ФУНДА-МЕНТАЛЬНЫЙ ПОКОЛЕНЧЕСКИЙ СДВИГ: К ВОПРОСУ О КОГНИТИВНОМ СУВЕРЕНИТЕТЕ

Аннотация. В статье рассматривается проблема глобальной трансформации молодых поколений в современных исторических условиях. Новый когнитивный сдвиг и формирование упрощенного человека выводится из специфики техники и технологий коммерциализированной среды коммуникации, впервые получивших тотальный доступ, колонизуя среду и условия формирования человеческого мышления на биологическом уровне от самого рождения. Автор рассматривает гипотезу, согласно которой подобное упрощение человека на примере проявленных проблем поколения «миллениалов» и Z являются логическим следствием неолиберального изьятия модерного гуманистического идеала развития человека из идеи «социального государства» XX века. Глобальная автоматизация труда на «свободном рынке» делает востребованным лишь функциональные, легко переобучаемые навыки. Последствие «кражи внимания» и устранение сложноструктурированного мышления эпохи больших текстов стали как негативным следствием свободы цифрового капитализма, так и новым инструментом «когнитивного колониализма» - когда на уровне национального государства устраняется через будущее поколение условия возможности рефлексивного взаимодействия с собой и окружающей действительностью в вопросе адекватной стратегии жизни с претензией на прогрессивное свое будущее, обрекая себя на статус цифровой колонии, население которой будет способно лишь к рефлекторному мышлению и потребительскому поведению уже на биологическом уровне. Автор считает, что необходима выработка всеохватного курса на восстановление сред формирования формально-логического, понятийного, мышления и создание национальных инструментов обеспечения когнитивного суверенитета. Пока сама постановка данного, критического для национального будущего, вопроса не стала «невозможной» в силу интенсивной массовой конвертации в сторону деградировавшего монологичного «общества ленты новостей».

Многим знаком данный распространенный вопрос: «А есть ли (у нас) будущее?». Это - известное каждому вопрошание как в межличностных отношениях, так и при индивидуальном желании прояснить нечто относительно своего существования – своего рода экзистенциальная рефлексия. Такой вопрос человек задает больше не с целью прямого содержательного ответа на него в форме лишь умозрительных угадываний, ориентирующихся на некое предсказание судьбы через озарение свыше, или же рационально вычлененного аналитического заглядывания за занавес театра истории - не с целью сценарной зарисовки конкретной жизни «завтра». Вопрос же сам в сути своей направлен в обратную сторону от означенного в нем времени, апеллируя к смыслу настоящего времени. Наше настоящее - это последствие чьих-то пониманий, устремлений и усилий по реализации образа своего желаемого будущего. Наше же собственное будущее, т.е. такое, что нами деятельно отличаемо от настоящего в сторону иной желанной формы и содержания (т.е. различаемое в динамике перемен и измененное усилиями относительно «тут и теперь долго длящегося настоящего») и его условия осуществления (условия возможности иного настоящего), коренится в нашем собственном потенциале к самостоятельному изменению в настоящем, исходя из соответствующей его рефлексии. Что подразумевает за собой: умение адекватно видеть и понимать себя, свои неполноценности; уметь формулировать образ желаемых их позитивных исправлений и стратегию осуществления этого изменения, исходя из собственных идеальных представлений и объективных знаний. «Есть ли будущее?» - тогда означает ответ на вопрос о том, есть ли у нас сегодняшних внутренняя возможность и воля осуществить иную жизнь (смысл и способ организации себя).

А если этот вопрос будет поставлен перед целым народом? Тогда ответ непременно придётся разыскивать в плоскости исполнителей, коллективно выразимых субъекта -ов национальных исторических перемен - потенциальных осуществителей социальных практик в настоящем, способных реализовывать будущность как осознанное переустройство настоящего. Будущее способны творить конкретные люди. И при каждой постановке вопроса об потенциале позитивных перемен, в отечественном дискурсе традиционно удерживает место утверждение об преимуществах абстрактного «нового поколения». Которому перманентно на каждом из циклов социально-политических «перезагрузок» приписывается, в мифологеме линейного прогресса, наличие абсолютного экзистенциального преимущества над «поколением кризиса», проблемы и несоответствие вызовам нового мира которых «новые» уже с горизонта своего проникновения в основные роли политико-экономических акторов начнут активно решать - «надежда на молодых», «будущее за молодыми». За фасадом этих бытовых выражений всегда присутствует, по наитию, конкретное для своего исторического этапа коллективное социальное представление о существующей общественной когорте с определенными представимыми демографическими характеристиками (за две декады эта «ювенальная» установка в Украине пережила весь спектр исчерпания собственного наивного формального подхода: от «Озимого поколения-2002» до «Слуг-2019»). «Поколение» в бытовом употреблении часто понятийно никак не проясняется, но интуитивно в разных объемах этого понятия конкретно подразумевается, с выработкой действенного к себе отношения: от электорального наполнения «новыми-молодыми» партийных списков, до критериев рекрутинга на рынке труда (часто делающегося слепым заложником поколенческих мифопредставлений, вместо руководства научной экспертизой). Несмотря на плавающее определение понятия «поколение» в среде обывательского его использования, интуитивно вкладываемые в него содержания, тем не менее, в полной мере нашли свое научное переопределение в ряде базовых концепций понятия «поколения».

Поэтому, для начала, важно прояснить определение поколения, исходя из постановки вопроса о его потенциале к творению будущего, исключив те коннотации, что могут этому помешать.

Среди базовых концептов с научным подходом к вопросу анализа феномена «поколений» стоит выделить работы Карла Маннгейма и Уильяма Штрауса с Нилом Хау («Generations»).

Карл Маннгейм предложил в «Проблеме поколений» (1928) социологический подход к вопросу об изучении данного социального феномена, задавая ключевое определение поколенческой социальной группы не через абсолютизацию биологического возрастного фактора (единство группы по «возрастной физике»), а через представление поколения как внутригрупповой объективности «общего». К которому и определяются ее (это «общее») составляющие субъекты, и которое собой динамично воспроизводят, через разделения общих ценностей и ощущений совместной социально-исторической судьбы, исходя из сходного местоположения этого множества индивидов в одном социальном пространстве в результате определяющего ход жизни пережитого «события биографии». «Об общности местоположения поколения мы вправе говорить только тогда, когда современники в состоянии участвовать в определенном общем опыте в качестве интегрированной группы. Одновременность приобретает социологическую значимость только тогда, когда подразумевает участие в одних и тех же исторических и социальных событиях»[17: С. 32]. Такая матрица очень эффективна для рассмотрения общества в призме поколений в кризисные периоды жизни общества: революции, институционального кризиса государства, экономических кризисов, войны и др. Когда при малом возрастном различии люди, демографически связанные в одном поколении, оказываются в диаметрально противоположных социальных ситуациях, активно получают совершенно отличный опыт, что разделяет их от других современников. Такое поколение - это общность новой социальности в результате коллективно пережитого опыта - трансформации, закрепляемой среди современников до следующего значимого исторического события, реактуализирующего «участие в общей судьбе данной исторической и социальной общности». «…индивиды наделены положением в социальном и историческом процессе; тем самым до определенного уровня ограничивается их потенциальный опыт, и они склоняются к специфическому образу мыслей и характерному, исторически уместному образу действий. Если так, то конкретное местоположение исключает большое разнообразие стилей мысли, опыта, чувств и поступков, обозначает предел для персонального самовыражения. Однако эта негативная граница не исчерпывает существа дела. Каждому местоположению в позитивном смысле присуща тенденция, ориентирующая на определенные способы поведения, чувствования и мышления»[17: С.25] В таком подходе значимое событие может «сплавить» или разъединить группу одной возрастной когорты, конституируя их внутреннее самоопределение как некой новой самоидентифицирующейся общности (этот подход может быть применим, к примеру, к феномену восстания декабристов, которые как «первое непоротое поколение» в наполеоновских войнах пережили пере-образование своего сознания и захотели переустановить соответствующий ему Новый мир в реалиях «прежней жизни»).

Штраус и Хоув предложили в своем роде имплементацию мыслей и идей статьи К.Маннгейма в переложении ее на квази-Кондратьевские экономические циклы, подразумевая связь исторического цикла экономического развития с формированием присущего «поколенческого темперамента» на демографической карте конкретного экономического этапа. По задумке, это должно давать определенную предсказательную силу для социологии поколений. Американские авторы дают определение поколений как групповой совокупности людей, рождённых в 20-ти летний промежуток времени - то есть в одну фазу жизни: детство, молодость, средний возраст и старость. Идентификация поколения проходит по соответствию трём критериям. Во-первых, составляющие одно поколения должны разделять одну историческую эпоху. Это подразумевает, что они переживают общие ключевые исторические события и социальные процессы, прибывая на общих жизненных фазах. Во-вторых, они разделяют некие общие модели поведения и убеждения. В-третьих, зная (осознанно находя через рефлексию) об опыте и особенностях, которые они разделяют со своими сверстниками, представители этого одного поколения будут разделять и чувство принадлежности к данному общему поколению. Таким образом классическая, до недавнего времени, теория предполагала зависимость между историческими событиями и поколенческими типами, в них формируемых. И в обеих теориях центральным фундаментом является само-осознанность принадлежности к определенному поколению как условие возможности его существования. Актуальное время последних двух десятилетий авторы определили как начало нового этапа, знаменуемого приходом Поколение Z, сменяющее в качестве «фронтира молодости» поколение миллениалов. Хоув и Штраус предложили обозначить людей, которые рождены или будут рождены с начала 2000-х до 2020-х годов «Новым Молчаливым поколением» (определение прямо заимствованное у поколения 1925-1942 годов рождения, переживших сразу комплекс стрессов в американской истории: в самом начале своей детской социализации - Великую депрессию, а при подростковом периоде - Вторую мировую войну). «Самый поразительный факт о молодом поколении - это его молчание. Молодежи, за редким исключением, дело далеко не до трибуны. По сравнению с Пламенной Молодостью их отцов и матерей сегодняшнее молодое поколение - тихое маленькое пламя. Оно не выпускает манифестов, не произносит речи и не несет плакатов. Его назвали «Безмолвным поколением».

В характеристику поколении Z авторы вкладывают ожидаемые качества особого нового конформизма, от чего наделяя их определением как «поколения Родины» (война, патриотизм, национализм). Такое парадоксальное социальное качество связывается со встречей факторов двух групп: 1) массированного, за два десятилетия, потока мировых кризисов социально-экономического развития с фоновым нарастанием экзистенциальной угрозы, как их результатов (климат, пандемии, терроризм, уличное насилие, точечные военные конфликты и угрозы новой «мировой войны»); и 2) нового, сформированного киберкоммуникативной средой, сетевого габитуса человека.

Далее будем исходить из понятие «поколение» как единства сверстников, которые появились на свет в определённый исторический период, обусловленный социальным, экономическим, культурным и политическим контекстом, которые разделяют общие ценности и жизненные установки - общность людей примерно равного возраста, которые обладают сходными культурными и социальными ориентациями и формами поведения.

Нам предстоит понять и ответить, подтвердив существующие или наметив новые определения нового поколения и методов его описания, учитывая наблюдаемые сегодня совершенно уникальные для истории человечества динамичные качественные изменения в мышлении, социальном поведении и коммуникации (социальном обмене). Сохраним при этом дуальное представление о «поколении»: будем принимать определение онтологического статуса «поколения» и как инструмента внешнего описания социального явления общности, и как понятие, описывающее его как социальную реальность.

Страны, составлявшие до 1991 года советское общество, пережили схожую между собой фундаментальную социальную трансформацию. Следствием которой стало разрушение целостности единой социально-экономической системы и выстроенной на ней системы институционализированного социального обмена: структуры преемственности социального опыта, научного знания (т.е. габитуса «советского человека»). В тот период в активную фазу социальной жизни и молодого нациестроительства вступило т.н. «последнее советское» поколение (поколение X: 1961-1981 годы рождения по Штраусу/Хоуву; или «Реформенное поколение»: 1968-1981 годы рождения и 1985-1999 годы взросления по классификации Вадима Радаева[18]). Которое соединяло в себе тип формально-логической доминанты в мышлении с экстренной необходимостью поиска в себе «творческого» наглядно-образного подхода, который должен был бы найти выход из турбулентной неопределенности нового мира национальной независимости, экономической разбалансированности и морально-этического кризиса «новой не-нормальности» (разрушенная предыдущая советская система символически сковывала понятийное мышление поколения X и ментально разоружало советских «бэби бумеров», т.н. «поколение застоя»: образовавший их личность предыдущий мир рухнул от собственных внутренних противоречий, огульно дав перманентный повод для бессрочной самокомпроментации, делаясь символическим оружием «от обратного» в руках глобального капитала, институционально включавшего элементы постсоветской системы в глобальную экономику). Это выразилось в т.ч. и в той легкости, с которой растерянные молодые республики покупались на импортные модели-образы социальной, экономической, политической, образовательной и др. внутренней ре-организации (что подспудно сопровождало множество национальных политик, даже с учетом довлеющего внутреннего меркантильного интереса).

Со вступлением в активную фазу включенности в социальную, политическую и экономическую жизнь пост-советские миллениалы (ярче выражен переход на примере т.н. поздних миллениалов: люди родившиеся после 1997 года, и поколения Z - к детальному разбору которых мы перейдем во втором разделе работы) сформировали основания для второй фундаментальной социальной трансформации.

Это можно назвать своего рода качественным разломом, когда отношения между соседними поколениями смещаются за рамки традиционного конфликта отцов и детей. Понятие конфликта предполагает наличие содержательной коммуникации. Столкновение позиций тоже является подобием коммуникации. Разлом же возникает в ситуации, когда происходит разрушение коммуникации, при котором явный, проговариваемый конфликт может как таковой отсутствовать: сторонам просто не о чем разговаривать, предмет для конфликта отсутствует, но и взаимопонимания тоже нету. Эти феномен фиксируется результатом ряда исследований как в Украине, так и среди ученых РФ.[2,4,8,10,11,12,14,18] В таком случае мы можем вести речь не только лишь о серьезных межпоколенческих изменениях восприятия и поведенческих паттернов, но о формировании социальной ситуации параллельного сосуществования разных поколений в одной национальной социальной общности, разрушая таким образом основания структурной связности и воспроизводимости «национально общества» как такового. Данный перелом предложено[18] охарактеризовать как вторую волну фундаментальных социальных изменений, что отражает последствия наследованных постсоветских политических и экономических реформ, заложивших отложенный во времени лаг поколенческого «разлома» между «советским человеком», образованного советскими институтами социализации личности, и молодыми поколениями, вошедшими в новую жизнь без наследия, начавшие деятельно осваивать новые цифровые и сетевые технологии как среды. При данной переживаемой исторической формуле трансформации все это сделало социальные сдвиги необратимыми.

«На словах» эстафету претензий на возможность «творения будущего», после парада независимостей, переняли отечественные миллениалы - подавленное поколение постсоветских потребительских уличных «революций», включившееся в «безопасный» статусный акционизм, став носителями социального потребительского перфекционизма. Миллениалы уже нащупали свое конформистское окно и, в силу переживаемых в этот период жизненных этапов, обретают устоявшуюся реальную (не акционную и виртуальную) социальную пассивность с запросом на контракт «о минимальном вмешательстве» с реальными распорядителями власти (политической и экономической) - что четко по ценностному замеру показали недавние исследования в Украине[12,14] и отражено в самом содержание их социальных действий (качество участия в социально-политической жизни страны) и уровень интеллектуального обеспечения своей претензии на творение позитивного национального будущего. Позднее поколение «П» купилось на стратегию выживания в логике дикой капиталистической «войны всех против всех», с тайной надеждой на профессиональное включение в корпоративные структуры распоряжение государством.

Одним из факторов такого социального status quo украинских про-активных миллениалов безусловно является прохождение ими части своей социализации, т.е. получение образования, под институциональным сопровождением со стороны внешних систем гуманитарного влияния (иностранных филиалов, грантов, программ и т.д., проведших за срединный период украинской независимости формирование поколения, вырванного из системы национальной преемственности знания, осознанно включенного в повестку чужих суверенных символических полей). К этому добавляется и новый экзистенциальный фактор сетевой включенности в глокализированное киберкоммуникативное пространство, с соответствующими жесткими технологиями переключения человека из парадигмы знания на роль пассивного информационного потребителя.

Обратим внимание на то, что статистически в населении Украины к 2020-му можно констатировать начало абсолютного преобладания постсоветского поколения (социализировавшееся и родившееся в период независимости). Поколение миллениалов, как самое крупное, будет составлять на 2021-й год 9.1 млн.чел. 26-39 лет - 22% (ранние украинские миллениалы); 2.57 млн.чел. 20-25 лет - 6.17% (поздние миллениалы). Итого, совокупно молодое-повзрослевшее поколение независимости охватывает - 28,2 % населения. Через 5! лет в украинском обществе в структуре активного населения (20+ лет) будет 37.9 процентная группа, составляемая всей когортой миллениалов и входящими в активную фазу жизни поколением Z (или т.н. «айдженерами»)

Это означает, что к 2020-му году поколение советской социализации (припавшей на период существование СССР своим взрослением) составляет лишь с малым 35+-% и эта доля продолжает убывать. Социально-демографическая база архетипа советского человека активно сужается с синхронным снижением социальной активности старших поколений - уходящих в физическом и социальном смыслах. Украина на пороге массового преобладания новых интернет-поколений с уже проявленным набором первичных социальных характеристик. Что не так с ними или «так»?

По теме включении части сфер своей жизни в глобальную систему социокультурной коммуникации в кибер-пространстве ранние миллениалы, в отечественных трансформационных реалиях, были еще на ролях догоняющих (в сравнении с нынешними подростками 15+). Выходящие же на авансцену общественной жизни «зеты» представляют собой уже совершенно иной тип: их жизнь от ранних лет сопряжена с перманентным «гаджетовым» само-протезированием и жесткой последующей связкой с цифровой виртуальной средой, ставшей неотъемлемым пространством социализации, внешней памятью и делегированной во вне средой познавательного процесса. Подобная тотальная технологизированная интервенция в систему формирования социо-биологического индивида, способа и характера социального обмена привела к серьезным и далеко идущим последствиям. Глобальный цифровой эксперимент над человеком начинает проявлять первые пагубные последствия. Взгляд на который позволит нам понять специфику и потенциалы этого нового поколения.

В последние годы ряд западных экспертов зафиксировал взрывной рост психических расстройств среди новых подростков[5]. Что в научной публицистике получило отклик в виде означающего стигмата, обращенного к поколению Z - «cуицидальное поколение» или поколение несогласия с реальным миром.

Особенность психо-биологических процессов созревания подростка в любой из известных исторических эпох предполагает присутствие явления чувства случайного стресса, будь то в отношениях со сверстниками, своими родителями или из-за романтических отношений. Нелегко обнаружить человека в данном возрасте, который однозначно вам не подпишется под этим. Все из-за того, что стрессовость отношений является нормальной частью развития подростка. У этого есть естественное объяснение. В период активной фазы действия биологических процессов, сопровождающих половое созревание, природные системы, ответственные за реакцию на стресс, претерпевают быстрые изменения, что делает подростков более реакционными на стрессовые факторы по сравнению с детьми или взрослыми. Им также труднее успокоить свое тело по сравнению с детьми или взрослыми. Таким образом получается отличный рецепт для интенсивных чувств стресса. Привычной, до некоторых пор, нормой была способность относительно беспроблемно со стороны подростков с этим справляться. Также известно, что определенный малый процент подростков переживают выходящую за норму интенсивность реакции на стресс, приводящее к фактам повторяемых суицидальных мыслей и вспышкам девиантного поведения после стрессовых ситуаций. До поры внедрения в нашу жизнь интернета, процент таких случаев был стабилен, но низок. Это явление было скорее редким исключением. Хотя его и часто преувеличенно подсвечивали в массовой культуре 90-x и 00-х.

За последние годы был зафиксирован аномальный рост уровня самоубийств среди молодежи в возрасте 10-24 лет (увеличение на 57% в период с 2007-2018 года), как показывают данные, опубликованные американским Национальным центром статистики здравоохранения (свежий доклад), произошел скачкообразный рост с 7 случаев на 100тыс. населения до более 11. «За период с 2010 по 2015 год количество подростков, переживших большой депрессивный эпизод, возросло на 56 %, а столкнувшихся с серьезным ухудшением психического здоровья — на 60 %.» «Число подростков в возрасте от 15 до 19 лет, совершивших самоубийство в 2015 году, выросло на 46 % по сравнению с 2007 годом, а количество самоубийств, совершенных подростками в возрасте от 12 до 14 лет, выросло за то же время в 2,5 раза. Жуткие цифры.»[5]

В поддержку подобной зарубежной статистики следует прибавить объективный рост за последние годы подростковых самоубийств и их попыток среди украинского молодого поколения. Украинские правоохранители связывают рост числа суицидов в 2020-21 годах с деятельностью так называемых «групп смерти» в социальных сетях, но подобная трактовка является грубым упрощением и не зрит в корень тех психо-биологических трансформаций нового поколения Z, которые делают это возможным и отягощают интенсификацию коллективного психологического кризиса в этой возрастной среде.

Большое депрессивное расстройство, особенно тяжелое, является основным фактором риска суицида. Устоявшейся позицией многих профессиональных психологов постсоветского пространства является утверждение об интенсивных процессах «омоложения» клинической депрессии. XXI век и так принято называть веком депрессии и для остальных поколений, а подростковая реакция на ее основания дает нам ключ к ответу на вопрос о причинах столь масштабной психической несостоятельности.

Проблема сосредоточена в трансформирующейся системе социального обмена: колонизация жизненных миров киберкоммуникативными технологиями с формированием в среде миллениалов и «зетов» устойчивой формы киберкоммуникативной зависимости (cyber-relational addiction). Эта зависимость подразумевает образование определенными техниками и технологиями психологической зависимости и когнитивного переустройства в отношении восприятия и взаимодействия с содержанием цифровых интерфейсов, подключенных к общей глобальной виртуальной среде социального обмена. Которая построена изначально на принципах извлечения прибыли, хотя и монополизировало ради этого сферу опосредования человеческих отношений (о чем речь будет идти в Разделе 3).

Виртуализация социальной самопрезентации при индивидуалистическом типе культуры (в сетевом поведении присуще на данный момент как «западным», так и «юго-восточным» Z) усугубила присутствие экономической логики конкуренции в сфере коммуникации. «…люди пишут в Интернете только о своих успехах, поэтому многие подростки даже не догадываются, что их друзья тоже совершают ошибки. Они просматривают чужие странички в социальных сетях и начинают чувствовать себя неудачниками. Если бы они больше общались лично, они бы поняли, что все люди время от времени сталкиваются с проблемами и совершают ошибки. В ходе одного исследования было установлено, что чем чаще студенты пользовались Facebook, тем чаще они страдали депрессией, но только в том случае, если они завидовали другим пользователям.»[5]. Механика геймифицированного поощрения и наказания как стимулов потребления, присутствующая в алгоритмической механике виртуальных социальных сетей, создала идеальный инструмент поддержания перманентного невроза «несоответствия» среди подростков (ключ разрешения которого зашит в «25 кадре» потребительских стратегий), но это не оставило без внимания и более старшие поколения, которых получилось в полную меру включить в среду новой механики виртуальной коммуникации. Поколение Z стоит на грани самого разрушительного кризиса психического здоровья, с которым только сталкивалась молодежь за последние несколько десятков лет. «Цифровая среда коммуникации предоставляет условия безопасных экспериментирований с идентичностью, что является идеальной и желанной средой приложения коммерческих усилий: потребительская корзина материального обрамления каждой новой идентичности за жизненный цикл человека серьезным образом увеличивает как объём индивидуального потребления, так и расширяет доступ на рынке их предоставления большему числу экономических субъектов (производителей товаров и услуг).»[23] Артиллерийская медийная атака в СМИ и на глобальных медиа площадках, предоставляющих культурный «контент», в большей степени нацелены именно на это. Раскрутка общезначимой важности тем гендера, идентичностей, свободы морали - вопросы не «идеологии свободы» и «геокультурных войн», а является коммерческим инструментом колонизации жизненных миров нового поколения с целью завоевания новых ниш потребления/производства.

Итогом стал следующий набор внешних поведенческих феноменов поколения поздних миллениалов и Z, которые уже сегодня фиксируются как полевыми исследованиями в школах[пример:6,7], так и национальными социологическими промерами[пример:14]:

1) Чрезмерная забота об своей «эмоциональной безопасности», что включает в себя уклонение от любого потенциально негативного опыта. Это связано в первую очередь с перекладывания логики-механики социальных сетей, внутри функционирования которых выстроен особый механизм удержания внимания пользователя, путем эксплуатации только позитивных ответных на контент эмоций. Что привело к феномену «информационных пузырей», которые ограждают человека от мнения, не совпадающего с его собственным, которое таким образом легко поддается внешнему привнесению. «Очевидным недостатком нашей онлайн-культуры является то, что социальные сети объединяют в основном друзей и близких родственников. Люди привыкают общаться со своими единомышленниками и отгораживаются ото всех, кто не согласен с их мнением, что приводит к еще большей поляризации».[5] Формирование детско-подростковой психики при подобном закрытии от «конфликта с внешним миром» приводит к нарушению одной из ключевых функций взросления и социализации - умения со-творения компромисса мнений и общего знания, интегративности в коллективную культуру совместной деятельности. Подросток таким образом не защищен от тотального переключения себя из реального общественного содержания в национальном пространстве на виртуальную имитацию механики общественного в глобализированной киберкоммуникативной коммерческой среде. В которой он «лепиться» на этом рынке под потребление и производительные навыки глобального пространства, индивидуализируясь в комфорте виртуального, но выключаясь из потенции к общественной жизни локального. Данное хорошо перекликается с собственными представлениями Z о безопасности — эмоциональная безопасность для них даже превалирует над физической, следовательно, слово становится инструментом насилия. Получается четкая тенденция к формированию условий для ультра-инфантильного запроса на жесткие меры властного обеспечения безопасности индивидуального эмоционального состояния (которым можно высокоэффективно управлять!). Высокий уровень тревожности и депрессия, при медленном взрослении и помешанность на инклюзивности обернулись извращенными представлениями о безопасности (чего стоит только примеры украинских преподавателей вузов, против которых устраивают травлю за предложение пересмотреть догматические взгляды официальной пропаганды на значимость языка в модерном обществе. На фоне студентов бунтарей, которые участвовали в Революции на граните - это действительно поколенческий разлом - т.е. недопустимое варварство и деградация свободы познающего молодого сознания). Поиск баланса между защитой и свободой слова в будущем приведет к еще большему разобщению Z-тов (айдженеров) и более старших поколений. «Когда профессора права Калифорнийского университета Ирвайна Говард Гиллман и Эрвин Чемеринский провели с первокурсниками семинар на тему свободы слова, они пришли в ужас от того, насколько охотно студенты поддерживают ограничение свободы, гарантированной первой поправкой. Они поняли, что у них на глазах происходит поколенческий сдвиг: студенты прекрасно знают, какой вред причиняет «язык ненависти», и не понимают, насколько опасны цензура и наказание инакомыслящих. Профессора отметили, что желание ограничить свободу чужого слова может обернуться ограничением свободы твоего слова»[5]

2) Новое подходящее к взрослой социализации поколение Z не учится терпеливо и глубоко погружаться в изучение важных и сложных тем. Текущее виртуальное пространство интегрировано предоставляет потребление уже готового мира «прожеванной реальности»: подростки не желают сложного пути познания окружающего мира собственными силами. «Сетевая компетентность» выставляет критерий достаточности для цитатного воспроизводства готового результата. Киберкоммуникативная сеть предложена в качестве унифицированной энциклопедии коллективного информирования - вынесенная во внешний носитель коллективная память (для массового пользователя). В итоге критерием «знания» (девальвируя понятие) становится умение/навык найти и вольно воспользоваться готовой информацией анонимного авторства. Многочисленные эксперты-беллетристы излагают и описывают эту реальность как новую форму прорывной субъектности познавательного процесса человечества, в которой сеть организует людей в качестве единого децентрализованного высокоэффективного познающего субъекта. Но здравый смысл и исключение пропагандистского оправдания (технологий скрытия монополии на знание новообразовавшейся медиакратии) дает нам совершенно противоположную коннотацию обозначенному процессу и его негативным последствиям - начатое закрытие глобального массового проекта просвещения и потеря у нового поколения механизмов желания взросления, независимости и необходимости нести ответственность за социальные действия. Потому что теперь возможно все - это все опишет и оправдает «текст сети». Невозможно знание, выработанное в лично-коллективном взаимодействии с реальностью - есть лишь готовая информация «по аналогии» из чужого виртуального опыта.

Поколение Z втягиваются в цифровой тоталитаризм под свои же этому процессу аплодисменты: само реализуются на правах пассивных потребителей упрощенной суррогатной реальности, в виртуальном меновом выражении - произошло удовлетворение потребительского комфорта в обмен на свободу. Сетевое молодое поколение консервирует примирение с персонализированным готовым «образом реальности», критическое описание которого невозможно в силу отмирания роли со-авторства в познавательной деятельности. «Реальность» и знание о ней в текущей исторической форме реализации кибберкоммуникативной среды массовым образом выстроена как магазин готовых результатов, с применением коммерческого подхода имитации бесплатности.

3) Поздние переходные миллениалы и новые «зеты» выстраивают коммуникацию, следуя новой логике, которая воплощена в социальных интернет-сетях. Такая коммуникация повторяет структуру и процедуру сложившихся виртуальных (коммерциализированных по принципу своей организации) сред, воплощенных за последние полторы декады существования социальных «сетей». Логика исторических трансформаций которых будет теперь прямо опосредовать коммуникативные структуры повседневности реального живого общения и социального взаимодействия. К примеру, это позволяет сохранять эмоциональный комфорт и экономить ментальную энергию (не проводить процедуру анализа и согласования с собственными представлениями) при взаимодействии с «враждебным» мнением и информацией, противодействие которым осуществляется через сетевой метод «черного списка», «блокирования», «исключения из доступа к общей среде коммуникации». Блокировка «Другого» становится легитимным способом создания «ситуации не-коммуникации». С одной стороны, подобный подход технологически зашит в виртуальное пространство и активно эксплуатируется политическими и экономическими субъектами как высокоэффективный инструмент конкуренции, но, с другой стороны, сами молодые сетевые пользователи активно воплощают его своими действиями, как принцип обращения с виртуальностью и реальностью вне ее. Принцип технологизации потребления общения (как одной из базовых природных потребностей человека) превращает самого субъекта такого общения в товар для другого, легитимирует подобное отношение. Сервисы наподобие «Тinder» интегрируются в повседневные практики как нечто такое же естественное, как и любой другой e-commerce, но отсутствует серьезное публичное критическое осмысления последствий этого. Сами же всю жизнь взрослевшие только в структурах абсолютно товаризированных («статусных») отношений - не способны изнутри адекватно увидеть катастрофические социальные последствия этого для института семьи, устойчивых взаимоотношений и, как результат, для своего психоэмоционального здоровья.

Поздние миллениалы и следом, в перспективе, «зеты» являются первыми массовыми поколениями, которые изначально социализируются в реалиях ультра либерализированного рынка труда на правах прекарного класса. Называемые «тревожным поколением» зеты формируются через перманентную потребительскую неуверенность в своем отношении к выбору повседневных и социальных занятий (абсолютная невозможность окончательного удовлетворения потребностей). Вместо достижения «экзистенциальной» реализованности своего совершенства как единого сложноструктурированного процесса одной жизни - нескончаемая зависимость от поиска новизны ощущений, страха потерять лучшее предложение на «рынке судьбы». Отсюда уже наблюдаемая у этих поколений работодателями[10] частая сменяемость мест и даже профессий, постоянное желание найти условие меньшего сопротивления на пути к материальному успеху, но при отсутствии приоритета у мотивации к профессиональной реализованности и самого предметного результата своего труда. Это стало новым достижением капитализма начала XXI века - на уровне целого будущего поколения максимизирована до абсурда материальная мотивация прибыли и потребления при устранении претензии на отчужденный труд (граничная непроблематичность которого канализируется в невроз потребления). «Отсутствие абсолютной власти над самим собой (иерархия подчиненности) решается в сфере потребления, где товар «ради его удовольствия» в свободе предпочтения дарит ощущение власти.»

Обозначенные молодые поколения находятся в состоянии аномии как результата разрушения институциональной основы староиндустриального уклада, применявшего социальные технологии формирования, ролевым образом сложноструктурированного, однозначного для всех общего образа будущего и соответствующих культурных стратегий по организации своей жизни с обязательной включенностью в общество для его (образа будущего) успешного осуществления. Теперь, краткосрочные жизненные ориентиры (а не цельный коллективный «образ») в разрозненном виде стали лишь скоропортящимися товарами, которые на сетевом глобализированном рынке стали способом создания «по востребованию» трудовых навыков и потребительских жизненных миров. Поддержание доходности такой системы не приемлет длинные жизненные стратегии, а волатильность сформировала новые условия возможности нестабильности и прекарности жизни.

Не приватизированная и не освоенная (в логике своих достижений) украинская история XX века (с индустриальными и социальными достижениями УССР, которые умышленно стигматизируются) привело к отсутствию своего примера для молодых поколений успешного продуктивного личного и коллективного опыта в построении своей судьбы. Что становится почвой подмены чужими смыслами и образцами (историческое отчуждение), реализующимся в качестве инструмента «подключения» к внешним рынкам труда и капитала.

Вместо этого, период независимости сформировал монопольный образ формулы жизненного успеха с ускоренной тактикой достижения, что как раз совпадает с потребительским нетерпением (и сопровождается технологиями триггеров «сетевого» стимулирования подсознательного внимания-желания) с соответствующей индивидуалистической и эгоистической этикой. Национальная история независимости, озаглавленная трофейным капитализмом, зацементировала в отечественном этосе кросс-поколенческую (от поколения X до Z) не западную ценность капитала - а ценность богатства. Социальная значимость воспроизводится через уровень потребительского богатства: это видно как в характере ведения отечественного бизнеса, так и отражается в электоральном поведении и принятии политического самовыражении проводимой государственной политики. Долгий профессиональный путь, с кропотливыми поступательными движениями, оказывается ложным путем, не способным дать быстрый скачек к успеху. Присутствует огромный запрос на профессии сверх востребованных прикладных навыков: «инновационные» глобальные профессии-навыки (IT), куда массово бегут сегодняшние украинские 15+ и предпринимательство в торговле и услугах. Общество без долгосрочного образа своего будущего и коллективно осуществляемой национальной стратегии ускоренно отказывается от сложных «длинных профессий» и реализуется как сервисное общество. Деиндустриализированные территории бывших республик СССР таким образом частично включаются в сферу производства потребительских миров и лоскутно - в глобальный аутсорс-рынок труда и прекарного сезонного найма, выключаясь из конкуренции в сфере производства товаров и технологий с высокой добавленной стоимостью.

Наши молодые «айдженеры» - поколение экстремального индивидуализма. Условия комфортности и сетевой уютности детства и юности которых будет ярко контрастировать с новым миром реальности (5+ лет) в первый этап их взрослой социализации: в ситуации практик «культурного мобилизационного дирижизма»; турбулентности глобального рынка труда сетевых сервисных профессий (базового ориентира источника трудовой вовлеченности и замифологизированного благополучия занятости для них). Нынешние детские установки и представления о контурах своего гарантированного будущего столкнуться с реальностью кратно сокращенных возможностей и новых, что еще более для них шокирующе - ограничений. Ответом и упреждением этого и является содержание адекватной государственной «Молодежной политики».

Смысл может вырабатываться лишь как результат коллективного действия в относительно устойчивой структуре социального взаимодействия. Экзистенциальный индивидуализм поколений поздних Y/Z делает их крайне уязвимыми перед властными когнитивными интернет-техногиями по имплементации чужих смыслов. Принятие и акт авторской сопричастности к которым объяснимы их чувством одиночества от индивидуализма и приобретаемым тотальным «социальным недоверием» к обрушившимся общественным институтам крайнего модерна, ответственным за обеспечения условий возможности прежней выработки коллективных смыслов на уходящем историческом этапе цикла экономического роста. Одними из этих институтов стали воспитание и образование, коллективное участие в качественной защите их позитивного модерного содержания. Совместно с «киберкоммуникативными последствиями» (глобальными для всех, присутствующими у всех, кто подключил свою жизнь к сети) проблемой будущего украинских поколений становится утрата и отсутствие защитного механизма, предоставляемого формально-логическим типом мышления. Что с нами происходит?

-3 июня 2011 г. была принята резолюция ООН, признающая доступ в Интернет базовым правом человека.-

3.1 Безотносительные характеристики коммуникативной среды

С началом активного внедрения в нашу повседневность виртуальных форм коммуникации, серьезным образом стал изменяется характер и потенциал силы манипулятивных социальных технологий. В исходном романтизированном определении, интернет-сеть должна была объединять безотносительно к временно-пространственным ограничениям, безотносительно к обладанию языковыми и культурными отличиями среди своих пользователей. Сетевая коммуникация таким образом, в чистой теории, должна обеспечивать уровень полной свободы общения: с равноправным доступом к информации, с возможностью равноправного общения и высказывания с кем-либо и где-либо; без границ и ограничений тематики дискурса, обеспечивая таким образом новый уровень продуктивности в сфере познания. Но ко всем этим, безусловно положительным, характеристикам виртуальной инфраструктуры и технологий общения, как оказалось, добавляется комплекс отягчающих обстоятельств. Вызванных сочетанием как потребительской структурной основы, заложенной в «сеть» (которая обязана историческому своему появлению союзу факторов инвестиционных источников развития технологии и текущих ресурсов существования сети-интернет и потребительского характера культуры современных глобалистских обществ-экономик), так и изменением в виртуальном пространстве статуса уникальной субъектности «авторства» на знания и опыт. Все это вместе создали условия некритического потребления информации и возможности принятия внешней информации в качестве и как собственного готового опыта, и как переживаемого настоящего коллективного социального опыта. Утрата личной точки зрения начинается с приватизации чужой в качестве своей. То есть из процедуры личной легитимации информации в качестве собственного результата мышления. Это технологически реализовано через виртуализацию образа массового коллективного действия и со-причастие ему: рейтинг цитируемости и массовости «пользования» (обращения к информации: «другие тоже это видели»). Существование «текста» в сети выстраивается на принципах и алгоритмах, связанных с публичным прочтением и степенью его одобрения, выраженных атрибутивно лишь через количественный метод: сумма «лайков», «просмотров», «репостов» и т.д. Тотальная анонимность участников общения и обсуждения позволяет создавать условия для симуляции любого дискурса. Анонимность и виртуальность человека в сети-интернет не позволяет проверить и подтвердить искренность личных убеждений, эмоций, настроений. Потеряв авторство в дискурсе, виртуальные участники информационного обмена не имеют личного ориентира в отборе данных и их критического осмысления. Когда опыт, мнение, отношение, эмоция и т.д. радикально виртуализируются в среде анонимных масок участников сети, утверждается принцип реальности данной виртуальности. Данная виртуальность постоянно подчеркивает и непосредственно в повседневности, реализует самое себя как действительно адекватное зеркало окружающей жизни. Поэтому виртуальные мнения с легкостью воспринимаются как такие, что отражают фактическую действительность. Не только лишь текст интерпретации социальной событийности получает монопольную исключительность для всех, но и читательский «комментарий» к нему, как выразитель однозначности интерпретации представленных фактов, по этой же виртуальной технике, может становиться единственно правильным, авторитетным - отражением коллективной общепринятой и принимаемой интерпретации содержания текста и фактов/событий в нем отраженных.

В сфере манипулятивных возможностей это создает серьезный властный инструментарий для реализации любого замысла по коррекции общественного мнения, но также это позволяет, в отличие от «традиционных» социальных технологий, моделировать в выбранной части виртуального сообщества тотальный образ как нужного восприятия действительности, так и образ необходимого коллективного действия, принимаемых как личное достижение и решение.

При наличной коммуникационной инфраструктуре и технологиях, властью в сети может обладать одно лишь авторитетное большинство, которое можно искусственно смоделировать и в любом количественном выражении.

Социальные сети, как и поисковики, выстроены на принципах предоставления точечной персональной рекламы, микро-таргетинга. Big-data, лидеры мнений (видео, фото, текстовые блогеры) осознанно используют и использованы как маркетинговый инструмент. Сам контент начинают создавать ради изучения поведения пользователя, чтобы открыто или косвенно простимулировать покупательскую мотивацию. Интернет, как идеальная маркетинговая индустрия, таким же самым образом предоставляет инструменты как для изучения, так и для формирования социально-политических взглядов и поведенческих мотиваций. Имеющиеся инструменты и техники уже сейчас позволяют широкомасштабно задавать желаемую матрицу (для центра властного влияния, который это себе поставил за цель) интерпретации любой реальной-виртуальной информации, используя алгоритмы, которые изобрели для того, «чтобы автоматизировать мышление, избавить человека от необходимости принимать трудные решения, прекратить полемику» [19: C. 94]. Достигается эта цель в основном за счет смены стратегии критики, привычно строящейся на рациональных правилах логики (что требует в сетевом «ленточном» потоке как больших усилий, компетенции, так и времени). Взамен, истинность переквалифицируется в одну лишь авторитетность на основе задаваемых маркеров «по образному подобию». Задачи, преследуемые распорядителями результатов функционирования существующей киберкоммуникативной среды, и последствия, которые они оказывают на трансформацию мышления у молодых поколений, симбиотично дополняют пагубность друг друга, но идеально воспроизводят главную задачу - формирование нового управляемого когнитивного неравенства.

Недавние полевые исследования мышления школьников из гимназистских специальных школ [6,7] зафиксировали существенное понижение у возрастной группы поколения Z способностей к формально-логическому типу мышления, с ростом преобладания наглядно-образного. Ученые бьют тревогу о системном межпоколенческом сдвиге, который массово устраняет способность к понятийному оперированию реальностью.

В качестве причин предлагаю рассматривать следующие факторы: 1) трансформация внимания и уменьшение способности концентрироваться в работе со сложноструктурированными нелинейными задачами - как следствие разрушительного влияния технологий, применяющих подход перманентного триггеру внимания через «гаджетизированную» материальную инфраструктуру повседневности; 2) переход к клиповому характеру мышлению (с англ. «клип, вырезка») как новой особой формы приспособления когнитивных навыков к цифровой среде, практическая ментальная перестройка познавательного процесса в киберкоммуникативной реальности. Клиповое мышление является приспособленческой перестройкой структуры и характера познавательного процесса к потоку потребительски упакованной и короткой информации, энергетически для мозга экономной в обработке (в которой человек, адаптируясь, разрывает операции мышления на разрозненные «клочки».) Многие ученые считают «клиповое мышление» − фрагментарным или ситуативным, т.е. окружающие человека реалии воспринимаются обрывками, не формируя целостный образ, а значит и причинно- следственные связи. Современный ребенок воспринимает информацию не на уровне понятий, а на уровне эмоций и извлеченных смыслов здесь и сейчас, что, несомненно, отражается на познавательных процессах и личности в целом. «В связи с этим, намечается такая тенденция – неспособность многих людей системно воспринимать информацию, системно мыслить и, соответственно, излагать свои мысли. Так, человек, получая информацию, распознает не весь объем, а только его часть, на которую уже готов клишированный ответ» [20: C.9]. Перегрузка информацией приводит к шаблонности, фрагментарности и поверхностности мышления и деградация к подражательному типу культуры: - «способность представлять события в действии-метафоре»[21]

Коммодификация символического потенциала интернет технологии «внешней памяти и мышления» демонтирует медиа составляющую в процессе развития и совершенствования индивидуального разума. Это означает массовую деградацию завоеванных достижений великой символической культуры текста. Вместо текста ребенок/подросток включен в поток информации, геймификация потребления которой создает иллюзию познания и общения (естественных потребностей человеческого мозга). Коммерческая составляющая сети, по правилам которой информация функционирует, эксплуатирует многочисленные наработки «когнитивных наук». Это включает в себя использования методов завладения и эксплуатации человеческого внимания: уведомления; геймификация процесса уведомлений-чтения-просмотра; упрощение содержания до развлекательной формы, уводящей процесс мышления от сложного нелинейного процесса и др. Комплекс этого влияния приводит к устоявшимся формам информационной псевдодебильности. Процесс, который обратим вспять при «отключения» от их влияния (характерно для текущих поколений X и Y). Перспектива тотального внедрения выше озвученного в процесс формирования человека с первых лет его жизни ведет к цифровому слабоумию - необратимое состояние и угрожает стать поколенческой характеристикой для многих отечественных Z-ов (оцените «гаджетизированный» ковид карантин 2020-21, который именно это поколение замкнул дома с системой дистанционного цифрового обучения, обязующего к сетевому «always on» режиму). «Анатолий Николаевич Алехин, вводя понятие псевдодебильности, исходит из клинической картины фактического заболевания. Чем проявляется обычная, нормальная, так сказать, умственная отсталость? Больной с соответствующим диагнозом интеллектуально пассивен, действует импульсивно, не может долго сосредотачивать внимание, мыслит очень конкретно и утилитарно, не любит и не понимает абстрактные рассуждения. Вам ничего это не напоминает?.. Среднестатистического пользователя соцсетей, например? Отличие от клинической дебильности у псевдодебильности только одно: клинического дебила никак и не при каких обстоятельствах нельзя заставить думать сложнее»

В массовом сознании долго вызревала великая глупая иллюзия об автономности и освобождающей непредвзятости сетевых алгоритмов (определяющие механизмы поиска, упорядочения, иерархизации, оценки и придания смысла информации в процессах, посредством которых институты знаний формируют и развивают культуру) и стихийности их влияния на нашу культуру. Вопреки этому досужему суждению, в основе алгоритмов лежит четкий и конкретный предсказуемый «архитектор» - логика глобального капитала. «Алгоритмы стали самой культурой» - высказывание, репрезентирующее интеллектуальную нищету «технарной» элиты Кремниевой долины. Но также, в большей степени, - это является осознанной мистификацией с целью со-крытия внутренней хищнеческой логики, спрятанной за карго-культом всесильных, умных, самообучающихся (на нас самих) алгоритмов автоматизации взаимодействия сетевого интерфейса глобальной коллективной культуры с индивидом. Таким образом, в некоторых слабых и бедных обществах происходит подмена представления о развитости: развитие среды потребления и обмена бытовым, обывательским опытом выдается за возможную среду возможности формирования распределенного научного знания и накопления багажа значимого символического культурного капитала профессионалами по символическому приумножению культуры. Социальные среды такого истинного «нового знания» медиатизированы с долей внутренней независимости от потребительского алгоритмирования по принципу «поиска и ленты», а также наделено компетенцией организации и саморазвития, релевантного и контролируемого для научного процесса познания. За важным уточнением: подобные социальные среды хрупки и подвержены социально-политической дискредитации. Потому что для них критически значима поддержка их общественной легитимности, значимости, для своего воспроизводства (финансирования и институционального сопровождения), что невозможно без осознанной государственной политики, которая единственная только способна организовать процесс поддержания национальной нужности и социальной необходимости этой среды в эпоху побеждающей сетевой профананации знания, за которое выдают информацию.

Доминирующее положение капиталистической гегемонии осуществляется через монополизацию техник и технологий организации медиа социального обмена. На данном этапе - нынешней формы организации киберкоммуникативной среды. В продолжение мысли Арриги, материальная и финансовая экспансия получает инновационный полу-этап - «когнитивную экспансию» - формирование на капиталистической периферии нового упрощенного человека через технологизированную ментальную евгенику. Массовое всестороннее образование XX века было обеспечено задачами обслуживания сложных механизированных производственных процессов, требующих высокой степени профессиональной компетенции и навыков оптимизации нетривиальных задач-проблем (среди крупной когорты промышленных рабочих и инженеров 50-60х). Вдобавок, этому способствовала послевоенная идеологическая ре-гумманизация и социал-демократия (подгоняемые советским проектом «социального государства», развивающего гуманистический проект просвещения XX века). Все это заложило фундамент системы массового доступного образования. Инженер должен был писать инструкции, а рабочий их читать и додумывать упущенное. Тотальная автоматизация многочисленных элементов технологического уклада в XXI-м веке сделала критерием пригодности ко многим профессиям - наличие пользовательского навыка разной степени сложности. «Упрощенный человек» не становится проблемой для разворачивающегося рынка труда, а вдобавок, является радикальным образом востребованней для систем его производства в качестве потребителя.

Вторая трансформация совпадает по времени с глобальным сворачиванием гуманистических достижений индустриального XX века: массового образования формально-логического интеллекта. Эти процессы переживают и «страны ядра», с одной небольшой оговоркой: доминирующее положение намерено сохранить через воспроизводство малочисленного элитарного класса управленцев-менеджеров и сокращенного числа ученых-инженеров, элитаризируя тип мышление высшего порядка. Притом что, если естественно-научные профессии касаются работы сугубо прикладных задач для глобальной экономики, то условно «гумманитарный» класс является одним из тех, который способен заниматься вопросами развития самого общества как сложной системы человеческих отношений, выходить за рамки социальной слепоты к рефлексии проблем и несостоятельностей организации общества и содержания отношений; ставить предметный вопрос и давать ответ об содержании национального будущего. Устранение условий формирования для формально-логического типа мышления, с переходом на тотальное доминирование потребительского наглядно-образного будет означать устранение национального потенциала для суверенного существования как самоорганизующегося субъекта.

Сформированы условия для выхода на отечественную историческую авансцену не-интеллектуального поколения клипового потребительского способа мышления и существования в мире. Происходит вынесение интеллектуального центра когнитивно несостоявшихся обществ во внешнюю к ним среду центров осмысленной организации жизни. Глобальный мир и его «Z+» поколения переживают аналогичные трансформации, но при этом группа, составляющая центры доминирования, сохраняет среду образования «элиты» и институтов уже «элитного образования сложного мышления».

Вторя Розе Люксембург: «деградированное развитие» колоний является не промежуточным состоянием, а становится контролируемо необходимым условием возможности формирования сверхприбыли и развитости других. От нас требуется статус сырьевого аграрного общества, воссоздавая все условия для ускоренной и необратимой национальной деградации институтов формирования формально-логического, критического мышления: МВФ ничего не говорит за реинвестирование в образование и науку, но всегда выступает за экономию на социальных инвестициях. Так и цифровая эпоха требует с необходимостью разделения на общества эксплуатируемого потребления и производства информации и обществ сохраненных культурных механизмов социального обмена - сред формирования адекватного знания. Интенсифицированная конкуренция за сверхприбыль требует демонтажа на национальном уровне условий возможности и потребности в культуре знания как такового, создания цифровой колонии - это базовое условие свободы экстракции «цифрового сырья» и открытых границ экспорта информационного потребления. Национальный цифровой аутизм - сетевая технология колониального демонтажа слабых, зависимых обществ и пере подключение их на правах «цифровой колонии».

Украинское общество стоит перед фундаментальным вызовом собственного независимого существования. Эта угроза стоит на порядок выше проблем земель и территорий. Текущие процессы формирования новых поколений, сопровождающая их «социальное вызревание» институциональная политика и общественные практики организации жизни в обществе, не оставляют шанса на национальное будущее. Исход уже обозначенных проблем плачевен для перспективы построения страны «открытого шанса всеобщего благо-состояния». Решение этой проблемы, вопреки распространенному мнению, на данном историческом этапе уже находится далеко за пределами изменения содержания учебников и создания отечественных «аспенов». Принципиально на государственном уровне вернуть адекватный взгляд на проблему молодых поколений, развернуть многопрофильный процесс поиска путей преодоления когнитивных последствий присутствия в жизни глобальных коммерческих киберкоммуникативных инструментов цифровой сетевой включенности.

Возвращение формально-логического, понятийного мышления среди текущей и будущей молодежи – это не тот вопрос, который может быть сам произвольно решен цифровой средой в одиночестве личных запросов. Новая «цифровая гигиена» и образование сложно структурированного мышления возможны лишь в симбиозе целенаправленной деятельности ново трансформированных институтов семьи и школы. Будущие в руках новых поколений, но их еще требуется создать, как и совершенно новые среды-платформы коммуникации, которые необходимо выстроить на механике, способствующей коллективной выработке смыслов в «больших текстах», не превратившись в «общество ленты». Процедуры решения обозначенных проблем поколений и способы реализации спасательных политик являются содержанием темы Национального когнитивного суверенитета. Время на утверждение которого закончилось уже вчера. Но возможность остановить вечно длящиеся настоящее еще у нас в руках.