой инновационной экономикой, видятся практически безграничными.

Но если на вызовы увеличения спроса Китай безусловно ответит, то с вызовами, связанными с притязаниями на лидерство, дело обстоит сложнее. Здесь варианты ответа предстоит искать, связывая их не только с корректировкой новой модели развития, но и с развитием самой КПК — с развитием ее идеологического и творческого потенциала.

В последние месяцы 2020 г. для Китая явно обозначилась тенденция его вступления в новый этап развития внешнеполитической ситуации. Основная черта данного этапа — ухудшение международного позиционирования страны. По большинству главных внешнеполитических направлений Пекин зашел в тупик. Этот процесс начался в последний год-полтора, однако именно сейчас он приобретает долгосрочный, системный характер.

Пандемия COVTD-19, привнесенная в мир именно из Китая, конечно, сыграла здесь свою негативную роль. Но суть в другом: Китай, как отмечалось выше, стал мощным и значимым мировым игроком и конкурентом традиционным лидерам по большинству векторов глобальной экономики и политики. В экономике ужесточающая борьба за рынки 5G и других новых стратегически значимых цифровых технологий изменила баланс сил в отношениях "партнерства и соперничества" между КНР и Западом. Последний все больше воспринимает Китай как опасного конкурента, создающего экономические угрозы западному капиталу, который, как было сказано, остается еще и идеологически, и политически "чужим".

Своего рода толчком к негативному для Китая новому варианту развития отношений с остальным миром стало резкое обострение его отношений с США — особенно по мере раскручивания американской предвыборной президентской кампании. Тема противодействия КНР превратилась в одну из важнейших тем, обсуждаемых претендентами на президентский пост. В Пекине, впрочем, не видят принципиальных расхождений в подходах Д. Трампа и Дж. Байдена к "сдерживанию".

Официальный Пекин, как представляется, не был готов к столь агрессивному давлению США по все нарастающему кругу вопросов. Полномасштабного ответа у Китая не сформировалось. Нюансом стало ужесточение ответов китайских СМИ на пропагандистские нападки Соединенных Штатов: усиление антиамериканской риторики путем выявления ошибок и несоответствий реальности в антикитайской пропаганде Вашингтона.

Другая составляющая китайского ответа — подтверждение готовности Пекина следовать достигнутым китайско-американским торговым договоренностям, включая уступки по сокращению дефицита торговли США с КНР (увеличение закупок американской сельхозпродукции и др.), по либерализации финансовых рынков, совершенствованию законодательства по предотвращению преступлений в сфере интеллектуальной собственности и т. п.

Далее — это демонстрация традиционной жесткости по вопросам, которые Пекин считает делом исключительно внутренней компетенции: ситуация в Гонконге, Синьцзяне, тема Тайваня и т. д.

Наконец, поиск экономических и, по возможности, политических компенсаций за счет развития отношений с ЕС, АСЕАН, Россией, развивающимися странами в формате инициативы "Пояса и Пути".

В преддверии президентских выборов в США происходили изменения в иерархии тем, по которым Вашингтон "вел огонь" по Пекину. Торгово- экономические вопросы отодвигаются на второй план. На первые места выходят темы "ценностей". Причем не только в традиционном политическом аспекте, например, "Китай — не демократическая страна", но и в экономическом: китайская экономическая модель, основанная "на диктате государства", не может быть образцом для мира и не отвечает принципам честной конкуренции.

В контексте политически "чужого" трактуются темы наращивания Китаем вооружений в Южно-Китайском море, нежелание присоединиться к переговорам США и России по стратегическим наступательным вооружениям и т. п. Здесь американская пропаганда проводит связь между экономическими и военными претензиями к Китаю: по мнению Вашингтона, американский дефицит в торговле с Китаем позволяет последнему модернизировать свои вооруженные силы и ослаблять мировые позиции Соединенных Штатов. Экономические и торговые отношения Китая и США вступили в новую фазу, характеризующуюся началом сокращения объемов сотрудничества, что привело к разрыву некоторых сложившихся производственных цепочек. При этом в выигрыше оказались малые страны с пока сохраняющимся низким уровнем заработной платы.

В целом представляется, что в пекинском руководстве постепенно формируется понимание необходимости переосмысления глобальной стратегии, причем с учетом не только американского фактора, но и новых негативных тенденций в отношениях с остальным миром. Китайские стратеги начинают осознавать, что связка экономики и политики в варианте «деньги в рамках "Пояса и Пути"» и "сообщество судьбы человечества" вряд ли будут эффективно работать и дальше. При этом, как уже отмечалось выше, возможности для концептуально-стратегического маневрирования у Пекина весьма ограничены.

При нынешнем поколении руководства (5— 15 лет) Китай вряд ли сможет пойти на корректировку предложенных лично Си Цзиньпином идей "социализма с китайской спецификой в новую эпоху" и "сообщества судьбы человечества", под которым на Западе понимают тот же "социализм с китайской спецификой" Дэн Сяопина, но распространяемый на весь мир.

В экономике КНР опять же не сможет отказаться от стратегии завоевания новых рынков сбыта для своих цифровых товаров. На таком фоне единственно реалистической политикой укрепления ее глобального доминирования остается инициатива "Пояса и Пути", подразумевающая накачку мировой экономики новыми финансовыми ресурсами. Однако на фоне замедления роста китайской экономики в условиях пандемии и ее последствий, тормозящих мировой рост, ресурсы внешней инвестиционной экспансии могут оказаться весьма ограниченными.

При таком варианте развития событий удар Трампа по КНР, нанесенный по всем направлениям (если это продолжится и при Байдене), может иметь для Пекина реальные негативные стратегические последствия в области его претензий на глобальное лидерство. Тогда идеи превращения Китая в мирового лидера вообще могут на долгое время оказаться "под сукном".

В конце 2020 — начале 2021 г. Китай активно искал варианты компенсации потерь и провалов, накопившихся за год во внешней политике, экономике с точки зрения его глобального имиджа и позиционирования как претендента на мировое лидерство

Отношения с Соединенными Штатами продолжали ухудшаться. При сохранении напряженности по торгово-экономическим и идеологическим аспектам новый очаг напряженности сформировался в военной сфере. Вашингтон выдвинул очередные претензии Пекину в связи с "неправомерным", по мнению американцев, наращиванием китайской военной мощи в Южно-Китайском море и увеличил собственную военно-морскую активность в этом регионе.

В качестве средств дополнительного давления на КНР США использовали факторы: Южной Кореи (пригрозив Сеулу отказом в поставках современного военного оборудования в случае использования им китайских технологий 5G); Гонконга (введение запрета на въезд в США ряда высокопоставленных китайских чиновников, причастных, по мнению Вашингтона, к нарушению прав человека в Гонконге, Синьцзяне, Тибете); Тайваня (решение о поставках на остров современного американского военного оборудования на 300 млн долл., резко негативно встреченное в Пекине). Продолжалось "корпоративное" давление на Пекин — с целью убрать с американских фондовых рынков китайские высокотехнологичные компании, производящие, по американским оценкам, продукцию двойного назначения.

Расширение пространства американо-китайского противостояния дало повод ряду экспертов и в США, и в КНР сделать вывод о том, что двусторонняя конфронтация перешла на новый уровень, приобретя "всеобъемлющий" характер. Мир сделал новый разворот к биполярности, но уже в паре США-Китай.

Действия Пекина в конце 2020 — начале 2021 г. привели, как представляется, к раздвоению американского вектора внешней политики Китая: жесткость по отношению к уходящей администрации Трампа и ограниченные надежды на новую администрацию Байдена. Первая часть политики сопровождалась ответными санкциями против корпораций и чиновников США и активизировавшимся использованием китайского военного потенциала на искусственно созданных островах в спорных районах Южно-Китайского моря.

Своего рода апофеозом китайской жесткости можно считать реакцию МИД КНР на январский инцидент в Капитолии. Пекин связал протесты сторонников Трампа с событиями в Гонконге и поставил вопрос о том, почему в одном — китайском — случае США осуждают сдерживающие действия властей, а в другом — американском — одобряют.

Однако эффективность ответных мер неоднозначна. Санкции, похоже, имели больше пропагандистский эффект, чем принесли практический результат. Военная же инфраструктура на островах, по всей видимости, не способна создать реальные балансиры американскому военному присутствию в регионе. Острова в военном отношении весьма уязвимы: расположены далеко от материка, их размеры не позволяют размещать там большое количество военной техники, оказание им быстрой и эффективной помощи в случае конфликта затруднительно, возможности же атаки извне по причине их географической незащищенности многовариантны.

Как ни парадоксально, наибольшего успеха Китай добился во внешней торговле — там, где отказывался от ужесточения подхода к США, пропагандистски представляя это как следование "Первой фазе" двустороннего торгового соглашения, подписанного в начале 2020 г.

В отношении администрации Байдена Пекин, видимо, пока занял позиции осторожного и небезальтернативного оптимизма. С одной стороны, китайские эксперты говорят о том, что при новой администрации ничего не изменится, США продолжат давление на Китай, будут проводить ту же политику глобального сдерживания, что и при Трампе, и т. д.. С другой — устами министра иностранных дел КНР Ван И и других руководителей Пекин чуть ли не каждую неделю посылает Вашингтону сигналы о том, что он готов к сотрудничеству, улучшению отношений, к совместной борьбе с общими глобальными угрозами от пандемии до терроризма, что странам необходимо восстановить доверие и взаимопонимание и т. п.

Между тем Пекин интересует улучшение отношений с Вашингтоном не любой ценой, и он начинает осторожно обозначать свои условия нормализации. В самом конце 2020 г., после победы Байдена на выборах, китайские эксперты заговорили о том, что нынешней администрации необходимо обойти "три ловушки", в которые попала администрация Трампа. Суть их сводится к следующему:

• США не должны противопоставлять государство и КПК;

• не должны требовать ликвидации КПК;

• не должны демонизировать Китай и КПК и представлять их всеобщей угрозой.

Вслед за США по своей стратегической значимости идут проблемы в отношениях с Индией. В 2020 г. пограничный конфликт с Индией приобрел долгосрочный характер. Стороны нарастили военные потенциалы вдоль границы до пределов, которые, вероятно, могут привести к вооруженному конфликту.

Конфликт имеет свои экономическое и внешнеполитическое измерения. Индия сворачивает торговое сотрудничество с китайскими компаниями, в том числе в сфере информационных технологий. Пекин, ссылаясь на быстрый рост зараженных коронавирусом в Индии, минимизирует транспортное сообщение с ней. В свою очередь Индия формально под тем же предлогом коронавируса отказалась от участия в сентябрьских учениях Кавказ-2020 с участием России, стран ОДКБ, Китая и Пакистана.

Стратегическим нюансом в противостоянии Китая и Индии может стать идея, выдвинутая в сентябре 2020 г. Вашингтоном, об институционализации и структуризации формата QUAD, что азиатские и американские СМИ поспешили назвать формированием "азиатского НАТО", а также план расширения этого формата за счет приглашения к участию в нем Вьетнама и Южной Кореи.

Китай рассматривает данный формат или, возможно, в будущем организацию как структуру, направленную именно против него. Впрочем, участники данной структуры и сами открыто обозначают свои главные цели: сдерживание КНР и уменьшение ее регионального и мирового влияния. Реакция Пекина на новый, так сказать, "квадовский" вызов, вероятно, предполагает следующее.

Во-первых, Пекин не будет торопиться в плане обострения проблемы и перехода к агрессивной политике по противодействию QUAD, полагая что процесс превращения формата в организацию будет сложным и долгим, в том числе по причине двойственной позиции Индии. С одной стороны, Нью-Дели крайне заинтересован в мощных, поддерживаемых Вашингтоном противовесах Китаю. Нынешнее индийское руководство в последнее время посылает ясные сигналы мировому сообществу о том, что страна отходит от политики неприсоединения и ради обеспечения своих интересов готова идти на союзы. С другой стороны, Индии будет непросто в QUAD в случае ее превращения в организацию. Перспектива оказаться в роли ведомого в компании с США окажет тормозящее воздействие на индийские подходы к идее QUAD как организации.

Во-вторых, Пекин будет избегать столкновений с QUAD-организацией в целом как с единой структурой и будет стараться "растаскивать" отношения с ее участниками на двусторонние связи. Отношения с США — это одно, с Индией — другое, с Японией — третье.

В-третьих, Пекин будет стараться "размывать" военно-политическую составляющую QUAD, в которой китайское руководство усматривает угрозы своей безопасности, экономическим сотрудничеством. Он будет поддерживать идеи многостороннего экономического взаимодействия в Индо-Тихоокеанском регионе, видя и ища в этом собственные экономические выгоды как в плане объемов торговли и инвестиций, так и в плане упрочения своего стратегического влияния в регионе.

В-четвертых, Пекин может постараться активизировать свое сотрудничество с ЕАЭС или ОДКБ в качестве возможной стратегической альтернативы QUAD.

Однако о глубине и эффективности китайского ответа говорить пока преждевременно. Сначала "азиатское НАТО" должно хотя бы начать движение к превращению из переговорного формата в организацию.

На рубеже 2020—2021 гг. в военно-политическом противостоянии с Индией, несмотря на начавшиеся переговоры по границе, "света в конце туннеля" не видно. Конфликт, скорее всего, продлится длительное время и нанесет тяжелейший удар по индийско-китайским отношениям.

В отношениях с Евросоюзом, вслед за США, похоже, наступил период затишья. Состоявшиеся в конце августа — начале сентября 2020 г. поездки министра иностранных дел Китая Ван И по пяти странам ЕС, включая Францию и Германию, не принесли тех результатов, на которые рассчитывал Пекин.

Во время визитов Ван И выступил с рядом стратегических инициатив, акцентировав внимание на основных, по его мнению, направлениях сотрудничества с ЕС:

• продолжать совместно осуществлять работу по борьбе и профилактике пандемии;

• продвигать сотрудничество в цифровой и "зеленой" экономике, имея в виду европейский рынок технологий 5G и китайский выход на него;

• трансформировать "консенсус Китая и Европы по многосторонним подходам" в план совместных действий в области глобального управления, имея в виду сотрудничество в сфере изменения климата, биоразнообразия, контроля над вооружениями и ядерного разоружения.

А главное, Ван И призвал Европу не идти по американскому пути "разрыва" отношений с КНР. Однако европейские власти, вслед за США, выделили не сближающие, а разделяющие ЕС и Китай моменты:

• различия в базовых ценностях, не позволяющие идти на более тесное интеграционное взаимодействие;

• нарушение прав человека в Гонконге и Синьцзяне;

• недобросовестную конкуренцию на рынках новых технологий.

В 2020 г. Евросоюз еще не вышел полностью из переговоров, но притормозил переговорный процесс по инвестиционному соглашению с Пекином, которое открывало бы китайскому бизнесу полноценный выход на европейские финансовые и инвестиционные рынки. И можно было бы предположить, что в среднесрочной перспективе КНР придется столкнуться с ухудшением своего положения на рынках высоких технологий Европы. Однако после победы Байдена на президентских выборах в США в отношениях Китая и ЕС наметились позитивные изменения, и инвестиционное соглашение все же было подписано в конце 2020 г.

На других внешнеполитических направлениях дела также обстоят не лучшим образом. Канада, мотивируя свое решение тем, что Китай сегодня — это не Китай трех-четырехлетней давности, вышла из переговоров с КНР о зоне свободной торговли.

Смена правительства в Японии в сентябре 2020 г. привела к паузе в китайско-японских отношениях. При этом новую настороженность Пекина вызвали обозначенные в сентябре японские планы создания морских систем противоракетной обороны, которые обладали бы способностью наносить удары по ракетных базам предполагаемого соперника.

В отношениях с Южной Кореей предвидится усиление в ближайшие месяцы китайско-американского противоборства за влияние на Сеул.

Отношения с развивающимися странами в формате инициативы "Пояса и Пути" продолжают отягощаться темой долговой ловушки, в которую, по мнению ряда западных стран, Китай умышленно втягивает партнеров из Африки, Латинской Америки, Восточной Европы. В сентябре к этому добавилась критика КНР со стороны стран G7, МВФ и Всемирного банка за нежелание присоединится к их инициативам по реструктуризации долгов развивающихся стран.

На таком фоне Китай ищет компенсации неудач на других геополитических пространствах. В качестве главных достижений конца 2020 г. в Пекине выделяют, во-первых, подписание соглашения о Всестороннем региональном экономическом партнерстве (ВРЭП, Regional Comprehensive Economic Partnership, RCEP), в котором участвуют 15 стран (Китай, АСЕАН, Япония, Южная Корея, Австралия, Новая Зеландия). Хотя процесс ратификации соглашения может занять не менее года и в ряде стран — Японии, Южной Корее, Австралии, Малайзии — столкнуться с сопротивлением оппонентов Китаю, а его полная реализация займет около 10 лет, и в Пекине, и в других азиатских столицах воспринимают это событие как "общую победу", приведшую к созданию "самого крупного экономического блока в мире".

Во-вторых, уже упомянутое выше инвестиционное соглашение с ЕС, которое предоставляет европейским компаниям большие возможности для инвестирования в китайскую экономику (за исключением авиастроения, здравоохранения и нескольких других стратегических отраслей). Европейские компании получают возможность вести инвестиционную деятельность в КНР на тех же условиях, что и китайские корпорации. В ответ Китай получает аналогичные возможности в Европе, которые он предполагает использовать для продвижения своей инициативы "Пояса и Пути", сталкивающейся с серьезным сопротивлением со стороны ведущих стран Евросоюза.

В-третьих, это широко разрекламированное в Азии заявление Си Цзиньпина о готовности Китая рассмотреть возможность присоединения к соглашению о Всестороннем прогрессивном Транстихоокеанском партнерстве (Comprehensive and Progressive Agreement for Trans-Pacific Partnership, CPTPP или ТРР-11). Пекин, не желая попадать, как ему виделось, под диктат Вашингтона, изначально негативно воспринял эту идею. В то же время ТРР, еще до выхода из него США, при американском лидерстве противопоставлялось тогда еще только обсуждаемому ВРЭП при главенстве КНР. Сегодня, даже несмотря на возможность американского возвращения в ТРР, Китай, по всей видимости, готов представить ТРР и как площадку своего возможного широкомасштабного экономического сотрудничества с Соединенными Штатами (если они вернутся), и как еще один азиатский формат, работающий при участии Китая и укрепляющий его позиции против США (если они не вернутся).

Наконец, в-четвертых, многократно тиражированное китайской пропагандой предложение Си Цзиньпина на Саммите G20 (ноябрь 2020 г.) о формировании глобальных механизмов совместной борьбы с пандемией в ответ на не ослабевающие со стороны мирового сообщества обвинения Китая в распространении им COVID-19, ухудшающие общий международный имидж государства.

В конце года Пекин подписал соглашение о свободной торговле с Маврикием, имеющим для него не столько экономическое, сколько политическое значение — как балансир индийскому присутствию в Индийском океане. Китайское руководство не замедлило представить это как пример для будущего развития своих отношений с Африкой. Вслед за этим в начале 2021 г. министр иностранных дел Китая Ван И посетил с официальным визитом пять стран — Нигерию, ДР Конго, Танзанию, Ботсвану, Сейшелы с целью добиться решения проблемы долга африканских государств Китаю (его размер за время работы в формате "Пояса и Пути" превысил 150 млрд долл.), чтобы она не мешала дальнейшей реализации китайской инициативы, но и не превращала КНР в донора, который готов "закрыть глаза" на невозвращаемые заимствования.

В контексте "Пояса и Пути" Пекин рассматривает и кризис власти в Непале в начале 2021 г. Китай, фактически идя на инициативное вмешательство в ситуацию, направляет в Катманду своего высокопоставленного партийного чиновника для попытки стабилизировать обстановку, в том числе и с вовлечением в диалог компартии Непала. Цель воздействия на политический процесс в Непале заключается в том, чтобы нынешний кризис не помешал китайским стратегическим планам построения в регионе "Транс-Гималайской сети взаимосвязанности по многим измерениям".

Однако не все обстоит гладко в поисках Китаем компенсаций внешнеполитических потерь. В отношениях с ЕС, делая ставку на президента Франции Э. Макрона, Пекин, с одной стороны, рассчитывает использовать в свою пользу его личное стремление активизировать политику вовлечения КНР, в частности, в решение вопросов экологических рисков и климатических изменений. С другой стороны, его настораживают высказывания Макрона о том, что не надо быть наивным в восприятии Китая, подразумевая различия в ценностях и стратегических устремлениях.

В формате ВРЭП ограничителями полноценного сотрудничества могут оказаться традиционные проблемы в отношениях Китая с Японией, Вьетнамом, странами АСЕАН, имеющими с ним территориальные споры. Кроме того, Австралия фактически вступила в фазу торговой войны с Пекином, обвиняя его в использовании торговых инструментов в политических целях.

Возможное присоединение Китая к ТРР-11 вызывает опасения у Японии, Австралии, а также участвующих в ТРР-11 странах АСЕАН. Они связаны с тем, что без присутствия США Китай за счет своей экономической мощи может "подмять" под себя эту структуру и уменьшить торговые и инвестиционные дивиденды других участников.

В отношении Африки Китай, похоже, пока не нашел формулы, не только как продолжать наращивать там свое присутствие, но и как добиваться возвращения кредитов.

Третье направление поиска компенсаций внешнеполитическим потерям — российский вектор. Пекин в конце 2020 г. предпринял попытки сконцентрироваться на сотрудничестве с Москвой как одном из важнейших направлений своей внешней политики. Особенно отмечается взаимодействие в борьбе с пандемией. Подчеркивается, что отношения "всеобъемлющего стратегического партнерства" вышли "на максимальный уровень".

Пекин по-прежнему обходит те темы, где позиции сторон не совпадают: Индия; Вьетнам; Украина, экономическое сотрудничество с которой он последовательно активизировал в течение 2020 г.; отказ от участия в переговорном процессе по ограничению стратегических наступательных вооружений совместно с РФ и США.

В условиях естественного по причине пандемии замедления торгового сотрудничества акцент в демонстрации успехов делается на военные и политические аспекты, например на продление в середине декабря 2020 г. российско-китайского Соглашения об уведомлениях о пусках баллистических ракет, которое трактуется Китаем как гарантия глобальной стратегической стабильности. В политическом контексте Пекин подчеркнул значимость наступившей в 2021 г. 20-й годовщины подписания российско-китайского Договора о дружбе, сотрудничестве и добрососедстве.

Китай продолжает использовать Россию в качестве карты в своей внешнеполитической игре, однако сегодня, в условиях ослабления общего китайского внешнеполитического имиджа, акценты меняются. Если раньше РФ была важна прежде всего с точки зрения укрепления переговорных позиций Пекина в отношениях с Вашингтоном, то теперь Китай стремится за счет демонстрации особых отношений с Россией подкрепить свой пошатнувшийся в 2020 г. глобальный стратегический имидж.

Неоднозначность и противоречивость международной обстановки и взаимоотношений КНР со странами-партнерами позволяют ожидать острых дискуссий в Пекине по мере поиска новых решений в сфере внешней политики. В любом случае Китай не был в столь сложной ситуации в последние 15—20 лет.