«Холодный мир/война» или «холодное развитие»?

Мир никогда не был сплошной райской Аркадией. Какую страницу мировой истории не приоткрой, везде встретишь упоминание о войнах и кризисах, о внутренних потрясениях и людских бедствиях.

Спокойные и благополучные времена – вещь очень относительная. Память от таких временах часто связана с локальными историями отдельных стран и народов. Но когда у одних наступает бурный подъем или временная передышка, другие в это же время могут переживать свои «темные века» и вести кровопролитные войны. Как тут не вспомнить сакраментальное выражение Виктора Черномырдина «Никогда такого не было, и вот опять…».

И все же. Начиная с XIX века, с первой «глобальной эпохи» Pax Britannica, события на разных континентах становились все более связными и синхронными. Спады и подъемы локальных экономик теперь зависели от состояния мировой торговли, а политический климат и внутренние пертурбации – от отношений мировых империй.

Век XX – век Великой Мировой войны (первая, вторая, «первая холодная») и новых глобализационных волн, спаявших страны и континенты в единую живую систему политических, экономических и культурных отношений.

В Наше Время (первая половина XXI века) новая болезнь на одном континенте оборачивается пандемией на всех материках, а конфликт или политический переворот в отдельной стране – волнениями в мировых столицах, интригами спецслужб и глобальной милитаризацией. Вряд ли венгерский скульптор и архитектор Эрне Рубик, создавая свой знаменитый кубик в уже далеком 1974-м, предполагал, что создает одну из самых оригинальных механических демонстрационных моделей этой самой глобальной связи.

В Нашем Времени смена геополитической погоды и идеологического климата стала действительно всепланетарной, игнорируя природные особенности, широты и пояса. Если «тепло» - то по всей планете, если «заморозки» - то ощущаются и на самых отдаленных островах.

Вот уже добрый десяток лет ведущие политики и обозреватели СМИ говорят о наступившей новой «холодной войне».

В актуальной памяти всплывает образ былого противостояния двух сверхдержав (США и СССР), двух международных альянсов (военно-политические блоки и их партнеры) и двух идеологий – либеральной и коммунистической. Ядерное оружие и ракетно-космические технологии стали гарантией соблюдения гласных и негласных правил «холодного» сосуществования.

В определенном смысле, эта «холодная война» была скорее «холодным миром», где страх взаимного уничтожения был одновременно катализатором и мощнейшим двигателем научно-технического прогресса и социальных изменений. По существу, «гонка вооружений» двух систем прикрывала собой «гонку за опережение в развитии». Где, как тогда казалось, победитель получает все, то есть - весь мир. Но, что особенно важно, победа воспринималась и как идеологическое торжество, «разрушение вражеской империи зла», и в этом смысле - грядущий «конец истории». В ходе противостояния каждая из сторон по-своему представлял себе и миру этот самый конец - то ли как торжество коммунистической идеи, то ли как превосходство универсального либерального порядка.

Но, несмотря на острое соперничество на периферии и огромное количество локальных войн и конфликтов в период с 1950 по 1980е годы, «холодная война» оказалась довольно удобным и безопасным способом конкуренции за сферы влияния, ресурсы и геополитическую лояльность пост-колониального мира. Пост-колониальная периферия искала свои пути модернизации и преодоления отставания, а два конкурирующих «полюса» активно предлагали и навязывали свои модели социально-экономического развития.

Полвека назад мировая экономика только входила в эпоху «второй глобализации», в основе которой была уже не просто торговля, а сложные производственные связи и глубокое разделение труда. Но вместо ожидаемого «выравнивания» развития к концу 20 столетия образовалась куда более сложная система специализаций и новых локальных монополий, связанных с добычей ресурсов, продовольствием, сложным производством, логистическими и транспортными услугами. Мир геоэкономических «ублюдков», каждый из которых занял свое особое место в сложных транснациональных связях.

«Вторая глобализация» (1960-2000е) оказалась цепью, которая накрепко связала сильных со слабыми. Оказалось, что в такой системе невозможна не только монополия одного победителя, но и двоих будет недостаточно. В этом смысле, и распад бСССР (1990е), и закат единоличной «либеральной гегемонии» США (2000е) – совершенно закономерные процессы.

Новые центры влияния, новые иллюзии силы породили и новую амбицию – «много-полярность».

Но если полвека назад два противостоящих «полюса» концентрировали в себе все составляющие могущества (военная сила, наука и технологии, ресурсы развития, экономические возможности для экспансии и помощи сателлитам, идеологическое лидерство), то в новом «многополярном» мире могущество и влияние оказались рассредоточены.

Передовая наука и технологии и военная мощь – США; новые технологии и социальная организация – Европа; промышленная база и наука, особая социальная организация и культурная специфика – Китай; наука и военные технологии, стратегическое сырье, территориальный капитал и особая социальная организация – РФ (в перспективе – новое союзное государство); IT-отрасль, демографический и культурный капитал – Индия; стратегическое сырье, территориальный капитал, особая социальная организация (общинная государственность) – Центральная и Южная Африка. И т.д. О детализации и характеристиках можно спорить. Но суть в том, что в условиях сложившегося глубокого разделения труда на мировом рынке, вплоть до «кластеризации» глобальной экономики, а также в силу зависимости от сырья, инфраструктурной или производственной специализации (как, например, с производством микропроцессоров в Тайване) глобальное могущество невозможно обеспечить и сохранить одному отдельно взятому «полюсу».

Глобальное могущество стало распределенным, и приобрело характер критической взаимо-зависимости. И даже если так называемые «полюса» не равны между собой, то их влияние и возможности потрясти мир - несоизмеримо выросли по сравнению со той слабостью и подчиненностью гегемонам, которая была у большинства акторов в биполярной системе 1950-1980-х. И поэтому распределенное могущество глобальной многополярности позволяет создавать качественно новые, нелинейные взаимосвязи разных «центров силы», а сама конкуренция приобретает необыкновенно высокую динамику.

Данную систему отношений корректнее определять не как «многополюсность», а скорее – как «разно-полюсность» нового миро-порядка с распределенным глобальным могуществом. Место подчинения и «принадлежности к лагерю» заняли локальная монополия, частичное преимущество и эгоизм развития, часто отождествляемый с «ренессансом государства» и/или новым национализмом.

Нет одного или нескольких гегемонов. Но есть непропорциональное распределение сил – от военных и технологических - до культурных и идеологических. И лишь хрупкий баланс этого могущества обеспечивает общую устойчивость нового «разно-полюсного» миропорядка.

Крах «старого порядка» и переход к пока не установившемуся «новому миропорядку» – это не только мировые структуры и международные институты. Кризисы охватили все без исключения общества и их социальные организации, от «передовых» - до «третьих миров». Миграционные потрясения на Западе, движение «желтых жилетов» в ЕС, восстание BLM и тонкая грань новой гражданской войны в США, нескончаемые бунты анти-вакцинаторов в условиях национальных локдаунов, радикальный исламский терроризм и «цветные» гражданские восстания против жадных и коррумпированных корпоративных государств – лишь часть лоскутного процесса социальных потрясений, который свидетельствуют о глобальной нестабильности перехода.

В этих новых исторических обстоятельствах, самой важной, даже решающей становится организация и внутренняя устойчивость социальной системы, ее способность к само-организации и само-мобилизации. «Жидкие», неконсолидированные, неустойчивые общества оказываются подвержены внутренней атомизации, «сепаратизации» и усилению конфликтности, а в итоге – к новым распадам и кризисам.

И в этом смысле, в отличие от эпохи территориальных империй («войны за территории») и постколониального геополитического господства ХХ века («управление сателлитами»), разворачивается борьба за «собирание систем» (близких по «культурному коду» социальных организаций).

В новом разно-полярье главным предметом конкуренции становится человек в самом широком смысле – как источник и носитель человеческого и социального капитала. Этот ресурс – важнее и дороже любого сырья или новейшей технологии. Конкуренция за человеческий и социальный капитал, стремление вписать локальные сообщества в новые транснациональные системы организации и составляют стержень, основу новой глобальной гонки за развитие, которая по накалу и напряжению может переплюнуть и угар «первой холодной войны».

«Какой человек и социум» определяет в последующем и «с кем человек и его социум». На первое место вышли глобальные медиа-промышленный и информационно-промышленный комплексы, оттеснив вчера еще несомненного лидера – военно-промышленный комплекс.

«Холодное развитие» в условиях фактического глобализма означает, что конкуренция за человеческий и социальный капитал, сами «линии соприкосновения» будут проходить не только и даже не столько по формальным границам государств и союзов, но и «внутри», в реальной повседневности каждого общества, в национальных политиках, в виртуальном пространстве глобальных сетей, в медиа-сфере, в сферах духовной и культурной жизни, в укладах повседневности.

Гео-культурные миры словно «круги Эйлера» в 3D («эйлеровы шары») будут захватывать и втягивать в свои орбиты разные социальные слои и группы, вне зависимости от места проживания и номинального гражданства. Транснациональные сообщества по интересам, по вере и культурным привязанностям уже ломают сложившиеся границы, а феномен транснационального гражданства – в виде двойного или поли-гражданства – становится все более распространенным явлением.

Но чем агрессивнее и опаснее внешние проникновения в локальный мир, тем агрессивнее и консервативнее сопротивление каждой локальной системы – в виде традиционализма, консерватизма, национализма. «Нашизм» стал новым интернациональным явлением в политических и идеологических процессах.

Возникающая идеологическая оснастка новой (второй) «холодной войны», а точнее – «холодного развития», приобретает новые причудливые формы, сочетающие смесь старых идеологических стереотипов об устройстве общества (капитализм/социализм, демократия/автократия) с историко-культурными особенностями разных обществ – «англо-саксонский мир», «романо-германский мир», «русский мир», «тюркский мир», «китайская цивилизация», «мир ислама» и т.д. Среди новых амбициозных заявок на культурную полярность – амбиции Центральной Европы, Юго-Восточной Азии, Индии, Африки (афроцентризм).

Идеологическая основа «холодных отношений» есть у БритАмерики и Китая (либеральная демократия против бюрократического рыночного социализма и автократии), БритАмерики и России (демократия против автократии, либерализм против консервативного «русского мира»), США и Ирана (антитеррористическая риторика, исламизм против «крестового похода Запада»), во взаимоотношениях других акторов. Но чаще всего преобладают культурные и мировоззренческие («ментальные») претензии и аргументы.

При этом следует учитывать, что подавляющее большинство современных нам государств – исторический продукт Большой Мировой войны (1900е-1975гг), которая радикально изменила политический и территориальный ландшафт мира по итогам двух горячих и одной «холодной» войн. В этом новом ландшафте все больше стран и межстрановых объединений стремятся к новому, пост-идеологическому моделированию своего развития, выдвигая в качестве приоритета историко-культурные и духовные ориентиры консервативного толка, в диапазоне от «национального ренессанса» до исторического возрождения (чего стоит только слегка подзабытая инициатива президента Франции Эмманюэля Макрона о переименовании Франции на Галлию). Среди таких ориентиров – идея «транс-граничных наций» (с вовлечение в гражданство соотечественников из других стран) и новых сообществ по образцу объединенной Европы, политика особых «культурных миров» (в диапазоне от «франкофонного мира» до «русского мира» и «тюркского союза»), новой теократии (Исламский Эмират Афганистан, несостоявшийся ИГИЛ), и др.

В условиях фактической глобализации торговых и производственных связей общественные структуры и политическая организация обществ (государство) остаются последним «бастионом» поддержания внутренней стабильности социальных систем. Поэтому конфликты и сближения происходят на преимущественно исторической и культурно-цивилизационной основе.

В разно-полюсном мире взаимное (коллективное) усиление возможно при условии, что нет почвы и повода для внутреннего недоверия и отторжения, но есть актуальная, вполне ощутимая историко-культурная почва для доверия и взаимодействия.

Контуры нового миро-порядка еще не оформлены окончательно, но их тень уже видна:

1) Все более очевиден внутренний раскол Запада на трансатлантический альянс БритАмерика (США-Великобритания) и староевропейское ядро ЕС (Германия, Франция, Италия, Испания, Бельгия, др.).

Несмотря на сохраняющееся союзничество в сфере безопасности и обороны (НАТО), стороны вступили в нешуточную гонку за технологические преимущества и геоэкономические сферы влияния («водородные технологии», зеленая энергетика, со всеми вытекающими – стандарты, технологические решения и новые рынки технологий).

Евросоюз, опираясь на интересы и требования стран «ядра», все чаще проводит самостоятельную политику «полюса», отстаивая при этом право на «стратегическую автономию» в отношении своих евро-атлантических партнеров. Сама идея «стратегической автономии» уже превратилась в набор инструментов ускоренного развития новых возможностей коллективной безопасности (PESCO, 2017), технологических (водородная стратегия, 2020), энергообеспечения и баланса (проекты газопроводов «Северный поток»1-2, совместно с РФ), разворачивания собственной инвестиционной программы Global Gateway (2021, представленной как альтернатива китайскому проекту «ОП-ОП» (но фактически - является конкурентом брит-американской инициативы 2021 года о коллективной инвестиционной программе «Восстановить мир лучше прежнего», B3W).

«Европеизация» как продвижение идеалов «социальной демократии» с умеренным консерватизмом все больше расходится с евро-атлантическим «радикальным либерализмом без границ».

В Германии, со сменой коалиции и приходом на пост канцлера социал-демократа Олафа Шульца, все чаще говорят о необходимости «поворота на Восток» и возрождении былого могущества; во Франции растут консервативные «нео-голлистские» настроения, также связанные с идеей «сильной Франции в сильной Европе» и восстановлении влияния Франции на континентальные процессы.

В свою очередь, по мере потери контроля над Старой Европой, США и Великобритания восстановили былое единство евро-атлантического союза «на двоих». Брэкзит (выход Британии из ЕС), возвращение к глобальной роли и восстановление былого британского Содружества (доктрина «Глобальная Британия»), подписание Второй Евро-Атлантической хартии (ВБ-США) и создание нового оборонного альянса AUKUS – это новая стратегия, связанная с попыткой реорганизовать старый порядок под интересы двух ключевых игроков Запада, форвардов англо-саксонского мира и носителей старых либеральных ценностей свободного капитализма «без границ». В кругу участников проекта «БритАмерика» - влиятельные англо-саксонские государства Канада, Австралия, азиатская Япония, большая часть членов британского Содружества, чьи экономика и элиты тесно увязаны с экономиками лидеров. Заявлен и амбициозный глобальный проект «Саммит демократий», который может продвигаться как англо-саксонская альтернатива недореформированному ООН и его неэффективному СовБезу (бледный призрак бывшей Антигитлеровской коалиции времен второй мировой войны).

В Наше Время Европа-ЕС и БритАмерика становятся двумя амбициозными и конкурентными полюсами, с потенциалом глобальных полюсов – экономически, культурно, идеологически.

2) Крах советской версии социализма создал временную иллюзию исчезновения исторической альтернативы. Но успехи Китая в первых десятилетиях 21 века вновь вернули миру подзабытую «конкуренцию социализма и капитализма». Противостояние БритАмерики и Китая приобретает системный характер, идеологически схожий с противостоянием «двух систем» второй половины 20 века. Как заявляют сами китайские коммунисты, «(…) под руководством КПК китайский народ успешно открыл китайский путь модернизации, создал новую форму человеческой цивилизации, проложил развивающимся странам новые пути к модернизации» (из коммюнике 6-го пленума ЦК КПК, ноябрь 2021).

Гео-проект «Один пояс-один путь», обеспеченный сотнями миллиардов юаней китайских инвестиций в инфраструктуру и промышленность стран-партнеров в Азии, на Востоке и в Африке, призван обеспечить эти самые «новые пути».

Китайская стратегия расширяющегося опыта и поддержки разнообразия уже обеспечила ряд преимуществ в регионах, которые еще совсем недавно были «вотчиной» Великой Британии и стран «ядра» ЕС – в Юго-Восточной Азии, Африке, Океании, др.

В Евразии Китай обрел стратегического союзника – Россию. Российско-китайские отношения остановились на пугающей Запад грани формирования оборонного союза.

В Азии – ключевые партнеры, обеспечивающие равновесие сил с Западом – Иран, Пакистан, Афганистан. И хотя старые имперские центры – БритАмерика и лидеры ЕС - на первый план выносят темы автократии и экономической состоятельности, все же главный раздражитель для этих полюсов – успешность самой политэкономической модели китайского социализма с рыночной экономикой («социализм с китайской спецификой).

В условиях новых глобальных трансформаций для многих отстающих стран, недовольных провалившейся модернизацией и «национальным строительством» 1960-1980х, практики и примеры Китая могут оказаться привлекательны, а идеология «разнообразия развития и общности судьбы» - приемлемым принципом нового миропорядка.

3) Развернувшаяся в пост-советском пространстве «вторая трансформация», связанная с кризисом корпоративных государств образца 1991-2000гг, проявила как их слабости (вплоть до унизительного failed state), так и новые варианты развития «осколков» бывшей советской империи.

Часть этих государств, как и многие пост-колониальные национальные государства в других регионах, вместо успешной модернизации переживают необратимую де-индустриализацию и разрушение внутренней социальной самоорганизации. И как результат – волны регионального сепаратизма, конфликтность и кризис институтов государственности.

Часть оказалась в плену крайне консервативного традиционализма, удовлетворившись ролью сырьевого придатка.

Самый радикальный путь преодоления рисков «второй трансформации» – реставрационный – был выбран Россией. Мобилизационная модель экономики, максимальное использование сырьевой ренты для автономной модернизации на основе ОПК, милитаризация, и заявленное новое территориально-пространственное перепроектирование РФ (гео-проект «Северный морской путь», развитие Дальнего Востока, пере-освоение Сибири, создание новых индустриальных центров).

Восстановление субъектности и влияния РФ (особенно – за счет вовлечения в периферийные конфликты – экс-Югославия, Ирак, Сирия, Грузия, Карабахский конфликт, аннексия украинского Крыма и поддержка сепаратизма на Донбассе) создали достаточную почву для возрождения идеи нового Союза в пост-советском пространстве. Вполне вероятно, что уже в ближайшие год-два новый Союз станет новой геополитической реальностью, а участие в нем может быть притягательной идеей для целого ряда пост-советских государств, а также непризнанных государственных образований и конфликтных регионов (например, в ЦВЕ – Сербская Краина, Приднестровье, ЛНР-ДНР, на Кавказ – Южная Осетия, Абхазия, и т.д.). Продвижение проекта нового Союзного государства может стать вполне действенным компенсатором для кризисных социальных систем, где идея возвращения в пространство т.н. «исторической России» может выглядеть более привлекательной, чем внутренние кризисы и комплекс «внешнего управления».

4) Кризис и постепенный распад «коллективного Запада» создал почву и для амбициозного геокультурного проекта «тюркского мира» («Великий Туран»). Пока этот проект выглядит как геополитическая амбиция Турции (которая так и не состоялась как член ЕвроСоюза). Умеренный ислам, этнокультурное родство, риски новых потрясений в ЦентроАзии на Кавказе, личные амбиции турецкого руководства времен Эрдогана – все это вместе сделало возможным возродить идею Великого Турана.

Национал-модернизм ХХ века уступает место геокультурному и технологическому империализму, что привлекает турецкие и дружественные им азербайджанские, узбекские, казахские элиты, а также многочисленных вождей лоскутной ЦентроАзии.

В 2021-м Тюркский совет, созданный еще в 2009 г., был преобразован в Организацию тюркских государств (ОТГ, Турция, Азербайджан, Узбекистан, Казахстан, Кыргызстан, наблюдатели – Туркменистан и Венгрия), и принята официальная доктрина этой организации – «Тюркское глобальное видение-2040».

Несмотря на внутреннюю нестабильность и экономические кризисы, амбициозная Турция становится серьезным сдерживающим фактором для евразийских проектов, и имеет свои интересы в Черноморье (Крым, крымскотатарский фактор).

Тюркское объединение становится, по сути, новым «санитарным поясом», который будет выполнять ту же функцию сдерживания и размежевания на континенте, что и страны ЦВЕ – в Европе. Но в отличие от ЦВЕ, тюркский проект имеет и перспективу полноценного над-государственного объединения, если идеи национал-консерватизма и культурного возрождения действительно станут доминантой новых геокультурных войн XXI века.

5) После кровопролитных войн в Ираке, в Сирии, и разгрома ИГИЛ замер раздробленный исламский мир. Но его потенциал еще ждет своего проявления. Теократические Иран и Афганистан могут стать новыми полюсами притяжения для разных радикальных пассионарных течений в исламском мире, создавая почву для «альтернативного нового Ближнего Востока», противостоящего цветным революциям и внешнему вмешательству Запада. Еще одним полюсом притяжения может стать и Движение Умеренных (Малайзия), особенно популярное в странах Юго-Восточной Азии. Именно это два «полюса притяжения», а не богатый, но крайне консервативный и неповоротливый арабский мир (даже несмотря на роль и потенциал ОПЕК), могут определить новое распределение сил на Ближнем Востоке и в ЮВА на ближайшее десятилетие, оставляя за Турцией лишь коридор «Великого Турана».

6) О «стратегической автономии» говорят политики в Индии. Индия – еще один полюс влияния, имеющий особые отношения со США, РФ, но стремящийся к особой роли как в Индо-Тихоокеанском регионе, так и в Азии. Обладая огромным демографическим капиталом, конкурентным пост-индустриальным сектором, Индия имеет уникальную возможность «сдерживать» на региональном уровне Китай, афгано-пакистанский узел, влиять на безопасность (пока еще) ключевого для мировой торговли Индийского океана.

7) Одним из эпицентров глобальной конкуренции становится и группа растущих восточноазиатских государств, объединенных в АСЕАН (10 участников, среди которых – Вьетнам, Индонезия, Малайзия, Филиппины и др.). В 2020 году было создано новое объединение с ядром АСЕАН – зона свободной торговли ВРЭП, в которую также вошли Китай, Япония, Южная Корея, Австралия и др. Потенциал этого объединения, в случае его превращения в более действенную международную организацию, может окончательно похоронить планы БритАмерики по созданию каких-либо локальных управляемых структур типа ТТП (Транс-Тихоокеанское партнерство) или Индо-Тихоокеанских сообществ (проект Индо-Пасифик). Вполне вероятно, что несмотря на лидерские амбиции в этом регионе Китая и Японии, доминирующей здесь будет коллективная воля АСЕАН, которая прошла с 1960-х путь от субрегиональной организации до крупного объединения АСЕАН+3, защитила статус региона как безъядерного (договор 1995 года) и планирует создание Восточно-азиатское сообщество по образцу ЕС.

К локальным примерам проявления новой разно-полюсности можно отнести и амбиции стран Центрально-Восточной Европы закрепить за собой особую роль и право на монопольное распоряжение транзитным потенциалом между Старой Европой-ЕС и Евразией. Но из всех существующих и потенциальных форм взаимодействия наиболее конъюнктурным и востребованным может оказаться балто-черноморский проект, воплощенный в инициативе Триморья и в Люблинском соглашении 2020 года (Польша, Украина, Литва). На практике это будет означать постепенное возрождение идеи объединенного центральноевропейского государства (Речь Посполита 2.0) с локальным оборонным союзом в партнерстве с США и Великобританией, и может быть привлекательна для украинской политической элиты в случае неудачи с миротворческим процессом на востоке страны (Донбасс). Транзитная монополия на континенте (по сути, контроль за балт-черноморским транспортным узлом) и узконациональные интересы могут сподвигнуть элиты Польши, Украины и Балтии на новые исторические игры – и с Европой, и с Россией. Запросы и настроения в пользу такой игры уже проявили себя.

Перечень акторов, каждый из которых приобрел свои особые возможности и обладает частью мирового могущества, можно продолжить и дальше.