Темнокожий мир оказался глобальным ядерным котлом

ХХ век – время войн и революций, социального транзита и незавершенного поиска новой композиции мира. Вслед за крахом имперских грез последовали взлет и кризис национальной идеи, произведя на свет многочисленное семейство постимперских и постколониальных ситуаций. К концу столетия перестройка миропорядка и пространственное развитие цивилизации завершились глобализацией – «эффективной оккупацией» планеты Современностью.

Переосмысление глобальной постколониальности как фундаментальной проблемы ведет к перепрочтению исторических и культурных генеалогий не только Африки или Азии, но также Америки и Европы, постигая опыт людей и сообществ, завоевавших призы, осваивая тяготы личной и групповой суверенности. Сегодня политическая деколонизация вытеснена из мировой повестки сюжетами мультикультурной интеграции с привкусом постколониальной интервенции в соответствии с прогнозом: «Если Европа не идет в Африку, Африка придет в Европу».

Тектоника Большого социального переворота вполне ощутима, его энергетика осязаема, контуры перемен прорисовываются все отчетливее, но подробности грядущего остаются за линией горизонта. Приоткрывающийся мир из-за неясностей с новой главой земного бытия мы лукаво определяем как Постсовременность.

Мир Современности был основан на секулярном мировидении, постулатах гуманизма, естественно-научном осмыслении жизни и рациональном подходе к практике. В его обустройстве существенную роль сыграли идеи просвещения, прогрессизма, экономического развития, политического конструктивизма, а также представление о прирожденных правах и высоком предназначении человека. События новейшего времени при всех трагических изгибах образуют вектор устремленности к универсальной суверенизации людей и народов: демократизация – деколонизация – десегрегация – легитимация инакости (diversity) – утверждение достоинства личности (dignity).

Глобальная трансформация сопровождалась крушением тоталитарных, этатистских режимов, деколонизацией и контркультурной революцией. В ходе и по окончании Первой мировой войны одновременно с рудиментами феодально-классовой сословности уходили в прошлое континентальные империи, количество суверенных стран заметно возросло. Повестка того времени – обустройство модифицированного политического ландшафта, революция масс, индустриальное развитие, соперничество идеологических нуворишей, их балансирование на одной планете с метрополиями, уже обремененными движениями за независимость в управляемых извне странах и территориях.

После Второй мировой войны постепенно уходят в прошлое и морские колониальные империи. Политическое мироустройство во второй половине века представляет биполярную конструкцию, обрамленную конгломератом умножающихся государств третьего мира. В унисон с экспансией идеалов суверенности и демократии нарастает неприятие традиционализма и авторитаризма, империализма и неоколониализма.

Ближайшими целями первому постколониальному поколению представлялись модернизация, гармоничное встраивание в систему мирового разделения труда, успешность догоняющего развития, членство в ООН и других международных организациях, соучастие в коллективных акциях и процедурах.

По окончании третьей, холодной войны распался идеолого-политический imperium на востоке Европы. Возникает стратегическая неопределенность и складывается мозаичная перспектива, рождаются альтернативные сценарии судьбы людей. Глобальная просторность провоцирует массовую миграцию и продуцирует деятельную индивидуацию, смещение социальных стандартов и смешение культур. Происходит переосмысление исторической ситуации. Мир и его грядущие конфигурации видятся сквозь заметно иную интеллектуальную оптику. Исследовательская интуиция фиксирует симптомы цивилизационного транзита, используя для уяснения сути происходящего концепты постиндустриализма, постсовременности, постколониальности.

Постколониальность – фрактальный извод Постсовременности, социальное явление само по себе и одно из характерных качеств возникающего универсума. Ее кредо – колониальность продолжает существовать в постколониальном мире, а борьбу за политический суверенитет замещает изживание социокультурной и персональной ущемленности, связанной с традициями коллективного неравенства и порождаемыми ими личностными и групповыми фрустрациями при доминировании расового нарратива.

В области дисциплинированной рефлексии постколониальность позиционируется как направление исследований, академическая теория и критическая концепция, претендующая на пересмотр параметров дискурса в сфере социогуманитарного знания (деколониальность). Объект интенсивно развивающихся штудий – социокультурная деколонизация людей и сообществ, основной предмет – преодоление рассеянных в глобальном обществе практик господства, морального угнетения, маргинализации, то есть универсальной колониальности, а также обретение личной и групповой независимости, ее завоевание, удержание, развитие.

Среди приоритетных тем – мультиплицированная суверенность: природная, национальная, гражданская, социокультурная, персональная; ревизия имперских стереотипов; художественное наследие и новаторство; пути и методы реабилитации жертв угнетения, «лишавшего возможности действовать» (Гаятри Спивак). Иначе говоря, целью является не конфронтация с «классическим» колониализмом, но «темнокожее возрождение», стремление к терапии изгойства и ренессансу подавленной идентичности, связанной узами психологической подчиненности (subaltern identity).

Предметное поле постколониальных исследований, перманентно расширяясь, формирует комплексную дисциплинарность, критически исследующую:

– интеллектуальное наследие колониализма/имперскости, включая переучет «библиотеки ориентализма» и создание альтернативной «библиотеки постколониальности»;

– колониальность в тексте и контексте современного мира, пути и способы ее преодоления;

– постколониальное состояние личности и общества, перспективы социальной и культурной эволюции;

– горизонты универсальной деколонизации, глобальную трансформацию, связанную с массовой миграцией из стран третьего мира и генезисом космополитичных «темнокожих интеллектуалов»;

– дискурс и эпистему современности, рамки «окна Овертона» при производстве, верификации и трансляции знания в социогуманитарных дисциплинах.

Преодоление постсовременного барьера сопряжено с критическим отношением ко многим плодам эпохи, отрицанием косметически прикрытых метастаз имперскости и колониальности, избавлением от патерналистского синдрома и эскапистских грез, стремлением к реабилитации идентичностей, деформированных как внешними, так и внутренними господствами. Уже на первой, Бандунгской, конференции стран Азии и Африки наряду с осуждением «классического» колониализма звучала критика иных его версий, включая автоколониализм: «Я заклинаю вас не представлять колониализм только в той классической форме, с которой знакомы мы, индонезийцы, и наши братья в различных частях Азии и Африки. Колониализм имеет также современное обличье в виде экономического контроля, контроля над мыслями, фактически полного контроля небольшой, но чуждой интересам общества группы людей внутри страны. Это искусный и упорный враг, он появляется под многими масками» (Сукарно). Как одна из форм колониализма расценивалась на конференции и коммунистическая экспансия: «Раз мы объединились против колониализма, не следует ли нам также открыто выступить против советского колониализма, как мы выступаем против западного империализма?» (Джон Каталавала).

Колониальность истощает культурное разнообразие, политизирует и уплощает творческие ресурсы, педалируя тактические сюжеты за счет отказа от углубления онтологий, оригинальной рефлексии, персональной и групповой самореализации. Имперский спектакль с вынужденным актерством и мимикрией применительно к обстоятельствам порождал «эффект Франкенштейна» – гибридную фальсификацию индивида, чреватую социальными имитациями и личностными деформациями, неспособностью к искренности, отторжением и забвением подлинности. С регенерацией и обновлением индигентной субъектности происходит «зарождение то тут, то там нового интеллектуального и политического сознания» (Эдвард Саид). Расширяется спектр проектов, формирующих «постколониальную библиотеку», венчурную и альтернативную как колониальному супремасизму, так и академическому ориентализму.

Открывающийся перед цивилизацией горизонт все чаще описывается на языке постсовременных прописей. Концепция постколониальности – плод усложненных взаимосвязей и смешения культур, на ее теорию и практику в той или иной степени повлияли течения мысли, связанные с деятельностным подходом к знанию, а также концепты, вскрывшие заметно более сложный характер природы, общества и человека.

Опираясь на обретаемую силу, постколониальность формирует в русле постклассического подхода оригинальный язык, эпистему, дискурс, вырабатывает собственную позицию и оптику – «способ видеть» (Джон Бергер) и влиять на положение вещей. Стратегическая позиция направления – экзистенциальная включенность и коллективный акционизм. Суть подобной философии активизма сформулировал в свое время Карл Маркс в знаменитом 11-м тезисе о Людвиге Фейербахе: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его». Иначе говоря, состояние общества не является данностью, «знание – само по себе сила» (Френсис Бэкон), социальные науки, как и естественные, чреваты технологиями, а социогуманитарная инженерия сегодня демонстрирует высокую инструментальную эффективность.

Макс Хоркхаймер, философ неомарксистской Франкфуртской школы, обосновывал релевантность критической позиции тем, что «представления не есть отраженная реальность, а производное от социокультурных норм». Деятельная ипостась постколониальности в борьбе за идеологическое/интеллектуальное лидерство в коррекции конвенций («новая нормальность») активно использовала философию практики Антонио Грамши, создавая культурное напряжение, ведущее к социокультурному перевороту («молекулярная агрессия контргегемонии»). Из всего этого проистекает генезис «новой этики», нормативность интенциональности (positionality) и естественность субъективизма в битве за грядущее мироустройство.

Картина мира утрачивает былую определенность. Роль сознания в механике бытия зафиксировали в свое время отцы-основатели квантовой физики, обнаружив при этом серьезные расхождения между выявляемыми закономерностями и представлениями о «должном порядке» (e.g. знаменитая «жуткая запутанность» Эйнштейна). А комплексную природу самого человека обосновали в ХХ веке Фрейд и Юнг, создав заодно предпосылки для переосмысления постулатов культурной антропологии. А столь близкая идеям негритюда в прошлом и постколониальности в наши дни критика рационализма из-за склонности к схоластическим обобщениям и оскудения жизненной энергии (elan vital) звучала в философии жизни, герменевтике, экзистенциализме (Ницше, Бергсон, Дильтей, Кьеркегор, Сартр).

Теодор Адорно в негативной диалектике критикует гегелевскую формулу как редуцирующую множественность контртезисов (разнообразие промысленных миров), растворяя их уникальность во всепоглощающей позитивной результативности. Перестройкой эпистемологии занимаются структурализм и постструктурализм, сначала обозначившие зависимость восприятия от структурности культурных форм, а затем представившие сами эти формы как сумму динамических сил. Прописывается также новое понимание режима знания (Мишель Фуко), дискурс-анализ вскрывает социальные основания нормативности эпистемы, деконструкция постулируется как перманентная норма (Жак Деррида), а событие рассматривается как сумма сингулярностей (Жиль Делёз) вместо механистичной разнарядки общего, частного, особенного. В «битву между защитниками унитарной идентичности и теми, кто видит целое скорее как комплекс, нежели как редуктивное единство» (Эдвард Саид) включаются исследователи и институции, развивающие теорию сложности в диапазоне от ее фактического основоположника Эдварда Лоренца до коллективных усилий Института Санта Фе (Муррей Гелл-Манн). Уникальность же получает должную легитимацию в «доктрине одного процента» (Ричард Чейни).

Особым продуктом постколониальной мысли стала деколониальность. Атакуя «казематы культуры», она констатирует обширный кризис европейской академической традиции, указывая на квазисциентистскую мимикрию гуманитарных дисциплин и их нормативную подоплеку. Подобно критической теории рас, деколониальность не только проблематизировала нарратив аналитического подхода, но пробудила дискуссии о новой этике, социокультурном подтексте и трансляционных альтернативах в отыскании и представлении плодов социальной и гуманитарной рефлексии.

Переход к Постсовременности – транзит к трудно достижимой динамической целостности планетарной Ойкумены. Процессы, стартовавшие на мировом Севере, постепенно захватывают население мирового Юга. Глобализация – промежуточная стадия универсальной интеракции и единения разделенных разнообразными границами людей и сообществ.

Интенсивное пространственное и технологическое развитие Universum Humanum, вселенский коммуникационный интерфейс, ускорение горизонтальной и вертикальной мобильности предопределили освоение номадического стиля бытия. Постколониальность, стимулируя трансграничность и многообразие, провоцирует миграционные инстинкты, выявляет уникальные возможности и продуцирует экзистенциальные риски. В глобальной сети антропотоков доминирует как коллективный, так и индивидуальный исход обитателей Юга на Север, порождая смешение рас, культур и народов. Переселение происходит по разным мотивам: от образовательной, карьерной, экономической эмиграции до спасающихся от голода и войн беженцев. Массовая мобильность и демографическая динамика заметно влияют на дух и содержание эпохи, теперь не только генезис суверенных стран, но сама «темнокожесть» становится вектором и символом глобальной трансформации. На планете складывается многочисленное и многомерное «не имеющее отечества» сообщество, не укладывающееся в прокрустово ложе географической локализации и национальной государственности.

История неевропейских и постимперских культур предстает россыпью сюжетов, странствующих вне прежней дисциплинарной магистрали. Новая субъектность вступает в коэволюционное сопряжение и состязание с такими историческими проектами, как формирование мультикультурной и полиэтничной Америки, глубинное преобразование Европейского союза, tour de force всемирного исламского единения, напоминая и о поглощенной историей идее сотворения советской глобальной общности. Инновационные политические, культурные, расовые ансамбли по-своему интегрируют этнические различия. А отсутствие стойкой национальной идентичности, связанное с иной, социокультурной демаркацией, проводимой поверх прежних границ и барьеров, «представляет определенное преимущество, становясь вызовом глубоко статичному понятию идентичности, когда человека определяют через нацию» (Эдвард Саид). Тайе Селаси, провозвестница идеи афрополитизма (афрокосмополитизм, то есть «чернокожие мира», активно использующие географические и социальные маршруты Постсовременности), так характеризовала свою комплексную, трансграничную идентичность: «Я не знаю, откуда я! Родилась в Лондоне. Мой отец из Ганы, но живет в Саудовской Аравии. Моя мать – из Нигерии, но живет в Гане. Я же выросла в Бостоне».

Пробуждаются грезы и о новом, иначе аранжированном витке мировой революции. Поиск отрицающего сложившийся миропорядок исключенного класса – пролетарии у Маркса, интеллектуалы у Франкфуртской школы – сегодня, кажется, опознает в качестве перспективных иных трансграничное «темнокожее сообщество». Отчуждение, расцениваемое как следствие колониального статуса («туземцы») либо рабства («раб не имеет отечества»), порождает резко критическое отношение к положению вещей с привкусом ресентимента и сумрачными обертонами. Уже на упомянутой выше Бандунгской конференции прозвучали предостережения и призыв «предотвратить пропаганду расового союза, который мог бы привести к гнусности, способной потрясти мир» (Карлос По Ромуло).

Социальное ядро атакующих когорт, обеспечивающее свободу действий, – распределенное по планете множество «культурных гибридов»: интернациональное номадическое племя, подобное былой «невидимой коллегии», шлифовавшей интеллектуальные коды своей эпохи. Можно провести аналогию с процессом обогащения урана: масса мигрантов, будучи активированной, производит денационализированных пассионариев и афрополитов, солидарных в силу именно не национальной, а «темнокожей» (во все более широком смысле) общности. Третий мир «униженных и оскорбленных» становится глобальным ядерным котлом – суммой стратегически реактивных других: миллиарды аборигенов, населяющих десятки постколониальных стран; потоки мигрантов, перемещающихся по планете; и в качестве фермента перемен – деколонизированные политики, профессура, журналисты, писатели и т.п. (декополитизм), способные влиять на правила игры, солидарно изменяя их.

Постсовременность, осваивая языки транзита, экспериментирует с разнообразием путей самореализации. И, ценя личные качества выше национальных, расовых, прочих разделений, делает ставку на творческий потенциал, оказываясь в симбиотическом союзе с постколониальностью. Сложившийся баланс – устранение дискриминации, основанной на различиях цвета кожи, этнической принадлежности, религии, пола, возраста, физических и психологических особенностей, сексуальной ориентации или гендерной идентификации. Речь идет о форсированной коррекции взаимоотношений и утверждении достоинства посредством «нормативной эмпатии». Дальний горизонт – восстановление понесенных утрат и свобода от враждебных «престолов и господств». Физическое отторжение и диффамация призраков прошлого – универсальный феномен, не слишком отличаются волны свержения памятников генералам Конфедерации в США или причастным к торговле рабами – в Европе с рекультивацией среды и упразднением монументов, связанных с имперской колонизацией, на Северном Кавказе, в Татарстане, Центральной Азии или с восточноевропейским, балтийским, украинским «ленинопадом».

Многоликое сообщество, обращая обременение в ресурс, обретает стратегическую субъектность и перехватывает историческую инициативу. Мы видим, как сбывается предвидение Альфреда Сови о роли постколониального мира, потенции которого он почти семь десятилетий назад сравнил с преобразующей силой, некогда отправившей на свалку истории сословный порядок. Тема бремени темнокожего человека, пройдя «долгим маршем» по ступеням панафриканизма, негритюда, движения «черных пантер», афроцентризма и уже в прихожей нового века – акционизма BLM, приблизилась к воплощению симбиоза афрополитизма с рассеянной по планете Постсовременностью, укрепляя солидарные позиции деколонизирующего Современность интегрального космополитизма.

джерело