Климатическая неопределенность и подсветка для темной экологии

Значительная часть знания, производимого климатической наукой, связана с неопределенностью. Это означает, что оно не просто лишено стопроцентной достоверности — оно не является и вероятностным. Например, даже если в рамках отдельной климатической модели прогнозам будущих состояний климата можно приписать ту или иную вероятность, затруднительно оценить, насколько надежна сама модель. На 2015 год в мире использовалось около двадцати моделей, прогнозирующих изменения климата. Обычно такие модели тестируются по их способности предсказывать изменения климата в прошлом, известные из наблюдений. Но подобный тест не дает гарантий. Дело здесь не только в том, что данные о прошлых состояниях глобального климата фрагментарны и в значительной степени получены косвенными способами, такими как анализ годичных колец деревьев, изотопов кислорода в породах и т. д. Причина еще и в самом изменении климата. Так, если модель А лучше модели Б описывает изменения климата в прошлом, из этого еще не следует, что она точнее предскажет их в будущем: климат уже изменился, а значит, в настоящее время он представляет собой иную систему, нежели та, которую модель А описывает лучше модели Б. Проблематично и агрегирование прогнозов разных моделей, поскольку в каждой сложной модели, как правило, по-своему определяется, что такое климат и даже что считать эмпирическими данными. Кроме того, существует опасение, что поскольку все сложные модели обрабатываются на аналогичных суперкомпьютерах, то все они могут иметь общие недостатки, обусловленные особенностями используемых технологий. В этом случае результаты, получаемые разными моделями, нельзя рассматривать как независимые события, что обычно считается необходимым для вычисления вероятности.

С неопределенностью связано знание не только о будущем климатических изменений, но и о причинах таких изменений и даже, казалось бы, наиболее эмпирическое — знание о прошлом глобального климата.

Однако все это не делает знание о климате псевдонаучным. Климатические ученые действительно знают, как именно глобальный климат изменялся в прошлом, и примерно могут сказать, как он будет меняться в ближайшие десятилетия. Кроме того, им известны многие факторы, влияющие на этот процесс (например, сжигание углеводородов, вырубка лесов, вулканическая и солнечная активность), а также их приблизительный вклад в общую картину в разные периоды истории. Об этих и о многих других вещах ученые могут говорить с уверенностью, хотя и без определенности, которую можно было бы выразить в процентах вероятности.

На самом деле неопределенность давно была присуща значительной доле научного знания, пусть на этот факт и не обращали должного внимания популяризаторы, а порой и философы науки. Однако в эпоху глобального потепления, когда от такого знания стали зависеть политические решения, эта неопределенность стала болезненно видимой. В глазах широкой публики наука, которая не говорит о своем предмете с определенностью, не заслуживает доверия. В глазах экономистов и политических ученых неопределенность препятствует принятию решений. В результате как общественное, так и экспертное мнение подталкивает специалистов по климату как можно точнее оценить степень своей уверенности в том, что глобальное потепление вызвано деятельностью людей. Так, в отчете Межправительственной группы экспертов по изменению климата, выпущенном в 2014 году, говорится:

Мортон описывает глобальное потепление как «гиперобъект». Гиперобъекты — это «вещи, которые рассредоточены во времени и пространстве в масштабах, значительных по сравнению с человеческими». «Гиперобъекты — не функция нашего знания». Они «реальны независимо от того, мыслит их кто-то или нет». Они «кладут конец возможности трансцендентальных скачков „за пре- делы" физической реальности». Гиперобъекты существуют в горизонтальной онтологии, где ни одно сущее не имеет привилегированного статуса по сравнению с другими. Как и хармановские объекты, они «изъяты» из всякого взаимодействия, включая взаимодействие с людьми. Ни наблюдения, ни математические модели никогда не могут их исчерпать. Особенность гиперобъектов лишь в том, что по причине их масштабности в сравнении с людьми эффекты, которые объектно-ориентированная онтология приписывает любому межобъектному взаимодействию, становится особенно сложно игнорировать, когда речь идет о взаимодействии между людьми и гиперобъектами.

Так, гиперобъекты отчетливо «нелокальны» в том смысле, что «всякая локальная манифестация гиперобъекта не есть напрямую гиперобъект». Скажем, измерительные приборы фиксируют не глобальное потепление, но температуру, влажность, давление в определенном месте и определенное время. Не глобальное потепление уничтожает урожай, а засухи или, наоборот, избыточные осадки в определенный год в данном регионе. И даже математические модели описывают не глобальное потепление, но динамику нескольких миллионов переменных на основании данных, которых всегда не хватает. Эта нехватка данных связана не только с недостаточными наблюдениями, но и с особенностями моделирования как такового: чтобы отделить релевантные данные от нерелевантных, любая модель должна прочертить границы климатической системы (например, по верхним слоям атмосферы), то есть локализовать ее. Тем самым модели по определению не могут учитывать явлений, которые имеют место непосредственно по ту сторону проводимых ими границ и тоже оказывают на климат ненулевое воздействие. Во всех этих случаях нелокальность глобального потепления изымает его из человеческого доступа, требующего пространственной и временной определенности. Это ведет к тому, что практически ни одно явление нельзя с уверенностью отнести на счет глобального потепления. Но происходит и обратное: явления, которые раньше считались не имеющими прямого отношения к климату, теперь нельзя с определенностью от него отделить. Например, потеряло смысл прежнее различие между климатом и погодой как между чем-то постоянным и чем-то случайным. Именно нетипичное, и в этом смысле «случайное», погодное явление — потенциальный симптом изменения погодной нормы, то есть изменения климата. Таким образом, ...глобальное потепление радикально изменило статус погоды... Из акцидентальной [оно] сделало погоду субстанциональной.

Следовательно, с неопределенностью сталкиваются не только утвердительные, но и отрицательные высказывания о глобальном потеплении: не только о том, что ему принадлежит, но и о том, что к нему не относится. Если пользоваться языком Мортона, гиперобъекты преследуют нас подобно призракам: ничто не позволяет увидеть их воочию, и даже приборы их не фиксируют, но огромное количество вещей указывает на их присутствие. Поэтому в эпоху гиперобъектов знание оказывается где-то в серой зоне между истинным и ложным. Мортон называет такую модальность знания словом truthy, которое я бы перевел выражением «вроде как истинно» («более-менее истинно» — в русском переводе книги).

«Вроде как» не выражает какой-то определенной степени неуверенности. Оно выражает неопределенность как таковую и может сопровождаться даже высокой, хотя и неопределенно высокой, степенью уверенности. Поэтому то, что некоторое суждение вроде как истинно, не означает, что оно равнозначно противоположному суждению. Сказать, что нечто вроде как истинно и что оно вроде как ложно, — совсем не одно и то же. Климат вроде как меняется, и это вроде как большая проблема для бактерий, людей и коралловых рифов. Когда я говорю «вроде как», я не имею в виду, что это не точно. Нет, это точно. Вроде как.

Климатические ученые никогда не смогли бы иметь подобной уверенности, если бы считали, что их модели способны сделать предмет исследования абсолютно прозрачным. Подумайте о ситуации в экономике, где, если вы не пользуетесь рядом основополагающих концепций, таких как теория рационального выбора, вы не можете принадлежать к научному мейнстриму. То, что вы производите, просто не воспринимается как знание. Климатические ученые, напротив, знают, что они все говорят об одном и том же объекте, хотя в их моделях по-разному концептуализировано даже само понятие климата. Они знают, что говорят об одном и том же объекте, потому что знают, что их модели не равны своему объекту. Консенсус в климатической науке был бы невозможен, если бы она не была объектно-ориентированной.

То, что гиперобъекты изъяты из всякого взаимодействия, означает не только то, что их нельзя с определенностью познать, но и то, что их нельзя контролировать. Говоря на языке спекулятивного реализма, гиперобъекты принципиально «не скоррелированы» не только с познавательной способностью людей, но и с их практической способностью. Требование выразить степень неопределенности количественно есть не что иное, как фантазия о такой корреляции. Предполагается, что если знание недостоверно, то ему можно по крайней мере приписать определенную вероятность и действовать, как если быобъект был исчерпывающе познан. Гиперобъекты подрывают эту фантазию, ставя людей перед лицом непредвиденных последствий. Это не хитрость разума и не временная неполадка, которую техническая рациональность устранит, но онтологическое следствие того, что объекты изъяты из любого взаимодействия. При взаимодействии гиперобъектов непредвиденные последствия настолько велики, что ими становится невозможно пренебречь. Антропоцен — это геологическая эпоха, когда непредвиденные последствия человеческой деятельности намного превысили ее запланированные последствия, то есть эпоха гиперобъектов.

С точки зрения Мортона, хотя гиперобъекты нельзя контролировать, на них можно «настроиться». Настроиться на объект — значит принять его странность, научиться сосуществовать с ним как с нечеловеческим, призрачным, неуютным. В качестве одного из проявлений ненастроенности Мортон истолковывает психологический эффект «зловещей долины». Он заключается в том, что, хотя в целом объекты вызывают у наблюдателя тем большую приязнь, чем большим количеством человеческих черт они обладают, нечеловеческие объекты, максимально напоминающие человека, вызывают неприязнь. Поэтому на графике, где ось Xизмеряет степень похожести на человека, а ось Y— степень вызываемой симпатии, образуется глубокая долина. На дне этой долины обитают зомби, призраки, мертвецы — существа, почти неотличимые от человека, но все-таки нечеловеческие. По мысли Мортона, настроиться на объекты — значит постепенно превратить жуткую долину в «призрачную равнину»: научиться воспринимать все объекты как предельно родственные нам, хотя все- таки ни в чем нам не тождественные, а потому жутковатые.

Глобальное потепление — тоже один из таких объектов. Настроиться на него — значит примириться не только с тем, что оно реально, но и с тем, что эта реальность не может быть познана как достоверный факт. В этом смысле не только разные формы отрицания глобального потепления, но и противоположные им катастрофические нарративы представляют собой примеры ненастро- енности. Те, кто отрицает глобальное потепление, не могут принять его неуютность и предпочитают считать его фикцией. Те, кто проповедует о глобальном потеплении, тоже не могут смириться с его странностью и предпочитают считать его чем-то понятным, еще одним достоверным научным фактом. Такая проповедь претендует на единственно верную интерпретацию происходящего и тем самым тоже таит в себе корреляционистскую фантазию о контроле. Принять глобальное потепление во всей его странности — значит еще и отказаться от представления о том, что его можно поставить под контроль. Проекты геоинженерии — самое вопиющее, но не единственное проявление такого представления. В сущности, все позиции, которые предполагают, что существуют некоторые достоверно известные рецепты борьбы с глобальным потеплением и что степень их эффективности можно точно рассчитать, несут на себе печать той же фантазии о контроле.

Задача, таким образом, не столько в изгнании любого отрицания, сколько в примирении с тем, что при серьезном отношении к глобальному потеплению некоторые формы его отрицания неизбежны, поскольку такова природа этого объекта. У религии глобального потепления нет святых.

Пожалуй, последний тезис следует усилить: отрицание глобального потепления не только неизбежно, но и необходимо для того, чтобы изменение климата предстало не просто как еще один предмет специальных исследований, но как странный объект, от которого нельзя дистанцироваться и который поэтому требует искать новые способы сосуществования. Если устранить отрицание средствами аргументации невозможно, то это означает, что между отрицающими изменение климата и теми, кто его принимает, имеет место «распря» (differend), как ее понимает Жан- Франсуа Лиотар:

Подходы, господствующие в современных дискуссиях об изменении климата, Мортон условно делит на политические и этические.

Политические подходы предполагают, что проблема должна быть решена коллективно, будь то с помощью обретения классового сознания, массовых демонстраций или международных соглашений. Этические подходы призывают к индивидуальным мерам: откажитесь от перелетов, покупайте местную продукцию, «измените себя». С точки зрения Мортона, и те и другие неудовлетворительны, поскольку воспроизводят два традиционных философских способа отделаться от объекта. Говоря упрощенно, этические подходы подобны эмпиризму, редуцирующему объект к пучку ощущений, а политические подходы подобны трансцендентализму, сводящему объект к стоящей за ним тотальности. Мортон стремится найти подход, отличный от этих двух, и поэтому пытается описать то «мы», которому адресованы его книги, не как целое коллектива, но и не как сумму разрозненных индивидов.

Несмотря на это, предлагаемая им программа выглядит вполне индивидуалистической. В конечном счете каждый настраивается на темную реальность в одиночку. Когда вы гладите своего кота, говорит Мортон, вы уже экологичны, ведь вы без определенной причины вступаете в отношения с нечеловеческим существом! На удивление успокоительное рассуждение для философии, которая ставит себе задачу обнажить неуютную сторону вещей.

Пожалуй, не случайно, что проект темной экологии оказывается в итоге «этическим». Одна из традиционных метафор политики и публичной жизни — это свет. Основная метафора гиперобъектов и вообще той реальности, которую описывает темная экология, — это тьма. Вместе с призраками, зомби и лавкрафтовскими монстрами гиперобъекты обитают в странной, неуютной реальности, невидимой, хотя и не вполне потусторонней. Но тьма—это еще и одна из традиционных метафор частной жизни. Это зафиксировано, например, Гегелем в его анализе законов античного домохозяйства как «законов подземного царства». Будучи привержена этой метафоре, темная экология не может уйти от дихотомии частного и публичного, или индивидуального и коллективного, которую сама считает порочным эффектом корреляционизма или «агрилогистики». Рассуждая о том, что мы живем в эпоху, когда гиперобъекты уже нельзя игнорировать, Мортон забывает о роли публичных процессов в наступлении этой эпохи. Вместо этого он пишет о том, как гиперобъекты открывает наука, и о том, как искусство позволяет на них настроиться.

Но способна ли наука сама по себе не просто открыть глобальное потепление, но и предъявить его какгиперобъект, то есть во всей той странности, о которой говорит Мортон? Возьмем еще один из приводимых им примеров: