Непраздничные размышления о круглой дате

В 2021 году исполняется 30 лет с того момента, как Советский Союз перестал юридически существовать. 25 декабря 1991 года президент СССР Михаил Горбачев в обращении к советскому народу заявил о прекращении своей деятельности на посту президента. Этому предшествовало Беловежское соглашение, подписанное 8 декабря руководителями России, Белоруссии и Украины, в котором было заявлено о прекращении существования СССР и провозглашалось создание Содружества Независимых Государств (СНГ).

Формирование независимых государств и распад образованного без малого сто лет тому назад союза государств, возникших в результате революции, которая произошла в Российской Империи – один и тот же процесс жизни народов. Этот процесс не может быть понят, если мы из собственных рассуждений исключаем первое либо второе и пытаемся игнорировать факт целостности этого исторического события. Исторический процесс обладает преемственностью независимо от того, что думают о себе его участники и хотят ли они этого в силу своих потребностей. Независимо от своей воли каждое поколение социализируется и действует в рамках тех материальных, социально-культурных и духовно-нравственных обстоятельств, которые были порождены на предыдущих этапах развития обществ, в составе которых проходит его жизнь. Поэтому, говоря о тридцатилетнем юбилее образования каждого из новых государств, мы вынуждены удерживать эту более общую, но существенную для них всех, рамку анализа. Исторически заданная логика отношений между ними, в которой нынче происходит образование новых «разрывов», также обусловлена общностью их исторического происхождения.

Подобно распаду Российской империи в 1917-м, распад СССР даже в последний год его существования для живущих поколений не выглядел необратимым или предрешенным историческим событием. Более того – история показывает, что происходит чаще всего то, чего люди «не хотят» и потому полагают, что не имеют к происходящему с ними никакого отношения. Поэтому ориентироваться на мнения участников событий, рассуждая о причинах происходящего, означало бы обращать внимание на хоть и важное, но не существенное с точки зрения действующих в обществе причинно-следственных связей, обстоятельство. Действующими акторами истории становятся социальные субъекты, возникающие в ходе общественных трансформаций и олицетворяющие их личности. В известном смысле, каждый новый глобальный цикл истории, зародившись в лоне прежнего как некий «дух эпохи», подобно уроборосу (змее, кусающей свой хвост), в процессе разворачивания своих черт «питается» собой и «порождает» сам себя - создавая действующих лиц и обстоятельства новой мировой драмы. Порождение нового общественного устройства выглядит как акт свободного творения «из ничего» действующими лицами новой реальности и, в то же время представляет собой действие сил, вызревших на предыдущем этапе, действующих с необходимостью, которая задается их собственной социальной природой. Но распад СССР не представлял собой акта такого исторического творчества – скорее наоборот.

В 1990 году все союзные республики в лице их тогдашнего «партийно-номенклатурного», сформированного в эпоху «развитого социализма» руководства, приняли декларации о государственном суверенитете, а 17 марта 1991 года центральной властью был проведен референдум о сохранении СССР. Мнения народа и руководивших им республиканских чиновников разделились. «За» сохранение СССР тогда высказались 76,4% принявших участие в голосовании. На основе итогов референдума весной-летом 1991 года был разработан проект договора «О Союзе суверенных республик», подписание которого было назначено на 20 августа. Но оно так и не состоялось из-за попытки государственного переворота 19-21 августа 1991 года, вошедшего в историю как «августовский путч». Действующими лицами этого события были отнюдь не народные массы, как им впоследствии успешно доказали.

В марте 1991 г. был первый всесоюзный референдум в истории СССР, хотя стопроцентного охвата не получилось - отказались участвовать Прибалтийские республики, Молдавия, Армения и Грузия (часть их населения всё же проголосовала). Тем не менее, он вошел в историю как свидетельство того, что подавляющее большинство советских граждан хотели остаться вместе, жить в составе одного государства. Причем некоторые национальные республики оказались даже более лояльными, чем «имперский центр» : в Узбекистане за голосовало 95%, в Киргизии — 93%, в Туркмении — 98%. В РСФСР «да» ответили 71,3% , жители УССР также более 70 процентов голосов отдали в пользу сохранения единой страны. Разумеется, за этими цифрами (как и за любыми подобными) стояли разные умонастроения и процессы, но они были получены и остаются простым историческим фактом.

Если сравнить число лиц, имевших право голоса на выборах народных депутатов СССР в 1989 году (192,6 млн человек) и на всесоюзном референдуме 1991 года (185,6 млн), то получается, что около 7 млн уже признавались не гражданами СССР. Казахстан (почти 10 млн избирателей) вынес на референдум свой вопрос: "Считаете ли вы необходимым сохранение Союза ССР как Союза равноправных суверенных государств?". Украина (почти 38 млн. избирателей) своим дополнительным вопросом: "Согласны ли вы с тем, что Украина должна быть в составе Союза Советских суверенных государств на основе Декларации о государственном суверенитете Украины?" – конкретизировала те условия, на которых она готова войти в состав "обновленного Союза". Аналогичный процесс происходит и в России – на съезде народных депутатов РСФСР принимается решение дополнить референдум вопросом о введении института президентства.

При этом под словами «обновленный Союз» разные люди понимали разное. Значительная часть населения, находящегося в состоянии шока от политики перестройки, голосовала преимущественно консервативно - за сохранение прежнего Союза. К тому времени перестройка длилась уже долго, и люди поняли, что каждый новый поворот несет новые сложности и проблемы, поэтому, с их точки зрения, они выбирали сохранение Союза в прежнем виде. Некоторые видели в этом завершение процессов перестройки, достигнутый новый консенсус. Но властные элиты «слышали» совершенно другое: одни слышали, что народ проголосовал за федерацию, другие - за Союз равноправных и суверенных государств. Большую роль сыграл развернувшийся во второй половине 80-х г.г. открытый идеологический кризис. Противники сохранения СССР тогда считали, что участь Союза всё равно решена и, как говорил академик Сахаров, лучше «разойтись и снова объединиться» в новое объединение, которое должно было быть «естественным, через какие-то стимулы, общие ценности и идеи, как в Евросоюзе». (1.) При этом «естественность» этого нового союза не подвергалась сомнению, а радикально настроенные националистические группы воспринимались как маргинальные крайности и своеобразные издержки процесса общественной трансформации.

Можно сказать, что это было видение, сформированное на опыте начала ХХ века, когда в результате революционных событий Российская Империя распалась, были образованы отдельные государства, объединившиеся вскоре в новое единство. Упускалось при этом лишь одно обстоятельство – гражданская война, которую пережили народы тогдашней империи. Этой забывчивости способствовало также и утвердившееся представление о том, что происходящие события ни что иное, как возврат страны на путь прерванного большевиками буржуазно-демократического развития, а демократические государства между собой не воюют. В логике таких представлений о наступающем будущем мир ожидала окончательная победа либеральных демократий и последующая эпоха совместного процветания. Нельзя сказать, что не было других концептуальных взглядов на происходящее, но они были маргинализированы и выведены из фокуса общественно внимания – несмотря на весь дух «гласности» пространство массовых публичных дискуссий контролировалось партийными органами достаточно эффективно. За всеми значимыми «инициативами с мест» стояли интересы различных фракций партийно-номенклатурного аппарата. Дискуссия о социалистическом будущем СССР, о «социализме с человеческим лицом» фактически закончилась в 1987-м году принятием закона о кооперативах.

1 мая 1987 года вступил в силу закон об индивидуальной трудовой деятельности, 30 июня того же года - закон "О государственном предприятии", предусматривавший хозрасчет и элементы самостоятельности в выборе экономических партнеров. Закон "О кооперации" впервые со времен нэпа разрешил создание частных предприятий. Для "страны победившего социализма" это было революцией в сознании. Статья 10 закона гласила: "Вмешательство в хозяйственную или иную деятельность кооперативов со стороны государственных органов не допускается". Работа в частном секторе по найму оставалась для коммунистов эксплуатацией человека человеком, следовательно, недопустимой ересью. Подразумевалось, что кооператоры будут в одном лице работниками и собственниками. Пожалуй, главной в законе была статья 25: "Кооператив самостоятельно определяет формы и системы оплаты труда членов кооператива". И до Горбачева строители-«шабашники» или подрядные звенья в сельском хозяйстве демонстрировали высокую производительность, но подобные эксперименты быстро пресекались. Согласно принципов социалистического строительства государство не допускало значительного официального экономического неравенства. Никто не должен был получать слишком много, контроль над мерой труда и мерой потребления был одной из ключевых функций социалистического государства.

Но реальный социализм того времени существовал в исторических условиях «соревнования систем» и был зависим от процессов, происходивших во всем мире, экономика СССР еще в 70-х годах была подсажена на «нефтяную иглу». В 1988 году СССР экспортировал 144 млн тонн нефти по кажущейся сегодня смешной цене в 17 долларов за баррель (125 долларов за тонну). При этом за валюту продали всего 80 млн тонн, остальное ушло социалистическим странам по невыгодному бартеру. Одновременно пришлось импортировать 40 млн тонн зерна по цене 176 долларов за тонну. Бюджет был сведен с 25-процентным дефицитом, покрывавшимся за счет внешних займов и распродажи золотого запаса. Экономические реформы Горбачева были отчаянной попыткой спасти страну. Посягать на основы системы в Кремле не собирались, а на возникавшие противоречия закрывали глаза. Считалось, что достаточно кое-что слегка "расширить и углубить", и "процесс пойдет".

Горбачеву и его экономическим гуру Леониду Абалкину и Абелу Аганбегяну виделось нечто вроде второго издания нэпа: командные высоты остаются за государством, а не связанные бюрократической регламентацией, гибко реагирующие на спрос кооперативы ликвидируют дефицит потребительских товаров и услуг, с чем у плановой экономики дело всегда обстояло плохо. В интеллектуальных дискуссиях того времени можно было услышать ленинскую цитату « нэп - это всерьез и надолго» с многозначительной добавкой «но не навсегда».

Несмотря на весь свой энтузиазм, субъективные намерения не отменяют объективных обстоятельств - каждый экономический уклад имеет свою внутреннюю логику, все его элементы взаимосвязаны. Сказав "а" по части экономических реформ, надо либо говорить "б", либо поворачивать назад. Кооперативы были созданы в условиях централизованного планового хозяйства, в котором все виды сырья не продавались, а распределялись по фондам. Поэтому работать смогли лишь те из них, кто имел связи и получал фондовое сырье. Делалось это за взятки. Директора открыли при своих заводах кооперативы из доверенных лиц, выпускали продукцию из дешевых материалов, с использованием государственных производственных мощностей и электроэнергии, продавали ее по свободным ценам и присваивали сверхприбыль.

Фактически в СССР был запущен механизм номенклатурной приватизации, хотя формально предприятия оставались в государственной собственности. Идея социализма, в отношении которой прежде высказывались отдельные сомнения маргинальными интеллектуалами, утратила свою социальную основу в лице правящего класса советской номенклатуры.

Изменился моральный климат в обществе, произошла моральная реабилитация духа наживы и неравенства. Более того – они стали пониматься как качества «передовых людей». Многие законопослушные и трудолюбивые люди, которые в других условиях нашли бы себя в кооперативах, боялись идти туда из-за разговоров, что «их всех скоро пересажают». Часть партийно-советской номенклатуры подогревала такие настроения, не без оснований видя в развитии частного предпринимательства и появлении среднего класса угрозу своей власти. Идея социализма фактически стала атрибутом реакционных сил, противостоящих процессу, начатому руководством КПСС. Самыми распространенными в устах партаппаратчиков и "консервативно-послушного большинства" депутатов в отношении новых веяний в экономике стали слова "непродуманные решения".

Михаил Горбачев отказался от модели партийного руководства страной и провозгласил плюрализм мнений, но в то же время постоянно колебался - то заявлял, что "переменам нет альтернативы", то вспоминал про социалистический выбор, сделанный его дедушкой. Расширив рамки свободы, государство тут же в марте 1988 года, ввело «драконовский» налог на личные доходы кооператоров: 30% в диапазоне от 500 до 700 рублей в месяц, 70% от тысячи до 1500, 90% на все свыше полутора тысяч рублей. Внешне все обстояло блестяще: к началу 1989 года были зарегистрированы 77,5 тыс. кооперативов, спустя год - 193 тыс. с числом занятых 4,9 млн человек. Кооперативы действовали в 20 отраслях экономики. Но большинство из них либо представляли из себя "директорские" кооперативы, паразитировавшие на госпредприятиях, либо занимались перепродажей и обналичиванием денег.

Августовский путч 1991г. и последовавшие либеральные реформы Ельцина-Гайдара сняли вопрос о кооперативах с повестки дня и то, что раньше было преступным, стало преподноситься обществу как новая норма. На смену перестроечному романтизму и метаниям пришли жесткие реалии эпохи «первоначального накопления». Так закончилась длившаяся после завершения гражданской войны с установления в 1922-м году советской власти под руководством партии большевиков, историческая попытка создать коммунистический общественный строй в отдельно взятом государстве. Строительство социализма в СССР сменилось строительством капитализма, а возникшая в этом процессе новая историческая общность - советский народ «разбрелась по национальным квартирам». «Национальный вопрос», решавшийся в СССР на основе принципов социализма ( «национальная форма – интернациональное содержание») , возник в новой исторической обстановке и привел к образованию ряда новых государств, которые начали решать его в соответствии в законами рыночного либерализма. Нет ничего прочнее иллюзий, вызванных логикой желания освободиться от исторически проблем, ведь она позволяет игнорировать абсолютно все противоречащие себе конкретно-исторические обстоятельства.

Через тридцать лет, в марте 2021 года Михаил Горбачев в интервью агентству «Интерфакс» заявит, что референдум о сохранении СССР, прошедший 30 лет назад, был «необходимым и справедливым», а распад Советского Союза стал нарушением «воли всего народа». «Итоги референдума были не просто интересны, но поразительны: подавляющее большинство советских людей высказались за сохранение Советского Союза», - сказал Горбачев. Он напомнил, что именно на основе этого референдума состоялся так называемый Ново-Огаревский процесс по формированию нового союзного договора. «Проект был полностью подготовлен, и 20 августа 1991 года он должен был быть подписан, но подписание этого договора сорвал путч ГКЧП… Так была нарушена воля народа. Разрушение Советского Союза - это было не что иное, как нарушение воли всего народа» - скажет первый и последний президент первого в мире социалистического государства. (2.) Член Политбюро КПСС, секретарь ЦК, второй после Горбачева человек в СССР, Егор Лигачев о развале СССР скажет, что « это было перерождение группы руководителей - коммунистов в центре и республиках. Жаждавших личного богатства и безраздельной власти. Они решили разрушить партию и страну, чтобы забрать народное добро в свои руки. Многие стали миллионерами. Сами или их родственники, что одно и то же.»

До сих пор в обществах стран, образовавшихся после распада СССР нет глубокой общественной дискуссии о том, что случилось 30 лет назад – этот факт воспринимается на основе его описания в рамках той идеологической конструкции, которая в значительной степени сама и привела к его возникновению. Есть стороны с различными взглядами - одни обвиняют бывшее руководство в том, что «эти люди потеряли страну», другие, наоборот, поддерживают и считают этот шаг правильным, но внятного и понятного объяснения того, что случилось с СССР, по-прежнему нет. К распаду СССР предлагают подходить рационально-прагматически и оценивать проведение референдума, действия ключевых политических фигур, прежде всего следуя логике борьбы за власть, которая была продиктована личными амбициями политических игроков - прежде всего Ельцина и Горбачева. Итогом новоогаревского процесса, который стартовал после референдума 17 марта 1991 года, стала договоренность о совместном подписании нового союзного договора с союзными автономными республиками. И таким образом, обновленный Союз, за который проголосовали на референдуме, мыслился его архитекторами не как единое государство и не как федеративное, а как конфедерация, в которой было бы минимум 27 субъектов, а это 9 союзных республик и 18 автономных.

Треть населения Украины (33,5%) жалеет о распаде СССР, свидетельствуют результаты опроса, проведенного Киевским международным институтом социологии (КМИС) в 2020г. По данным социологического исследования, проведенного украинским социологическим агентством КМИС половина украинцев (50,1%) не жалеют о распаде СССР, но при этом каждый третий (33,5%) жалеет». (3.) Кроме того, 35% респондентов считают, что пребывание Украины в СССР принесло ей пользу. О «большем вреде» говорят 28% респондентов, еще 25,5% выбрали вариант «трудно сказать наверняка, чего было больше». Остальные отказались отвечать. По сравнению с маем 2013 года, когда КМИС проводил аналогичный опрос, с 48% до 35% стало меньше тех, кто видит в советском периоде больше пользы. В то же время тех, кто видит больше вреда, стало больше с 18% до 28%, а тех, кто «не может оценить, чего было больше», стало меньше с 31% до 25,5%. Для корректности сравнений данные за 2013 год приводятся без учета ответов жителей Крыма и неподконтрольной Киеву территории Донбасса. Эксперты КМИС отмечают, что в первую очередь о распаде СССР жалеют пожилые люди — от 44,1% среди тех, кому от 50 до 59 лет, до 50,1% среди тех, кто старше 70 лет. Молодежь в возрасте от 18 до 29 лет об СССР жалеет редко (14,3%). Среди молодых, которые в СССР пожить не успели, наиболее часто (32,2%) встречаются те, кому ответить на вопрос о сожалениях нечего. При этом большинство молодых (53,5%) о развале СССР не жалеет. Доля ностальгирующих по СССР наиболее высока среди тех, кто определяет свою национальную принадлежность как русский (66,9 против 30,5% среди тех, кто считает себя украинцем) и общается дома на русском языке (44,2 против 25,8% тех, кто обычно говорит дома на украинском). С точки зрения финансового положения больше всего людей, которые жалеют о распаде СССР, предсказуемо оказалось среди тех, кому в современной Украине денег не хватает даже на еду (56,4%). Однако минимальное число тоскующих по СССР обнаружилось не среди тех, кто заявил, что может позволить себе любую покупку вообще (17,1%), но среди предшествующей им по благополучию группы — тех, кто не видит проблемы в покупке телевизора или холодильника (11,3%). Максимума доля тех, кто верит в пользу пребывания Украины в составе СССР, достигает в Донбассе (52,1%), восточных регионах (50,8%) и на юге страны (43,9%). На западе же она сократилась до 18,9%.

По данным ВЦИОМ среди опрошенных в 2021г. граждан России 65% смогли назвать причины распада СССР - к ним относят следующие: работа правительства и политика руководства страны (13%), экономические причины (9%), вина отдельных руководителей, влияние Запада (7%), предательство элит (6%). Россияне возлагают в основном ответственность за распад СССР на М. Горбачева (42%; 59%) и на Б. Ельцина (25%; 40%), при ответе на открытый и закрытый вопросы соответственно. При этом при ответе на закрытый вопрос только 29% россиян возложили ответственность на страны Запада. Таким образом, по мнению эксперта, распад СССР гражданами приоритетно воспринимается как следствие внутренних процессов, протекавших в тот момент в стране. 64% россиян заявили, что можно было предотвратить распад СССР. В отношении эмоционального восприятия социологические данные однозначно показали преобладание негативных оценок - разочарование, жалость, грусть и т.д. Так, например, 67% россиян заявляют, что сожалеют о распаде СССР, причем стабилен этот показатель с 2005 года. Если бы референдум состоялся сегодня, 73% опрошенных заявили бы о своем желании сохранить Союз, даже в самой молодой возрастной группе значительная часть поддержала бы такую идею. По мнению эксперта, несмотря на такую массовую ностальгию, присутствует и историческая оценка состоявшегося события: восстановить СССР выразило желание только 49% опрошенных, а 72% заявляют, что восстановление сегодня уже невозможно. (4.)

Согласно мнения Бориса Кагарлицкого, СССР выполнил свою историческую миссию по организации общества. Оно трансформировалось из аграрной страны в индустриальную, из неграмотной - в страну ученых, из отстающей - в серьезного игрока мировой лиги: «Задача модернизации была решена, но парадокс в том, что это и был приговор Советскому Союзу. Потому что в тот момент, как базовая задача, требовавшая сверхусилий, задача, которая могла в какой-то степени объяснить, если не оправдать, в том числе и жертвы, и чрезвычайные события, и даже в какой-то степени преступления, эта задача, будучи решенной, перестала диктовать задачи дальнейшего развития. И по сути дела страна встала перед необходимостью меняться. А номенклатура, правящая партийная элита меняться не собиралась, потому что смысл ее дальнейшего существования состоял в конвертировании достижений… И наконец, последнее, что с этой элитой стало потом: эта элита, с одной стороны, деградировала, с другой стороны, приспособилась к новым условиям. Она была единственной частью советского общества, которая массово, коллективно, совместно нашла узкий, эгоистический выход, за исключением отдельных личностей. Она достаточно быстро начала трансформироваться в буржуазию, в олигархию. Одним это удавалось лучше, другим хуже. Но мы прекрасно видели, как именно номенклатурная элита очень успешно перешла в новое капиталистическое будущее, в нём устроилась. Тоже в общем-то достаточно закономерно, потому что это итог ее собственной внутренней эволюции. То есть почему я сказал, что предательство не совсем подходит». (5.)

Политика ностальгии, которую используют сегодня по поводу распада СССР, дает возможность существовать в политическом процессе многим политическим силам, поскольку ностальгия конвертируется в какое-то количество голосов. Но при этом они не могут конвертироваться во власти, в проект реальных политических, экономических, социальных преобразований и реформ, так как люди хотят сохранить социальное государство, социальные гарантии, но ни в коем случае не однопартийную систему. Необходимо преодолеть ностальгию по Советскому Союзу в эмоциональном и политическом плане - понять, что это был важный и драматический исторический опыт, который надо изучать, но который остался в прошлом. КПСС, которая была не столько политической партией в советское время, сколько была связывающей общественно-политической системой, прогнила настолько, что она была готова к любому предательству. «С очень печальным результатом постсоветское пространство подходит к 30-летнему юбилею - продолжаются войны, нищее сосуществование и часто, в основном за счет большой России, которая по старой исторической памяти продолжает активно так или иначе помогать всем, несмотря на, зачастую, откровенно враждебную позицию со стороны политических элит стран постсоветского пространства… 30 лет как раз хороший срок, чтобы принять для нас очень важное решение. Оно заключается в том, насколько нужно нам постсоветское пространство, бывшие советские республики, насколько они наши? Мы каждый год отсрочиваем это решение, оплачивается это время наши ресурсами, невозвратными кредитами, политическими ресурсами и т. д… Я думаю, что только разговор об этом многих сильно отрезвит в постсоветских странах» - считает Кагарлицкий (6.).

Государства постсоветского пространства развивались в основном по двум сценариям: они либо играли на противоречиях крупных игроков, либо присоединялись к кому-то и развивались за счёт этого присоединения. Сегодня даже те крупные страны, внешние державы, которые исторически вели борьбу за расширение территории, начинают переосмысливать себя, спрашивая – а надо ли им самим это? Соответственно, модель поведения тех, «за кого соперничали», тоже меняется. В последние годы мы наблюдаем, как постсоветские страны лихорадит, в них происходят бурные политические процессы, сопровождающие смену поколений. Происходит переход в другое качество общественного устройства – постсоветский период завершен, образуется какое-то новое пространство отношений между народами, имеющими общие исторические корни в составе Российской империи, а затем СССР. Процесс формирования нового пространства только начался и это заставляет размышлять о его исторических масштабах и глубине.

Какие бы объяснения причин распада СССР сегодня ни выдвигались, пусть даже в форме «беспредвзятых» научных концепций, они не могут отменить того факта, что в результате разложения системы политического управления в СССР, на рубеже 1991–1992 гг. бывшие советские республики оказались перед необходимостью строительства собственной государственности. Скреплявшие ранее возглавлявшие советские республики политические группы идеологические и политические обстоятельства перестали быть действенными, но созданная ранее единая централизованная экономика продолжала существовать. Это требовало выработки самостоятельных, но согласованных между собой хозяйственных решений, а также новых межгосударственных отношений. Путь этот для большинства из новых государство был сложен и конфликтен. Поэтому не случайно они искали поддержку не только в рамках начавшей формироваться национально-государственной идеологии, не только в желании уйти от ставшей неэффективной советской экономической модели к рыночной экономике, но и в сохранении сложившихся за время существования Российской империи и Советского Союза экономических, политических и гуманитарных связей, используя их для достижения уже новых исторических целей. Беспрецедентность задачи создания из социалистического общества СССР ряда либерально-рыночных обществ не очень осознавалась в то время, поскольку господствовала идеологема транзита в состояние, когда всё будет регулировать «невидимая рука рынка». Следовательно, процессы управления экономикой не будут нужны.

Неопределенность происходивших в этот момент на евразийском пространстве событий подвигала их к взаимодействию и в военной сфере. После распада СССР руководство республики попытались сохранить экономические, политические и социальные связи. В этой связи многосторонний формат Содружества Независимых Государств (СНГ) выступает в роли первой попытки; позднее также, были инициированы другие региональные и двусторонние форматы: Организация Договора о Коллективной безопасности (ОДКБ), Организация за демократию и экономическое развитие (ГУАМ), Евразийский Экономический Союз (ЕЭС) и т.д. Но на сегодняшний день не существует ни одного эффективного формата, который бы объединял все бывшие республики СССР, это образование полностью распалось и его наследие значительно ослабилось.

Украина, как и другие современные государства, возникшие из СССР, формировались в повестке «мирного мира» - когда был распущен варшавский договор и шли обсуждения того, зачем нужен блок НАТО. Ближайшее и отдалённое будущее виделось в парадигме «конца истории» - всемирной системы рыночного либерализма как общественного строя, который победил на всей планете после ухода в историю коммунизма, национализма и фашизма как его альтернатив. Неолиберализм, «вашингтонский консенсус» виделся как основа дальнейшего процветания и сотрудничества – поскольку, как тогда считалось, демократические государства не воюют между собой, а на место войн приходит конкуренция и торговля. Поэтому опасаться больше некого и нечего. Демократия понималась как завершение истории, а все процессы политических трансформаций – как последние времена. Идея демократии носила в тот период религиозно-эсхатологический характер, к этому состоянию пытаются вернуться сегодня представители многих политических групп. В новых государствах, образовавшихся из СССР, их политическим руководством реализовывались проекты новых государственных систем, главной функцией и целью которых виделось «вхождение» в новый мир - без поправки на возможные угрозы глобальных конфликтов и военного решения проблем. Все пост-советские государства – включая Украину и Россию, стали возможны и были признаны исходя из такой перспективы. Но так было совсем недолго по историческим меркам - до 1999 года, когда страны НАТО под гуманитарным предлогом осуществили масштабную военную операцию в отношении Югославии. После этого для политического руководства новых государств возникла новая ситуация, требующая определенности относительно своего будущего в «немирном мире». Украина, как и ряд других европейских пост-социалистических государств, её руководством под влиянием ряда факторов стала формироваться в повестке вхождения в НАТО - в то время, как Россия начала трансформироваться в направлении изменения государственного устройства из «вхожденческого» в государство суверенной «управляемой демократии», т.е. политической системы с внутренним источником суверенитета, опорой на собственные инструменты силы и политического контроля. В свою очередь, уже сам этот выбор изменил и международную атмосферу, повестка военных конфликтов в новых условиях стала возвращаться и влиять на дальнейшее поведение государств.

С выходом на сцену общественной жизни нового поколения у победителей в войнах и социальных конфликтах возникает необходимость передачи следующему поколению исторически победившего, своего - «правильного» восприятия истории. «Советский миф» и ностальгия по советскому прошлому оказались весьма жизнеспособными в России из-за того, что в этой постсоветской стране не сформировалось никакого контрмифа, как это произошло во многих постсоветских странах. Более того - Россия официально является государством-правопреемником СССР, поэтому тема его распада будет и в дальнейшей перспективе актуальна в процессах выработки идеологических конструктов, позволяющих формировать социальные процессы. Это важное отличие, делающее проблематичным формирование общих взглядов на новейшую историю не только у политических элит новообразовавшихся государств, но и в самосознании новых общностей, народов этих стран.

Правящие группы, образовавшиеся при распаде СССР, в той или иной форме смогли сформировать и утвердить в массовом сознании новый контрмиф - образ национального суверенного государства и в этих государствах гораздо меньше людей сожалеют о распаде Союза. Тезис о том, что можно было избежать распада СССР меньше поддерживают в этих странах, там вполне укоренилось два тезиса. Первый - избежать было невозможно, это естественное историческое развитие, поскольку каждая нация (что бы ни понимали под этим) рано или поздно образует собственное государство. Второй - новая независимая траектория суверенного государства с 1991г. это великое историческое достижение, у которого есть свои герои и соответствующий миф. В России подобных контрмифов не сформировалось, поэтому этот миф оказался настолько живуч, но и здесь отношение к событиям 1991 года наполняется новым историческим смыслом. Государства, образовавшиеся в результате отказа от строительства социализма и коммунизма, а также изменения атмосферы отношений между различными общественно-политическими блоками и последовавшего распада СССР, четверть века жили в рамках сложившейся политической системы, которая в 2014-м году начала трансформироваться самым неожиданным прежде для её участников образом. Этому способствовал начавшийся кризис оснований миропорядка и системы мироустройства, на что обращенное к автохтонному мифу массовое сознание не склонно обращать внимание, поскольку события актуальной истории государственного строительства выводит из собственного мифа. В России же, наоборот – начавшийся в 2014-м году новый процесс дифференциации и интеграции обществ, завершивших свой пост-советский период, склонны больше воспринимать как исключительно результат внешнего воздействия на систему отношений, которая, согласно сложившемуся представлению, обладала внутренним равновесием.

Характерными чертами конца ХХ – начала XXI века стало резкое повышение уровня международного разделения труда, интернационализации производственных цепочек, что привело к небывалой взаимной открытости, активизация политических и гуманитарных контактов между странами мира. Кроме того, капитализм как социальный уклад в лице его носителей победил в борьбе систем и стал тотальным на всей планете. Сама по себе интернационализация и глобализация не привела автоматически к изменению природы социальных отношений – более того, события конца ХХ века фактически свернули процесс движения от капитализма к социализму как обществу иного типа. В этом смысле мир вернулся к началу ХХ века, но в других масштабах и технологических условиях.

Движение уже глобализированного капитала стало определять социальное развитие безраздельно во всем мире – уже не через цепочки отношений между народами, жившими в различных социально-исторических укладах, а непосредственно. Возникла проблема – соответствует ли этот социальный уклад масштабу и характеру возросшего количественно и изменившегося качественно человечества? Несмотря на утвердившееся в 90-х г.г. в глобализированном пространстве коммуникации, на утвердившееся идеологическое представление о переходе человечества в какую-то «новую» эпоху, где все прежние проблемы остались в прошлом, в последующие десятилетия отношения между странами мира оставались конкурентными. Эта конкурентность лишь изменила свою структуру с поправкой на резко изменившееся соотношение сил и возможностей различных государств.

После распада СССР как одного из определяющих миропорядок образований («полюсов»), возникла ситуация, где единственным государством, влияющим на международные процессы в их целостности, стали США. Однако это была политическая гегемония в мире, где никуда не девались и продолжали действовать противоречия в экономике. С нарастанием противоречий открытость международных отношений из новой возможности развития начала катастрофически быстро превращаться в свою противоположность – угрозу ему. В оптике новой поляризации наиболее экономически развитые государства - США и Китай, уже воспринимают друг друга не как значимых партнёров, пусть и по конфронтационному взаимодействию, а как помеху в реализации собственных стратегий и это сказывается на всем спектре отношений между странами мира.

Претендующие на роль глобальных центров государства в новой ситуации воспринимают партнеров по новым отношениям как деградирующих, а потому не обладающих политическим и моральным правом вести себя так, как они это пытаются делать. Само разложение морали на уровне международных отношений, в свою очередь, ведет к тому, что единственным их регулятором видится угроза или применение прямого насилия.

С этой точки зрения крупные государства не видят возможности и целесообразности идти на серьёзное обсуждение взаимных интересов даже по отдельным вопросам – за исключением тех, которые представляются крайне опасными. Входящие в их сферу влияния государства уже не выступают в качестве «младших партнеров», но поставлены в условия мобилизации - «выбора» между беспрекословным подчинением или дестабилизацией. Поэтому тенденция развития будущего мироустройства в целом видится как движение к максимально изоляционистской, разорванной, структурированной не общими возможностями, а общими проблемами системе миропорядка. Такой образ нового общего будущего ( «каждый сам за себя» «кто сильнее, тот и прав») заставляет правящие группы пересматривать все имеющиеся в их распоряжении ресурсы и добиваться максимального суверенного контроля над ними, либо же стремиться к максимизации своей лояльности и включенности в орбиту «сильных» государств. Этот новый разрыв международных взаимосвязей и взаимовлияний с этой позиции воспринимается как необходимый и естественный процесс – поскольку понимается как возврат к известной формуле «холодной войны». ( Глобальная пандемия становится хорошим поводом к этому.) Но возможно ли состояние «холодной войны» на новом уровне взаимозависимости стран и в условиях достигнутого в конце ХХ века уровня интернационализации производства?

Хаотизация международной системы порождает высокую динамику внутренних изменений во всех странах мира, растет неуверенность и ощущение неопределенности перед новыми рисками, что заставляет переходить к режимам внутренней мобилизации и пересмотру факторов, связывающих внутренние процессы с внешними. Динамика этих внутренних изменений очень высока, что понятно с учётом хаотического развития всей мировой системы, где возникла своеобразная «гонка разрывов» и формируются обратные связи на этой основе. В такой ситуации предсказуемый стабильный и понятный курс развития по факту отсутствует практически во всех странах, политика становится все более ситуативной, импульсивной и нервозной. ( За исключением, возможно, Китая, который демонстрирует способность к долгосрочному планированию – поскольку ставит перед собой цели социальной трансформации, подчиняющие себе логику самовозрастающей стоимости. )

Поскольку глобальные взаимосвязи и взаимозависимости продолжают действовать в силу сложившегося ранее глубокого уровня международного разделения труда и интернационализации производственных цепочек, нервозность быстро передаётся всем и подталкивает к поискам путей не развития, а самосохранения путем повышения контроля за имеющимися ресурсами. Неуверенность в собственном положении заставляет ставить внешнеполитические действия в зависимость от внутренних, игнорировать внешние реакции. Все это подпитывает популистские тенденции во внутренней политике.

На отношениях между правящими группами стран бывшего СССР такие тенденции сказываются самым непосредственным образом. Остатки прежних и выстроенные за 30 лет отношения превращаются в набор шагов, ориентированных на достижение максимального разрыва с целью обеспечение в новых условиях контроля за внутренними процессами у одних или максимальному включению своих ресурсов в зависимость от центров влияния у других. При мифологизации представлений о социообразующих процессах, хаотизации отношений и неадекватности координат, используемых в отношении возникших пост-социалистических социальных систем, которые были выработаны на предыдущем этапе развития отношений (в период распада СССР и развития новой государственности), все выглядит так, будто причиной происходящего становятся какие-то субъективные качества лидеров или политических сил, способных воздействовать на происходящие процессы. Социальные события выглядят комедией положений, набором катастрофических случайностей.

Такое представление позволяет, ничего по существу не объясняя на уровне причинно-следственных связей и действующих с необходимостью тенденций в исторических процессах, принимать происходящее с позиции простого участника событий. Сами общественные события и процессы при этом в целом воспринимаются как театр абсурда, где игроки действуют либо иррационально, либо их рациональность направлена против их же собственных интересов. Более того – подобно тому, как это было в начале ушедшего века, возникает ощущение утраты гуманистически направленной рациональности существующих государствообразующих субъектов и угрозы создания тоталитарных систем антигуманной рациональности, действующих под управлением искусственного интеллекта, который обладает возможностями тотального контроля за всеми проявлениями человеческой природы. Этот эффект уводит с пути поисков гуманистически ориентированного будущего, заставляя смириться перед перспективой неизбежного усиления конфликтности и «концом истории» - но уже не виде «светлого образа» либеральных демократий образца начала 90-х г.г. ХХ века, а мрачного тоталитарного посткиберпанка. В этом смысле мир находится все в той же парадигме «завершения истории», только с изменившимися оценочными знаками и еще не вошел в собственно новый период своего исторического развития.

Реальное будущее – новый тип социальной организации, остается на обочине современности, несмотря на все разговоры футурологов и технопровидцев. В контексте этих изменений возникают и реализуются новые повестки отношений между всеми странами, образовавшиеся в рамках бывшего СССР.

Социальные процессы и изменения являются сложным предметом познания по той причине, что они являются одновременно «очевидными» в оптике утвердившейся в массовом сознании идеологии, которая всегда описывает эти процессы с точки зрения того, что они – вершина развития, конечное состояние исторического процесса, с необходимостью закрепляющего действующие социальные силы и обслуживающий их механизм власти. В то же время они сокрыты во всей своей полноте в силу того, что все средства описания, применяемые к ним, вырабатываются в предшествующие исторические эпохи и не в силах отразить возникающее собственно новое качество исторического процесса. Более того – чаще всего эти средства описывают его как проявление прежде существовавших отношений. Но возникающее новое качество – важнейшая «соль», придающая «вкус» всему ансамблю прежних условий, делающая его неповторимым и открывающим перспективу стабилизации изменившегося, расширившегося и вышедшего за рамки прежде устойчивых регулятивных институтов мира. Новые отношения, порождаемые в лоне прежних, взламывают сложившуюся прежде действующую систему и, в то же время, становятся основой новой общественной системы, которая приходит на смену прежней. В период самого перехода, занимающего годы, а то и десятилетия, у людей складывается ощущение, что с исторической арены уходит не просто прежняя система, связывавшая людей между собой в определенную стабильную взаимосвязь, но общество теряет системность как таковую, погружаясь в первобытный хаос. Вместе с тем такое впечатление проходит достаточно быстро по историческим меркам и люди начинают жить в рамках новой «очевидной» устойчивости, которую характеризуют уже новые черты – то, что было вызовом и взрывом прежнему миру, становится банальностью и, со временем предметом нового ниспровержения.

С точки зрения действующих в период регулярности правил общественных отношений невозможно увидеть причины их изменений – поскольку сами правила для того и существуют, чтобы необходимое социальное поведение людей происходило в виде социальных автоматизмов, выстроенных на основе закрепленных в виде идеологии шаблонов и стереотипов. Исторические изменения становятся видны, когда это поведение начинает приносить неожиданно новые, парадоксальные результаты, когда эффективно действующие еще вчера совместные усилия приносят неожиданные «не те» результаты, когда события начинают идти каким-то неожиданным для их участников образом. Интерпретации того, почему это происходит, множатся, но и коррективы, которые вносятся исходя из разнообразных объяснений, не позволяют вернуться к прежней нормальности. Постепенно возникает ощущение уходящей из-под ног земли. Так разрушается уже не устойчивость системы (к этому моменту она уже разрушена), а её моральное основание, вера в неё как условие и средство «жить по-человечески», в соответствии со своей природой – и начинаются поиски новых оснований общего, новых моральных идей, а также соответствующих им политико-правовых норм и ценностей.

Невозможно раскрыть логику эпохи исходя из тех критериев и точек зрения, которые она произвела для того, чтобы могли реализоваться составляющие её процессы. Для этого необходим взгляд извне, который дает социологическая теория и социальная философия. Поэтому для того, чтобы разобраться в происходящих социальных изменениях, необходимо найти и применить соответствующие их природе теоретические средства познания. Эти средства должны соответствовать специфике самого общества, которое исследуется – иначе, «изучая зайца как слона», мы придем к парадоксальным выводам, не имеющим никакого практического значения, хотя и поражающим воображение досужей публики.

В процессе демократического транзита и в условиях безусловной гегемонии либерально-рыночного капитализма, бывшие социалистические республики, составлявшие СССР, трансформировались в капиталистические государства, поэтому рассматривать процессы, которые происходят внутри них и между ними следует исходя из того, что они направлены на производство прибавочной стоимости. Различия между ними связаны с тем, какое место они занимают в глобальной системе разделения труда, какого характера ресурсы используют, а также каковы средства, применяемые для извлечения и концентрации прибыли. Различия политических идеологий обусловлены также противоречиями, связанными с этими процессами – именно они определяют оптику восприятия прошлого и задают парадигмы взаимного восприятия государствообразующих групп, определяющих отношения между народами.

В гуманитарной мысли сложились два подхода к пониманию капитализма – один предполагает, что логика производства прибавочной стоимости относится исключительно к сфере хозяйственно-экономической жизни, а в сфере социально-политической происходят процессы, которые обусловлены «хорошими институтами» и эти качества институтов отличают между собой государства, определяют качество жизни в них и политические режимы. Другой подход предполагает, что логика движения капитала тотально определяет весь массив отношений в обществе – в том числе и характер всех институтов.

Мы исходим из второй парадигмы и рассматриваем общественно-исторический процесс в ХХ и XXI веке как такой, который определяется логикой движения капитала, глобального по своим масштабам и глубине включенности. Логика движения капитала в конечном итоге подчиняет себе все отношения в различных производственных и культурных укладах, определяет границы и нацеленность целеполагания актуальных социальных субъектов и выступает той необходимостью, которая определяет исторический процесс нашей эпохи в целом. В своих рассуждениях мы исходим из того, что движение глобального капитала имеет циклический характер – образуя в совей завершенности столетние циклы трансформаций всего массива общественной жизни. Согласно нашей теоретической гипотезе каждый такой цикл состоит из двух фаз, которые характеризуются доминированием в процессе воспроизводства капитала либо моментов производства и распределения либо моментов потребления и обмена. Соответственно этому формируются и все социальные институты, включая государство как институт власти. Поэтому логика развития государств и логика отношений между государствами укоренена в этой цикличности.

На первой фазе институты обеспечивают преимущественно производство и распределение на основе мобилизационных практик, поэтому во всем мире формируются «мобилизационные государства» и возникает соответствующая (предполагающая конфликт и борьбу за мобилизацию ресурсов), атмосфера международных отношений. На второй фазе глобального цикла доминируют социальные процессы и институты, которые обеспечивают потребление и обмен – соответственно, формируются «демобилизующие государства» и атмосфера международных отношений, предполагающая сотрудничество в расширении возможностей обмена и потребления. На этом цикл глобального капитала исчерпывается и возникает необходимость начала нового цикла. Этот момент переживается как революционный кризис – сложившиеся прежде формы потребления и обмена теряют свою прежнюю основу в развитых конкретных формах производства и распределения. Возникает историческая необходимость и потребность в переходе к новым формам производства и распределения. Субъектом-носителем этой необходимости становится очередное поколение – поколение перехода, черты которого формируются уже исходя из перспектив нового цикла движения капитала. Этот переход представляет собой кризис и слом прежних институтов и открывает перспективу формированию новых.

Циклы капиталистического воспроизводства и связанные с ними кризисы, в течение которых происходят смены фаз и форм этого воспроизводства, определяют и качественные состояния современных обществ и временные периоды наступления его качественных изменений – время исторических событий. Говоря языком популярного ныне Нассима Талеба, «черные лебеди» прилетают по определенному расписанию – как птицы предпочитают весну, так и они предпочитают времена переходов между различными циклическими состояниями обществ.

В течении жизни двух поколений (приблизительно пятидесятилетнего периода), удерживается стабильная конфигурация социума – созданное в начале цикла новое общественное разделение труда, соответствующие ему формы производства, потребления, обмена и распределения общественных отношений. Каждый полный цикл состоит из двух фаз – производственной и потребительной. Два пятидесятилетних цикла образуют один столетний, в течение которого происходит смена четырех поколений и открывается историческая перспектива. При этом в конкретном, исторически сложившемся периоде, формируется своя, специфическая конфигурация всех элементов общественного воспроизводства – производства, потребления, обмена и распределения.

В рамках этих циклов возникают жизненные миры исторических эпох, удерживается актуальная для живущих поколений историческая ретроспективу и формируется перспектива будущего - следующего столетнего цикла изменений общества. Каждая отдельная фаза цикла предстает как период общественной жизни – в этом смысле возникают общества разных типов - «производства» и «потребления», имеющие свою длительность, свои поколения-носителей, свою особую социокультурную основу. В частности, первые из них организуются на основе идеи «мобилизации» людей вокруг общего процесса производства нового мира, а вторые – на основе идеи «демобилизации» с целью использования того, что создано поколениями в фазе производства.

Исходя из такой гипотезы, можно предположить, что специфика современных трансформаций и событий определяется тем, что мир социальных сообществ, выстроенных в логиках капитализма, построенного на доминировании моментов потребления и обмена, себя исчерпал и завершился столетний цикл, который «стартовал» в начале 20 века. Возник новый исторический вызов – выстроенные в эпоху производительного цикла институциональные ресурсы жизни миллионов людей были превращены в предмет потребления и, в конечном итоге, элиминированы. Пространство общего – общественный порядок, утратил свою прежнюю устойчивость. Новые поколения входят в жизнь при исторически возникшей ситуации нарастающей неопределенности социальных процессов и связанных с нею страхов. Взыскуя нового общества как некоего «общего», в которое можно включиться и решить проблему неопределенности индивидуального существования, мы сталкиваемся вместо него с государственно-бюрократической машиной, паразитирующей на массовых страхах и тревожности. Более того – в ряде случаев целенаправленно производящих их в интересах воспроизводства собственной власти. Эти страхи оказывают деструктивное давление как на существующие социальные связи (мы не верим в то, что остается от обществ и уклоняемся от него), так и на саму способность к их образованию – по крайней мере в той цивилизационной форме, которую представляют собой нации-государства (не находим объединяющих нациетворческих идей). Объединяют в такой ситуации исключительно внешние обстоятельства – и наиболее объединяющей оказывается повестка отрицания имеющегося социального порядка. «Смогут ли выжить понятия равенства, демократии и самоопределения, когда общество все в меньшей мере рассматривается как результат совместного труда и общих ценностей и во все большей мере — как просто контейнер товаров и услуг, к которым тянется множество конкурирующих рук?» - задавался вопросом Зигмунт Бауман. (7.)

«Контейнер» все в большей мере исчерпывается и в ближайшей перспективе не остается ничего иного, как начать его «наполнять», а для этого необходимо избавиться от потребительской парадигмы общественной жизни как таковой и начать относиться к обществу как пространству совместного производительного труда. Сделать это в ситуации гегемонии образов общества потребления невероятно сложно.

Переход к производительному глобальному циклу формирует историческую перспективу развития для государств, способных обеспечить производительную консолидацию народов. Это, в свою очередь, предполагает наличие таких социальных условий, которые обеспечат реализацию производительных способностей отдельных групп и каждого гражданина, образующих эти общества.

Двигаясь пока что в логике собственных намерений (сформированных в исторической ситуации распада прежних социальных систем, которые обеспечивали доминирование обмена и потребления в воспроизводстве капитала), новое поколение активно отторгает «совок», не вполне адекватно осознавая, что есть ещё и логика исторических обстоятельств. Именно она определяет горизонты возможного, в которых реализуются представления о желаемом. Одним из таких обстоятельств в переживаемый исторический момент выступает способность людей к производительной деятельности в той системе социальной организации, которая исторически сформировалась на данный период времени. Используя известную метафору, можно сказать, что то, какой «воспитатель» (общество) будет «воспитан» в ходе нынешних революционных трансформаций народной жизни, таким станут и «воспитуемые» - люди, живущие в стране.

Роль системы образования в этом отношении – важна, однако по существу вторична, поскольку она является лишь институтом, удовлетворяющим общественные потребности, формируемые в процессах трансформации общества в целом. К примеру, не система образования определяет спрос на юристов и экономистов, но изменение системы собственности и хозяйствования в стране. Сокращение уровня и объёма инженерного образования обусловлены деиндустриализацией экономики, а не другими факторами, но это сокращение снижает уровень инновационного потенциала, необходимого для создания новой жизненной среды.

Теория и международная практика свидетельствуют, что для инновационного прорыва страны необходимо иметь минимум три компонента. Первое – нужны сами инноваторы. Второе – нужны институты, которые создают условия и стимулы: материальные, моральные и другие. Третье - нужен общественный потенциал, чтобы противодействовать такому консервативному сопротивлению инновациям, который возможен со стороны монополий или отдельных политических сил и групп.

С данном контексте важное значение приобретают культурно-идеологические конструкты, на которые опирается в своих практиках нациетворчество. Они выступают фундаментом, на котором развиваются горизонты субъективной способности народа к тому, чтобы реализовать объективные возможности нового этапа его жизни. Креативность, продуктивная ориентированность населения становится критически важным фактором соответствия нации условиям новой эпохи, поскольку мы стоим перед необходимостью производства «нового мира».

Ещё Аристотель заметил, что в обществе процветает то, что в нем насаждается, поэтому производительные силы народа напрямую (хотя и опосредованно) зависят от характера насаждаемых в нем доминирующими субъектами образов жизненного поведения. Любая общественная система способствует одним формам интеграции и препятствует другим. В наступающем историческом «производственном» цикле капитализма успех любой нации-государства будет связан со способностью к продуцированию собственно креативной - творческой, целенаправленной, целерациональной активности народа. Многое будет определяться социально-культурными условиями, которые будут эти черты инициировать в индивидуальном поведении граждан, а также создавать возможности для кооперирования, интеграции для их реализации.

Нации-государства, способные к модернизации, построенные на принципах диалога и вовлечения внутреннего разнообразия, удержания его в качестве продуктивной основы, будут иметь успех в открывающейся исторической перспективе.

Представляется, что отношения между странами мира, а также странами бывшего СССР в целом, между Украиной и Россией в частности, целесообразно рассматривать исходя из этой перспективы.

«Разрыв» 1991 г. между РСФР и УССР был обусловлен интересами групп, которые осуществляли переход к рыночному обществу – воссоздание института частной собственности, демонтажа прежних социальных институтов, «вхождение» в существовавшую тогда систему международного разделения труда в качестве сегмента глобального воспроизводства капитала. В международном пространстве это был период завершения второй фазы глобального движения капитала – доминировал финансовый капитал, идеалом были «общества потребления».

В соответствии с этим были сформированы и институты новообразовавшихся обществ – и прежде всего государственная власть. Они были направлены на «демобилизацию» обществ из процессов строительства социализма и включение в процесс движения глобального капитала в условиях и в рамках правил завершавшейся второй фазы столетнего цикла. Поэтому потенциал индустриального производства не был востребован как основа государственного строительства, он был ресурсом потребления и обмена. Деиндустриализация в этом смысле была необходимостью, а не случайностью, не «ошибкой» политиков, а проявлением исторической тенденции. В этом периоде на этой основе (превратить всё в средство обмена и потребления) развивалось и сотрудничество между социообразующими субъектами всех стран бывшего СССР. Они имели объективный общий интерес в логике «демократического транзита», который их объединял в меру успешности этого транзита.

Кризис 2008 г. обозначил начало завершения последней фазы цикла движения глобального капитала ХХ века, прежний институциональный его строй проявил неэффективность перед вызовами, связанными со все более обозначавшей себя перспективой перехода к новому циклу. Это вызвало шок будущего и массу апокалиптических прогнозов, обострило отложенный событиями распада СССР кризис идеологии уже в глобальных масштабах.

Усилиями ведущих субъектов международных центров капитала в «десятых» годах XXI в. начала складываться новая глобальная повестка, связанная с необходимостью обеспечения доминирования новых форм производства, основанных на технологиях безуглеродной энергетики и новых формах распределения - «платформах». Но главное – на сформулированных еще в 70-х г.г. 20 века идеях перехода к стейкхолдерному капитализму, которые очень напоминают социалистические идеи Сен-Симона. (8.) О несправедливости частной собственности в 2020г. рассуждает и Римский престол (9.), не говоря о множестве академических интеллектуалов, рассматривающих проблематичность будущего у обществ, построенных на принципах капитализма.

В этой международной политической и интеллектуальной повестке социальные и политические качества стран, сформированных на основе республик бывшего СССР, стали приобретать иное значение. Изменились и их перспективы относительно возникающей системы разделения труда - парадигма сотрудничества между занятыми группами, образовавшимися в процессе неолиберальной трансформации и «рыночных реформ» сменилась парадигмой вражды и противостояния. Государственные институты, сформированные в логике «вхождения» в глобальный мир, построенный на обеспечении доминирования потребления и обмена, оказались неэффективными в условиях начала новой фазы движения глобального капитала, которая требует приоритет производства и распределения, что, в свою очередь, предполагает иные политические режимы – мобилизационного типа. Возникла объективная повестка для конфликтов, которая стала осваиваться прежними политическими группами.

Действия в повестке мобилизации перед лицом новых вызовов стали разрушать прежний консенсус, который действовал 30 лет между бывшими постсоветскими странами и определил изменения их внутриполитических режимов в направлении создания мобилизационных практик. В новой фазе государства принялись формировать общества – в отличие от прежнего периода, где все виделось наоборот и, в силу этого идеология «демократизации» имела реальную почву – вплоть до мечтаний о том, что государства уже отмирают. Оказалось это не так, и для государств основой строительства «обществ» стала повестка войны – обострились все «замороженные конфликты» и образовались новые, для которых еще недавно, казалось бы, не было ни причин, ни предпосылок. Постсоветские общества-государства стали перерождаться в государства-общества, а это предполагало изменение системы отношений между ними.

Противоречие между требованиями новой исторической повестки с одной стороны и характером устройства государства-общества с другой, выразилось в росте конфликтности – как внутри государств бывшего СССР, так и между ними. Но это не двусторонние конфликты, как это пытаются преподнести заинтересованные политические игроки, пользующиеся прежним концептуальным подходом. Это многосторонняя конфликтность, свойственная всему миропорядку в условиях начала нового глобального цикла, и видимость двусторонности - это лишь её проявление в конкретных отношениях между государствами. Поэтому проблематика этой конфликтности не может быть урегулирована на двусторонней основе. Более того – требование «двусторонности» в этих условиях есть ни что иное, как требование расширения и углубления конфликтности, вынесение её на новый уровень. Этот новый уровень угрожает уже международной стабильности и миру. Возникшая на этой основе проблематика найдет свое разрешение в новых формах организации самого пространства бывшего СССР как части нового формата мироустройства в процессе разворачивания нового производства и распределения. Это не вопрос разрешения прошлых противоречий, а вопрос формирования новых оснований будущего мира. Поэтому конфликты затягиваются, выглядят бесконечными и бесперспективными, уничтожающими потенциал, созданный в период разворачивания прежнего глобального цикла.

«Война всех со всеми» за ресурсы нового цикла глобального движения капитала и свое место в нем разрушает сложившиеся прежде социальные и политические формы практически во всех странах мира и ставит под угрозу все институты международного взаимодействия между народами. В таких условиях возникла возможность говорить одновременно о наличии конфликта между Россией и Украиной и об отсутствии его. Отсюда такая странная, казалось, бы двойственность – война и сотрудничество «в одном флаконе». Война – механизм мобилизации, прежде всего внутренней, механизм суверенизации и контроля государств за процессами распределения ресурсов производства. Сотрудничество – там, где касается перехода н новым производственным укладам и цепочкам в глобальной экономике.

«Холодная война», о которой стали говорить в 2020г., скорее всего в данный период невозможна – поскольку нет противостояния систем. Но динамика политических изменений может актуализировать тему поиска новых социальных моделей как конкурентного преимущества, и эта повестка может возникнуть – и тогда, например, в словосочетании «коммунистический Китай» первое слово будет восприниматься более существенно, чем сегодня. Пока же действующие социальные и обслуживающие их политические модели государств еще находятся в рамках сформированных в эпоху торжества модели неолиберального капитализма с единым центром накопления. Но изменения уже накапливаются – ослаблены социальные связи (кризис морально-правовых регуляторов), разрушаются системные основания (кризис институтов). Новая историческая повестка делает прежние социальные системы все более неконкурентными, отягощающими возможность мобилизации для создания новых проектов производства и распределения.

Во всем мире и на всех уровнях его организации идет поиск путей демонтажа социальных систем периода господства неолиберальной модели «обществ потребления» и перехода к новым моделям, которые создадут новый потенциал развития и конкуренции уже в начале нового цикла глобального капитала.

Демонтаж прежнего миропорядка и поиск новых оснований происходит на глобальном, мир-системном уровне – началась открытая борьба за роль центра накопления между Китаем и США. Приведет ли это двухполюсному миру, многополюсному или безполюсному – вопрос открытый, поскольку «полюсность» миропорядка связана с эпохой колониализма и империализма, в которой технологии нанесения критического ущерба находились в распоряжении узкого круга государств. ХХ век расширил этот круг и возникла ситуация беспрецедентной взаимозависимости, в которой ни один прежний «полюс мира» не в силах игнорировать действия ни одного прежнего «изгоя».

Это происходит также и на уровне отдельных блоков – в частности, в виде кризиса сложившейся ранее модели отношений стран «славянского ядра» Украины, России, Белоруссии.

Это происходит и на уровне отдельных стран: в США, где Байден пришел к власти на неожиданной для центра мирового капитала «левой» волне и под лозунгами антиколониальной справедливости; в Турции, где Эрдоган реализует свою политику под лозунгами социальной справедливости на основе исламской идеологии; китайское руководство успешно использует идеологию собственного прочтения идей социализма в виде концепта «общей судьбы» - социальной справедливости и социализма с китайской спецификой для всего мира. Россия делает шаг в будущее под лозунгом сильной социальной политики «народосохранения» - здесь прежняя ностальгия по временам СССР имеет уже новое историческое основание и связана с перспективой новой мобилизации под задачи 21 века. В Украине идеология социальной справедливости до сих пор открыто отрицалась под лозунгами пути в неолиберальное будущее – которого по факту не оказалось и сам этот факт принять достаточно трудно. В рамках утвердившейся модели исторической памяти тематика социальной справедливости здесь восходит к идеям национал-социализма, что выглядит странным «историческим тупиком».

В целом все три обозначенных уровня образуют ту «сверхсложность» современности, которая не укладывается в прокрустово ложе прежних социальных теорий. Возникла надежда на то, что целостность социальным процессам может придать «бог из машины» - искусственный интеллект, действующий на основе «больших данных» - небывалых ранее массивов информации о взаимодействии между людьми, а также о процессах в мире машин. «Гонка искусственных интеллектов» между претендующими на гегемонию в новом мире США и КНР впечатляет и создает ощущение, что проблема нормализации мира, возникшего на прежнем цикле глобального движения капитала, в принципе решена. Осталось лишь создать инженерные решения, утвердить стандарты (например, связи 5G) и воплотить их в виде систем контроля и управления. Трудно с этим спорить – возражение состоит в том, что технологические средства и революции в истории обычно следовали за социальными, а не наоборот. Уже после того, как мир входил в очередную эпоху, формировалась идеология, доказывающая, что люди шли за машинами, а не мир машин наполнял собой созданные в социальном мире новые общественные пространства.

Рассуждая об отношениях между бывшими социалистическими республиками, ставшими за 30 лет капиталистическими государствами, в силу сложившегося идеологического запроса, обычно игнорируется тот факт, что жизненный мир людей, политические и социальные институты новообразовавшихся государств, формировались в логике «исторического отката». Произошел демонтаж исторически не реализованной в полной мере более сложной социальной системы в пользу более простой. С точки зрения логики прогресса форм организации общества каждая более сложная и развитая форма отличается от предшествующей не только спецификой устройства институтов, культуры и типом человека. Это еще и масштаб, количественная характеристика тех обществ, которая она способна объединить в единое целое. В соответствии с этим более развитая форма общественного устройства позволяет совместно взаимодействовать большему количеству людей и возникает эффект масштаба, позволяющий повышать производительность труда, создавать новую глубину его разделения и делать общество более устойчивым. ХХ век был веком соревнования систем – между зрелым утвердившимся капитализмом и возникавшим социализмом шла борьба. На планете возникли новые общества с новыми чертами – социализация коснулась большинства государств, повлияла на характер их внутреннего устройства. По историческим меркам «крах социализма», который отождествляют с распадом СССР и ориентированных на него стран, мало что значит. Идея перехода к обществу с новым справедливым устройством продолжает жить в умах людей. Она стала частью исторического опыта человечества и продолжает оставаться официальной идеологией ряда стран, среди которых – одна из наиболее многочисленных и мощных. Но с точки зрения жизни присутствующих в актуальной истории поколений распад СССР означал историческое поражение и переход к более простым формам организации общественной жизни – дающих жизненные ресурсы меньшему количеству людей, их образующих. Во всех странах бывшего СССР образовались «лишние люди», связанные с выполнением тех общественных функций, которые не нужны ни качественно ни количественно там, где все процессы подчинены логике производства прибавочной стоимости. «Оптимизация» излишков социализма продолжалась тридцать лет, она длится и поныне – только уже на новой институциональной основе в виде политики государств, созданных по неолиберальным лекалам. Это создало специфическую социальную атмосферу разделения людей на тех, кто «необходим» с точки зрения основного процесса общественной жизни и тех, кто избыточен. (Особо явственно это было в связи с вводом системы пропусков в период пандемии – одни продолжали работать и передвигаться, другие были «исключены» из социального общения.) В этой логике не все образовавшиеся 30 лет назад социально-государственные образования в состоянии удержать масштаб тех общностей, которые формировались в прежний исторический период в стране с другим масштабом и принципами организации. «Обратное» движение от социализма к рыночному неолиберализму уменьшило возможности новых общностей. Это, наряду с прочим, привело к возникновению внутренней конкурентности между группами «включенных» и «исключенных». Такая конкурентность прочитывается не как гражданский конфликт, но скорее как социально-цивилизационный. Социальные напряжения и проблемы, вызванные переходом от социализма к капитализму, исторически беспрецедентны и их разворачивание в отношениях между государствами бывшего СССР пока не имеет ни адекватного языка ни, тем более, институциональных ресурсов урегулирования. Поэтому эти конфликты имеют не «гибридный», а, скорее, «странный» характер, они не описывается теми средствами, которые адекватны в случае противоречий и конфликтов между странами, не имевшими в своем генезисе этапа строительства социализма и развития в условиях более масштабного, чем они, социального сообщества.

С этим связаны и проблемы идеологической идентификации новых государств – можно в массовой коммуникации успешно стараться представить регресс прогрессом, но в меру нарастания реальных последствий делать это становится все сложнее. Подобное сужение коридора возможностей, связанное с переходом к более примитивным формам социальной организации (вплоть до квазифеодального неотрайбализма) и «уплотнение» противоречий между странами бывшего СССР – прекрасная почва для воздействия на каждую на них извне.

Географически страны пост-СССР обречены быть вместе. Но как именно быть это проблема, требующая моральной идеи, дающей основание и перспективу отношениям. Процесс строительства «демобилизующего государства» породил специфический тип правящего класса. В Украине его качества можно проиллюстрировать словами Юрия Романенко: « Украинский правящий класс - мутанты с полным отсутствием эмпатии. Они ничего не сделают для страны, если это не будет выгодно им. После поста о Турции, которая за год построила завод боеприпасов, производящий ВСЕ необходимые калибры для турецкой армии за 25 млн долларов ( двадцать пять, сука, миллионов долларов) логично задать вопрос, почему наши брехливые п@дарасы не сделали это на восьмом году войны. Я вам отвечу. А это просто лежит за переделами их сознания. Потому не является приоритетом. Их интересуют только деньги в свой карман, потому и соотвествующие приоритеты. Подерибанить банки, обвалив курс гривны? Легко. Подерибанить землю специально прописав под себя законы? Запросто. Потрошить налогами посполитых под рассказы Гетьманцева (Председатель Комитета Верховной Рады по вопросам финансов, налоговой и таможенной политики – В.Щ.), что нужно бабушек несчастных спасать, а, на самом деле, чтобы пополнять закрома «великого крадивництва»? Святое дело! Нет никакого недостатка в ресурсах. Есть шакалы, абсолютно бессердечные шакалы… Украинский правящий класс - это напрочь отбитые мутанты у которых отсутствует эмпатия. От слова вообще.» (10.) Своими действиями правящие группы порождают и соответствующую атмосферу в обществе. Происходящее в ходе разворачивания конфликта на Донбассе еще предстоит узнать и осмыслить – в том числе и с точки зрения того, каковы моральные основания не только действий или бездействий у одних людей, но и годами не замечать этого – у других. Не так давно попадавшие в СМИ сведения о коррупции государственных чиновников вызывали общественные скандалы и приводили к отставкам, сейчас подобные сообщения не вызывают никакого эффекта «токсичности». Мораль как регулятор разложилась вслед за правом и политикой. В медиа остались её внешние формы, к которым еще аппелируют участники силовых игр, которые сами по себе скатились в абсурд. На следующей фазе и эта аппеляция станет излишней, а во многих случаях уже стала.

Разложение основ общественной морали - составляющая процесса разрушения прежних общественных институтов.

Мир переживает специфический исторический период, так бывало в веках. Разложение общественной морали – крайняя фаза деградации доставшейся от прошлого системы общественного обустройства жизни людей и, в то же время, исходная точка формирования новой системы. Факт моральной деградации – историчен, он проявляет невозможность для человека жить в соответствии со своей природой, быть добродетельным в конкретных общественных условиях и необходимость создания каких-то новых условий, которые бы этой природе соответствовали. Добродетельность человека возникает в определенной общественной атмосфере - там, где один индивид сталкивается с другими, обменивается с ними знаниями, навыками, кооперируется. Она зависит от воспитательных усилий семьи, учителей, государства – общественных институтов. В своей совокупности все это образует среду социализации, где происходит образование человека как «полисного» (не «политического»!) существа. Особых учителей добродетели нет, так как все, кто чему-нибудь обучает человека, обучает его также и добродетели. Добродетель есть то, что соединяет людей и делает возможными все прочие культивируемые ими в процессе совместной жизни занятия.

Рассуждая об этом, стоит вспомнить миф Протагора из одноименного диалога Платона. Перед тем как выпустить на свет сотворенные ими под землей живые существа, боги поручили двум братьям, Прометею и Эпиметею, разделить между этими существами различные способности. Занявшийся этим Эпиметей, вполне оправдывая свое имя ("крепкий задним умом"), не рассчитал: все роды смертных созданий, кроме людей, он наделил такими способностями, которые предохраняли их от взаимного истребления, позволяли обеспечить пропитание, а также защиту от стужи и зноя. И когда Прометей увидел, "что все прочие животные заботливо всем снабжены, человек же наг и не обут, без ложа и без оружия", то он, исправляя оплошность своего брата, украл у богов "премудрое уменье Гефеста и Афины вместе с огнем..." (11.) Так человек оказался причастен божественному уделу - стал членораздельно говорить, признавать богов, давать всему названия, делать жилища, мастерить различные предметы, добывать пропитание из почвы. "Одного мастерства обработки", которое даровал людям Прометей, оказалось недостаточно для борьбы с хищниками. И тогда в целях безопасности люди стали селиться вместе и строить города. Но "не было у них уменья жить сообща", потому они ссорились, расселялись и гибли. (12.) Тогда Зевс, желая спасти человеческий род, посылает Гермеса насадить среди людей стыд и правду, причем приказывает наделить ими людей не выборочно, как это имеет место в случае других, профессионализированных, искусств и умений, а всех без исключения, ибо в противном случае не бывать вообще государствам. И Зевс добавляет: "И закон положи от меня, чтобы всякого, кто не может быть причастным стыду и правде, убивать как язву общества" (11.)

Согласно Протагору человек кардинально отличается от прочих живых существ: обладая, как и они, смертной природой, он создает сверх того (в качестве компенсации своей природной беспомощности) вторую природу, связанную с умением, искусством и являющуюся прямым приобщением к тому, что свойственно богам. Искусственная, создаваемая и поддерживаемая собственной деятельностью (в отличие от спонтанных природных процессов) предметная среда и есть, согласно логике этого мифа, божественный уровень человеческого существования. Но и он еще не является самодостаточным. Он нуждается в сцепляющей, цементирующей основе, каковыми являются моральные добродетели - "стыд и правда", представляющие собой специальный дар верховного бога Зевса. Греческое слово "полис" означает ограду, стену. Древние города окружались защитной стеной. Протагор заметил, что действительной стеной города, тем, что делает его человеческой целостностью, являются общие представления о стыде и правде. Отсюда и общественный характер добродетели, и воспитание добродетели в качестве важнейшей задачи общества.

В мифе Протагора обозначена трехуровневая структура человека: физическая его природа получает продолжение и закрепление в социокультурной, а последняя - в нравственной. Эта идея о морали как третьей природе человека имеет исключительно важное значение для понимания специфики морали и ее места в системе общественных отношений. Мораль – не отражение в головах людей реальности их жизни, но её существенный компонент, одно из оснований, без которого она приобретает какой-то иной, не соответствующий их человеческой природе, характер. Этот компонент может разрушаться и создаваться в исторических процессах. Политика и право, к которым обращаются как к инструментам разрешения проблем строительства нового социального пространства, соразмерного изменившемуся человеку и количественно возросшему обществу, могут быть созданы соответственно природе человека лишь на основе соответствующей этой природе морально-нравственной идеи, которую предстоит открыть. Чтобы это произошло, нам предстоит задействовать весь накопленный потенциал научного, религиозного и философского освоения мира. Возможно, это состоится в самый ближайший исторический период, но пока же состояние «бесконечно длящегося настоящего», состояние а-моральности, которое выливается в войну всех со всеми, затягивается на неопределенную перспективу.