Сегодня, имея, наверное, 50,000 оппозиционеров в тюрьмах, включая журналистов, политиков, юристов и государственных служащих, Турция направляет радикальных исламистских наемников со своих Сирийских анклавов в Ливию и Азербайджан, конфликтует с Францией, Грецией, Израилем и Кипром из-за права на добычу газа в Восточном Средиземноморье и устанавливает жесткий оккупационный режим на территориях бывшей автономной Курдской зоны Рожава. Ожидаемо, что сетования «Кто потерял Турцию?» распространились в среде американских институтов внешней политики, где главное беспокойство теперь - покупка российских ракет Анкарой.

Турция стратегически расположена на стыке Европы, пост-советских границ, Ирана, Ирака и Сирии, является членом НАТО с воздушными силами оснащенными США, 350-ти тысячной армией и крупной, не богатой ресурсами экономикой: мало кто оспорит важность этой страны для существующего геополитического порядка. Но немногое можно выиграть от смены лево-либеральных иллюзий касаемо ранней демократической эры Эрдоганзима на моралистские обвинения в исламо-фашизме или империалистские угрозы о том, что Турции нужно преподать урок или, как сказал Байден, она должна «заплатить по заслугам».

Чтобы понять изменения, которые произошли в режиме нужно осознать пределы «Турецкой модели». Они, в свою очередь, должны рассматриваться в контексте перемен в мировой экономической ситуации и региональном порядке, сломанным самими же силами НАТО.

Важно сделать предупреждение. Роль сил безопасности, вместе с модернизирующимся политическим лидерством, были важной основой для нового Турецкого государства, которое появилось в 1920-х из руин Османской Империи; государство, которое после истребления армян, изгнания греков и лингвистической ассимиляции курдов, было создано на основе одной религии, одного языка, одного флага. Но важность военных сил, как внутри страны так и в международных отношениях, была увеличена под гегемонией США во время Холодной войны, когда Вашингтон сделал Турцию своим оплотом на юго-западной границе СССР. Ради такого жизненно важного союзника, со «светской» военной и политической элитой, США готовы были закрыть глаза на события, которые шли в разрез с любой демократической нормой: аннексия Северного Кипра Анкарой в 1974 и изгнание греко-кипрского населения; военная хунта 1980-83-х годов, которая разрушила боевое профсоюзное движение и могущественных ультралевых политикой с массовыми тюремными заключениями, пытками и смертной казнью, прокладывая себе путь к неолиберализации на Чилийский манер под руководством правительства Озала; борьба с Курдскими повстанцами в 1990-х, в которой использовалось оружие США для бомбардировки и обстрела голодающих жителей деревень юго-востока, где было убито около 30.000. США ответили (кратковременными) санкциями только на первые из этих событий, а на протяжении 1990-х Турецкая кризисная экономика получала привилегированное отношение от МВФ.

Разумеется, эта история опирается на продолжительные стратегии США и ЕС склонить Турцию к работе от имени Запада, как надзирателя для беженцев, полицейского для джихадистов или базу США для последующих войн. В тоже время, ПСР (прим.ред.: «Партия справедливости и развития») видела в этих действиях жестокое обращение западных высокомерных держав, что является в высшей степени эгоистичным, учитывая ее собственную кровавую историю и нео-имперское тщеславие. Основываясь на обоих точках зрения, в этом эссе будут приведены аргументы того, что существует сложная, но четкая государственная логика в поворотах Анкары с 2012 года, даже если они не складываются в новый последовательный курс. Последние приключения Турции в Восточном Средиземноморье и Нагорном Карабахе, ее партизанские действие в Ливии и бункеровка в Идлибе являются последствиями многих тупиков: экономического, национального, геополитического - с которыми столкнулась либерально-исламская «Турецкая модель» с ранних 2010-х. Они так же демонстрируют пределы попыток Эрдоганизма построить новый «национальный» путь, который будет больше чем они сами, учитывая ограничения внутренней ситуации и загруженный региональный ландшафт, в котором он оперирует. Далее будет короткое описание отличительных черт гегемонистской формулы ПСР и шоковых ситуаций, которые ее пошатнули, и последующей новой структуры режима, которая появилась.

В предидущих работах я утверждал, что целевым эффектом гегемонии режима Эрдогана было двойное поглощение - в смысле предложенном теорией пассивных революций Грамши - радикальных энергий Исламистского бунта против старого порядка. Через посредничество ПСР, эти энергии будут поглощены, сначала в домашнее потребление; и далее в в политико-экономические и военные структуры Запада, оправданные с одной стороны Исламской солидарностью - турецкие оккупационные войска защищающие афганцев от расхищения не мусульманскими войсками НАТО - и, с другой, старомодным национализмом: поддержка вмешательства США в Ирак Эрдоганом читалась в массах как глубокая игра для усиления «нашей» позиции. Это была формула «турецкой модели», которую Обама хотел распространить на весь Ближний Восток в ранний период Арабской весны.

Изначальная нацеленность ПСР - как голоса обычных патриотичных мусульман, которых долго отказывалась признавать турецкая светская элита - была на владельцев провинциального бизнеса в Анатолийских центральных землях и консервативную мелкую буржуазию. Но вокруг этого социального ядра Эрдоганисты построили гораздо более широкий гегемонистский блок. Ее кадры включали смутную сеть верующих под руководством священнослужителя Фетхуллаха Гюлена, с широким влиянием среди полиции. Она так же была близка миллионам вынужденных покинуть землю из-за уменьшения сельскохозяйственных субсидий, или насильного выселения курдского юго-востока, и беспорядочной пролетаризации пригородов больших городов, где мечеть и ее школа давали шанс на порядок и развитие среди хаоса городской жизни; что-то подобное было и с историей самого Эрдогана. Позиционируя себя как Мусульманскую партию новой модели, восточный эквивалент Христианской Демократи - про-рыночная, про-НАТО, про-ЕС - ПСР также выиграла поддержку многих турецкий курдов и большинство лево-либеральной интеллигенции, которые видели ее как самовыражение гражданского общества против авторитарного государства и лучший шанс для вступления в ЕС.

Каждый успешный гегемонистский призыв - это также поляризация. После внушительной победы в 2002, ПСР ставила себя с растущей уверенностью против турецкой светской элиты - большой буржуазии, высоких военных рангов и разведывательных служб - которые также не испытывали ничего кроме презрения к малообразованным провинциальным исламистам. Ее борьба с военным руководством велась юридическими средствами. В 1997 Высшее Руководство Армии устранило раннее Исламистское правительство (Гюлен сбежал в США, чтобы избежать ареста в 1997 и находиться там до сих пор, дистанционно управляя своей сетью). После 2008, Эрдоганисты перевернули ситуацию. В процессе длинных судебных разбирательств - расследования Эренкон и Следжхэммэр - которые привлекли много офицеров, они укрепили свои позиции в стране через очистку чиновников высоких рангов и назначение на их позиции гюленистских или поддерживающих ПСР офицеров. Что еще происходило там и как суды соотносились с протекающей тогда модернизацией Армии НАТО, остается загадкой. Но ясно то, что Эрдоганисты и Гюленисты были нацелены не на демонтаж авторитарно-милитаристских структур Турецкого государства, а на прониконовение в них и обновление их состава. И это было либерально-исламистской моделью, которую преподнесли миру.

Замедлению этой пассивной революции поспособствовала сумма объективных и субъективных факторов. Через 10 лет после кризиса 2008 года либерализированная турецкая экономика «перегревалась» под давлением огромных эмиссий крупных центральных банков. В то же время, режим столкнулся с восстаниями не только Арабской весны, но и курдов, которых вооружали силы Персидского Залива и НАТО. Эта цепочка потрясений рассорила коалицию, которая сплотилась с ПСР в 2002 году и изменила политический ландшафт Турции. Несмотря на то, что эти события произошли одновременно, они аналитически различные и будут рассматриваться по очереди.

Начнем с экономического тупика «Турецкой модели». ПСР пришла к власти в 2002 после падения чистого «неолиберализма» 1990-х, оставляя абсолютно дискредитированными традиционные партии. Финансовое дерегулирование помогало производству ориентированному на экспорт, но сделало остальную часть экономики уязвимой к встряскам рынка капитала. Сильный удар произошел в 1997, когда азиатский рынок погрузился в кризис и «замер» мировой поток валюты. Такая международная динамика вместе с внутренним некорректным управлением стали частичной причиной серьёзного экономического спада 1999 и 2001 годов; социальные статьи расходов снизились из-за безработицы и инфляции, а годовой налоговый доход был поглощен внешним долгом нескольких больших местных банков под вымогательскими процентами.

Жизненно важным аспектом гегемонии Эрдогана было обещание разрешить долгоиграющие экономические проблемы Турции и распределить ее капитал на большее количество сфер.

В первый год правительства ПСР ввела реформы по системе «пост-Вашингтонского консенсуса» разработанные Кемалем Дервисом, левоцентристским экономистом Мирового Банка. Важным ингредиентом было поощрение семейного долга. Как и везде в мире, частный кредит, основанный на привлечении заемных средств, стал «скрытым кейнсианским» методом создания спроса. В тоже время, ПСР ввела дозу (выборочных) пособий, возглавило это Управление массового жилищного строительства, TOKI, которое приватизировало публичные земли и увеличило состояние строительных магнатов, одновременно строя большое количество новых «апартаментов» для сторонников режима со стороны низкого и среднего класса (преимущественно Сунниты и Турки) которые переехали в крупные города.

Внешние инвестиции, которые лились в развитие земли и строительства, создали десятилетие высокого роста. Были инициированы новые широкие инфраструктурные проекты, в основном финансированные Персидским Заливом. В каждом районе вырастали торговые центры и невероятные президентский комплекс, Белый Дворец, был построен для Эрдогана в пригороде Анкары. Фискальная политика изменилась: ПСР подняла налоги (особенно для среднего класса) и направила деньги своим сторонникам. Огромный рост в потреблении товаров люкс-класса шел рука об руку с растущей неуверенностью и созданием сверх-эксплуатационных рабочих мест. Недавно переехавшие в «токи» бедный и рабочий класс страдал больше всего от их непредсказуемого существования в этой новой экономике - но средний класс страдал не меньше. В конец 2000-х число суицидов среди потребителей с высоким кредитным долгом заметно увеличилось.

Турция перенесла кризис 2008 года лучше, чем азиатский кризис десять лет назад. После кратковременного упадка в 2009 году, экономика была быстро спасена притоками капитала, когда почти беспроцентные ставки и триллионы долларов эмиссий в США и ЕС направили средства с Уолл Стрит и Еврозоны в поиске большей прибыли. Как и экономки БРИКС (БРИК до 2011), Турция оказалась наполненной деньгами, давая следующий буст зависимому от долга расширению. Долг домохозяйств достиг 53% от чистого дохода в 2013, повысившись на 5% с 2002. ПСР смягчила ограничения фирмам в стране с займом в долларах, местные банки играли роль посредников с международным рынком, соотвественно привнося новый элемент уязвимости в систему уже находящуюся под риском валютных шоков. Более того, ПСР нацелилась углубить Исламский рынок облигаций, создавая новый инструмент для секьюритизации долга.

В 2013 объявление Бернанке о том, что Федеральный Резерв будет сужаться, отправили эти потоки капитала в обратную сторону, предвещая конец турецкому экономическому чуду. Несмотря на это, пока Бразилия и Россия погружались в глубокий спад в 2014 году, режим Эрдогана успешно отодвинул его на несколько лет вперед. Этот процесс включил в себя жонглирование девальвацией валюты, что подняло цены на импортированные товары и усилило напряжение корпоративного сектора, который и так был в глубоких долгах, и в то же время - борьбу за поддержание низких процентных ставок перед выборами. Для этого режим разработал двойную экономическую стратегию. С одной стороны они углубили «встроенную неолиберальную» модель, продолжая развивать строительные проекты полагаясь на вливания валюты из Катара. Это было сделано под руководством Эрдогана и его семьи - геоэкономическая политика приобрела наследственный тон, а турецко-катарская дружба продвигалась как предложение международной модели либерально-финансового лидерства для Ближнего Востока.

В тоже время, режим пытался с патриотическим настроением продвигать национальные производственные проекты. Один из примеров - BMC Group, под руководством Этхема Санджака, бывшего маоиста, который производит военные и частные транспортные средства. Другой - военные дроны, которые собирает (используя иностранные детали) Сельчук Байрактар, производитель оружия и тесть Эрдогана. Дроны Байрактара были бы источником националистической турецкой гордости в Сирии, Ливии и Нагорном Карабахе. ПСР также углубила экономические связи с Китаем. В 2015 Турция подписалась под крупной частью инициативы Один пояс и один путь, которые отводит стране роль «Среднего Коридора» Железного Шелкового Пути между Китаем и Европой. Четыре года спустя, первый 850 метровый грузовой поезд приехал в Анкару, перед тем как продолжить свой путь в Прагу через тунель Мармарай под Босфором.

С падением турецкой лиры, гонящийся за активами китайский капитал выкупил местные фирмы по смешным ценам. Турецкая платформа электронной торговли, Trendyol, была выкуплена Alibaba за 750 миллионов долларов США, и китайские инвесторы купили большую часть порта Мраморного моря. Двустороння торговля выросла с 1 миллиарда в 2000 до 32 миллиардов в 2018, с сопутствующим приростом долга и расширением торгового дефицита. Китай имеет больше влияния на недавнее развитие, чем эти цифры могут показать; его компании пообещали поддержать фирменные проекты режима Эрдогана, такие как третий мост и третий аэропорт.

Но стоит ли говорить, что эти шаги только отложат неизбежное падение турецкой модели, легко поддающейся влиянию, зависимой от валюты.

Эта экономическая нестабильность создала предпосылки для изменения геополитической ситуации. Изначальный проект ПСР был для исламизированной турецко-суннитской гегемонии над регионом, интегрированной в членство в НАТО и ЕС. Западное крыло этой стратегии ослабело после 2004, когда присоединение к ЕС было приостановлено из-за оккупации Северного Кипра.

Режим столкнулся с восстаниями Арабской Весны и курдов на южной границе. В начале 2011, как в Египте, так и Сирии, политика ПСР была склонна к демократически избранным Мусульманским Братским правительствам, линия, контрой изначально придерживался Обама. ( Анкара также сначала была против военной интервенции в Ливию; но с ее началом - присоединилась). Гегемонистский проект «стратегически глубокого» подхода Министра иностранных дел Ахмета Давутоглу предполагал, что либерально-исламские режимы не только последуют примеру Турции, но и поприветствуют турецкий капитал и экспертизу. На этой основе, ПСР также хотела либерализировать национальные ответвления Братства - чему иногда противились последние, даже во время лучших дней «турецкой модели».

Но когда Ассад отказался вести переговоры с Сирийским Братством, а изменения Саудовского подхода в Дамаске получили поддержку в Вашингтоне, позиция Эрдогана изменилась. К июлю 2011 Турция приняла анти-Ассадовскую освободительную сирийскую армию в своей восточно-средиземноморской провинции Хатай - час езды от Идлиба или Алеппо. Несмотря на то, что внешняя политика ПСР до сих пор была нацелена на баланс между «жесткой» и «мягкой» силой, милитаризация ее сирийской интервенции склонила баланс в сторону жесткости. Ее изначальные операции там включали не только вооружение анти-Асаадовских военизированных формирований, с помощью США и инвестициями Саудовской Аравии, но также организацию собственных сил, известных как SADAT. Он был основан в начале 2012 года бывшим турецким генералом, Аднаном Танриверди, ранее Командующим на Северном Кипре, выгнанным из армии за исламизм в 1997. Несколько израильских репортеров утверждали что SADAT тренировал некоторые из бесчисленных фракций джихадистов в Сирии, возможно включая ИГИЛ и связанный с Аль-Каидой Джебхат ан-Нусра, что они отрицали.

Так как причастность правительства к SADAT и схожим силам является тайной, степень их влияния трудно оценить, но причастность к Ливии была явной.

В краткосрочной перспективе поддержка турецкими силами антиасаадовских сил обернулась против Эрдогана, поскольку сирийское правительство сосредоточило свои силы вокруг Алеппо и Дамаска, предоставив де-факто автономию сирийским курдам под руководством PYD (Демократический союз Сирии) и его вооруженного крыла, ОНС (Отряды народной самообороны). Во время осады Кобани в 2014–2015 годах, когда ОНС противостоял неоднократным нападениям ИГИЛ и других группировок джихадистов, которых поддерживала Турция, Эрдоган заблокировал любую помощь городу, вызвав массовые протесты на турецкой стороне границы. Успех ОНС в отражении ИГИЛ и укреплении своей власти в расширенном регионе Рожавы вбил бы клин между ПСР и Вашингтоном, который в течение следующих трех лет использовал ОНС в качестве своих наземных сил, чтобы нанести решающий удар по ИГИЛ. Политические последствия этой победы привели к результатам, на которые никто не рассчитывал (возможно, за исключением самого курдского руководства). Западные либералы и левые заявили о своей солидарности с «экспериментом Рожавы», вдохновленным прочтением лидером РПК Абдуллой Оджаланом американского экоанархиста Мюррея Букчина. Журнал New York Times и Rolling Stone опубликовали блестящие отчеты о достижениях Рожавы, в то время как красноречивые англоязычные левые, такие как Дэвид Грэбер, призывали к международной солидарности наравне с гражданской войной в Испании. Этого не произошло, но сама эта возможность вызвала обеспокоенность в коридорах власти Анкары, где Эрдоган также столкнулся с неприязнью на других фронтах.

Осложнения принесла не официальная парламентская оппозиция, во главе с бывшей правящей партией, Кемалистской НРП (Республиканская народная партия). Вплоть до 2010 года, под лидерством стареющего Дениза Байкала, НРП показывала себя настолько бесполезной - сетуя о секуляризме, не замечая других проблем; «флиртуя» со сторонниками женской военной линии - чем они просто помогли укрепить режим Эрдогана. Реальные испытания пришли «с улиц». В июне 2013 года начались протесты в парке Гези, вызванные строительным беспределом - планами сровнять с землей чудесный маленький парк для строительства раздутого торгового центра - которые переросли в массовый бунт, протестующий полицейским репрессиям: участвовал средний класс, алевиты, мусульмане анти-капиталисты; наблюдалось широкое присутствие женщин.

Несмотря на то, что протест в Гези был скоро подавлен, он катализировал последующую поляризацию против режима. Сначала Гюленисты решили капитализироваться основываясь на связанных с Гези оппозиционных настроениях и запустить полицейские расследование коррупции семьи Эрдогана. Отношения их не очень хороши еще с «1 минуты» в Давосе в 2009, когда Эрдоган настоял на опровержении защиты Шимоном Пересом Израильской атаки на сектор Газа; Гюлен, который проживает в Пенсильвании, защитник западных интересов в исламском лагере, был глубоко вовлечен в роль Израиля в регионе. В ходе расследований о коррупции были обнаружены записи Эрдогана и его сына, обсуждающих, что делать со средствами незаконно полученными из строительного сектора. Это положило конец их отношениям. Эрдоган назвал эту ситуацию «темным планом» разработанным заграницей, и с 2014 года тысячи гюленистов было изгнано из рядов сил безопасности. Значительная, хотя и неявная связь с интересами США была разорвана.

Далее, на фоне осады Кобани, произошло недолгосрочное обьединение левых турков и курдов под баннером ДПН (Демократическая партия народов), аффилированная курдами партия, которая переформатирвала себя как выражение духа Гези, объединяя всех прогрессивных левых - социалистов, защитников окружающей среды, ЛГБТ активистов, феминисток, радикальных курдов. Результаты были значительными. На выборах в июне 2015 ДПН получила 80 мест в Меджлисе с 13% голосов - историческое достижение для радикальных левых в авторитарно-милитаристских турецкий структурах Эрдоганзима.

Что важнее, ДПН не дала ПСР получить парламентское большинство, нужное, чтобы провести переход к исполнительному президентству, к которому давно стремился Эрдоган.

Ответом ПСР на выборы в июне 2015 стал возврат к старейшим практикам Турецкого государства, в комбинации с недавними ресурсами обеспеченными падением социального порядка в Сирии и Ираке. Через несколько недель после выборов, произошла бомбардировка южного города Сюрюк, нацеленная на радикальных студентов готовящих помощь в виде книг и игрушек, которая должна была направиться в Рожаву. Было убито 33 человека, ответственность взял на себя ИГИЛ. Два месяца спустя, произошла бомбардировка мирного протеста ДПН, убившая более сотни человек. Ответные меры со стороны РПК (прим.ред.: Рабочая партия Курдистана) дали режиму повод для возобновления операций по борьбе с повстанцами в курдских регионах. В результате последовавших нападок тысячи людей погибли, в том числе сотни мирных жителей. Было разрушено более 10 000 домов, десятки тысяч жителей были вынуждены покинуть свои дома, а города остались в экономической разрухе.

Толпы нападали на офисы газеты Hürriyet и поджигали или разрушали партийные здания кемалистов, левых и курдов. Они, похоже, были организованы Османистами ПСР, движением напоминающим известную нео-фашистскую организацию Серые Волки - ополченцы Партии националистического движения, которые убили тысячи левых и алевитов в конце 1970-х. Другие векторы парамилитаризации не такие публичные, но сильнее вооружены. Говорят, ряд банд, вместе с джихадистской группой Эседула, принимали участие в массовых убийствах курдов в рамках операций по борьбе с повстанцами.

В ноябре 2015 года Эрдоган назначил вторые выборы, в де-факто коалиции с Партией националистического движения (ПНД), теперь используя репутацию ПСР в борьбе с курдским «террором». ПНД была основана в 1969 году Алпарсланом Тюкесом, офицером который служил в турецкой ветке операции НАТО Гладио, после специальной подготовки в США. Ее идеология включает Пан-тюркский этно-национализм и яростный анти-коммунизм, летальную практику которого выполняет ее «молодежная оргназицая» Серые Волки. Военные и полицейские кадры составляют основу ПНД, но она также имеет глубокую связь с организованной преступностью; серая экономика расширилась в последние десятилетия и некоторые мафиозные верха стали влиятельными «бизнесменами». В остальном, их база типична для реакционной партии: мелкие торговцы, безработные больших городов, в особенности мигранты из сельской местности. С 1997 года их лидером был Девлет Бахчели, бывший профессор экономики, который пытался сделать состав партии более респектабельным, не обрывая связей с мафией. ПНД получает в среднем 13% голосов и обычно является третей или четвертой по величине партией в Меджлисе - полезное «запасное колесо» для проекта Эрдогана. В ноябре 2015 года консервативные националисты объединились, чтобы дать ПСР 50 процентов голосов и - благодаря диспропорциональности турецкой избирательной системы - 58 процентов мест в Меджлисе. После возобновления своего мандата режим Эрдогана продолжил работу по разрушению лево-курдского альянса, начатую его головорезами: в 2016 году десятки парламентариев и мэров ДПН были заключены в тюрьму, а муниципалитеты, находящиеся под контролем ДПН, были лишены возможности эффективно действовать.

Другой более драматичный шок подтолкнул ПСР использовать элементы старого режима и националистическое ультра правое управление - направление в котором они уже двигались. Ночью 15 июля 2016 года, повстанческие воздушные силы и морские подразделения начали попытку переворота: истребитель F-16 и военные вертолеты обстреляли здание Национального Собрания и штаб полиции в Анкаре и захватили площадь Таксим в Стамбуле и аэропорт Ататюрка. Многие из деталей остаются неясными - еще более неясными, чем с предидущими переворотами в Турции. Согласно некоторым описаниям солдаты спускались на веревках с вертолетов и открывали огонь по отелю Мармарис, где отдыхал Эрдоган. Другие говорят, что его самолет подвергся нападению двух повстанческих F-16, когда он летал вокруг аэропорта Ататюрка и не мог приземлиться пока верные ему силы - Первая Армия, контролированная ультра правой ПНД - не взяли ситуацию под контроль. Эрдоган явно выглядел испуганным, когда он наконец-то приземлился, хотя очень вряд ли правительство не было предупреждено об атаке. Некоторые говорят, что нечеткое выполнение переворота и его неблагоприятное время - 10 часов в летний вечер, когда улицы турецких городов заполнены гуляющими, многие из которых сразу же выступили против военного путча, были вызваны тем, что заговорщики спешили, после того как их планы были рассекречены. Что кажется явным - режим готовился к последующей финальной конфронтации с Гюленистами и, что сам Гюлен был к этому причастен, несмотря на его отрицание. Вашингтон также воспринял это очень спокойно. Согласно New York Times, Обама подождал четыре дня, прежде чем позвонить Эрдогану с соболезнованиями и отказался поддержать экстрадицию священнослужителя из Пенсильвании.

После переворота Эрдоган организовал самую большую по сей день чистку, уволив тысячи подозреваемых гюленитсов из военных структур - в первую очередь из Воздушных сил, включая структуры НАТО - и из других государственных учреждений, несмотря на возражения представителей оборонных сил США. На их место поставили офицеров известных по расследованиям Эргенекон в 2008-12 годах. Введя чрезвычайное положение и управляя на правах чрезвычайных полномочий, Эрдоган далее укрепил отношения с ПНД. Ультраправая партия поддержала его предложение о президентской исполнительной власти в 2017 году на референдуме, где оно прошло с 51-49 % поддержки. ПНД пошли на парламентские выборы в коалиции с ПСР в 2018 году, обеспечив им еще одно правящее большинство.

Исходом политического восстания 2015-6 года стала новая поляризация. Первая гегемонистская формула ПСР - либеральный ислам - объединила гюленистов, провинциальных владельцев бизнеса, мелкую буржуазию, либералов, курдов и неформальный пролетариат против светских Кемалистов, военных и ультраправых, разделяя их вопросом религиозных свобод. Ее вторая формула, новый исламистский нео-империализм, объединила к этому моменту уже намного более богатую провинциальную буржуазию, приверженцев жесткого военной подхода, консерваторов и ультраправых против Гюленистов, курдов и либералов, вокруг вопроса «террора» РПК. После провала в июне 2015 года ПСР потеряла поддержку многих даже консервативных курдских избирателей и оттолкнула лево-либеральную интеллигенцию - последняя не очень важна в контексте выборов, но является ударом по имиджу правительства в стране и заграницей. Несмотря на это, ультраправые и несколько миллионов сирийских беженцев - верный электорат Эрдогана - подтянули недостающие цифры.

Пассивная революция, начавшаяся в 2002 году взяла неожиданный поворот. Турецкий правящий блок изменил свой состав, но не так, как было запрошено программами присоединения к ЕС. Это включало: отделить профессиональных, интегрированных в НАТО военных от либерально-демократического государства, с открытой финансовой системой и двумя меняющимися партиями в правительстве. «Демилитаризация» по этим правилам никогда не была в планах. Во первых, Гюленисты и Эрдоганисты были нацелены взять контроль над военными структурами, а не расформировать или деполитизировать их. Гюленизм означал бы милитаризм с либеральным согласием, а не демилитаризацию. Но что важнее: пока не решен курдский вопрос, что означает, во первых, гарантированные культурные и лингвистические свободы; во-вторых взятие во внимание демократическим конституционным процессом, помимо других вопросов, федерально-демократические предложения - ни одно правительство, исламистское, светское или либеральное не сможет демилитаризировать Турцию.

Вместо этого, эта борьба произошла на фоне подъёма силы и международной легитимности курдского движения, вместе с реактивацией вооруженных стычек и восстаний в юго-восточных городах Турции. Это дало последующий толчок ультраправым силам - ПНД, Серым Волкам и приверженцам старого жесткого режима. С изгнанием Гюленистов и восстановлением старого порядка, традиционные силы доминации видны более явно - но сейчас в лиге с Эрдоганизмом, а не светской элитой.

Странные соратники собрались в Белом дворце, когда режим ПСР восстановился после переворота 2016 года. Одним из главных новых советников Эрдогана по вопросам безопасности был Танрыверди, мистагогический исламистский генерал, возглавлявший SADAT; его наемники сыграют значительную роль в военном вмешательстве Турции в Ливию.

Другим был ультрасекулярист, бывший ветеран маоист Догу Перинчек. С годами антиимпериализм Рабочей партии Перинчека превратился в яростную оппозицию тому, что, по его мнению, является попыткой США и ЕС разделить Турцию, продвигая курдский сепаратизм. Гюленистская прокуратура приговорила Перинчека к пожизненному заключению во время процесса над Эргенеконом, но в 2014 году он был освобожден, так как Эрдоган получил должность. В 2015 году его группа сменила название на Патриотическую партию. Можно сказать, что его имидж все более тюркистского (и антикурдского) маоизма 21-го века сходился с постепенным построением ПСР подобного меланжа, идущего от правых.

Группа Перинчека является только одной из десятков маоистских и экс-маоистских групп в Турции, включая большое количество среди курдского движения и его союзников, и она далеко не самая большая. Но она имеет большое влияние из-за ее долгосрочной стратегии внедрения в государственные учреждения. Она построила отношения с турецкой разведкой, судебными органами и военными, в тоже время развивая связи с Китайской и Северокорейской коммунистическими партиями и с русскими. Члены группы часто встречались с Александром Дугиным, Путинским ультраправым идеологом, и систематически продвигали его идеи. Перинчек с типичной грандиозностью считает себя ответственным за определение внешней политики режима. Это конечно же преувеличение, но «либеральные» оппоненты ПСР, такие как бывший министр иностранных дел Давутоглу, также любит намекать (конечно с долей преувеличения) что этот бывший маоист управляет правительством из-за кулис.

У Перинчека однозначно отрицательная репутация у турецких левых, в отличие от либерально-марксистских интеллектуалов, которые в начале 2000-х затуманили умы многих своими симпатиями к первому периоду правления ПСР; вмешательства, которые все еще имеют негативное влияние сегодня, в форме смутной ностальгии по предполагаемой демократии той эпохи. Патриотическая партия не может иметь такого влияния на левых, но она дает эрдоганизму антиимпериалистический дискурс и мосты к «глубокому» государственному аппарату Китая. У нее также есть потенциал сбить с толку более националистически ориентированных секуляристов - хотя в последнее время она настолько вовлечена в исламистскую мобилизацию, с ее молодежной ассоциацией объявившей о коалиции с Османистами, что рискует снова оттолкнуть их.

В экономической сфере такие мыслители, как Джемиль Эртем, пропагандировали идеи смены парадигмы в пользу Новой экономической программы с упором на создание национальной промышленной базы, захватывающей технологии - в некоторой степени имитируя китайскую модель, хотя, как подчеркивает Эртем, «полностью открытую» и конкурентоспособную, все же стремясь к интеграции с ЕС.

Имея маоистское прошлое, Эртем изучал финансы и экономику в Стамбульском университете, а в 1990-х годах перешел на журналистику новых левых. Сейчас он главный экономический советник Эрдогана. При таком мышлении уже происходит неумолимый сдвиг в сторону постзападного мира, организованного вокруг оси Россия-Китай. Много говорят о создании «национальной» промышленности в автомобилестроении и оборонной промышленности с большей долей отечественных технологий при поддержке более глубоких рынков капитала. Министерство развития стало более центральным игроком, и новый фонд национального благосостояния был перепрофилирован для внутренних инвестиций. Некоторые видят в этом создание государственно-капиталистического сектора в понимании этого слова Бухариным: политизация и централизация производственного процесса с экспансионистскими (а не конкурентными) целями.

Между тем политическая культура породила параноидально-консервативные взгляды, основанные на теориях заговора. Чтобы дать представление об этом таблоидном мире: журналисты режима «доказали», что американские военные готовили протестующих Black Lives Matter и Antifa в курдских лагерях РПК и ОНС для использования против режима Эрдогана; когда в июне 2020 года в США разразились протесты BLM, они кричали, что куры вернулись домой, чтобы устроиться на ночлег: «Оружие, которое вы нацеливали на нас, теперь на ваших улицах».

Идея глобального сговора, направленного на ослабление турецкой экономики, прочно закрепилась, несмотря на - или, возможно, из-за - того факта, что финансиализация лежит в основе макроэкономической стратегии режима с 2002 года. Говорят, что за протестами в Гези, а также за валютным кризисом 2018 года стоял заговор, движимый завистью к достижениям Турции. Интеллектуалы режима резюмирует свой взгляд:

Фактически, все, что произошло, является частью многомерной осады, которая ведется против Турции с 2013 года, которую Турции каждый раз удавалось срывать. Мировой экономический центр тяжести смещается с Запада на Восток, а его проекты превратили Турцию в «центр массы». Кроме того, в то время как Турция подает пример мусульманским странам, президент Реджеп Тайип Эрдоган стал «естественным лидером ислама». То, что Турция за столом для коммерциализации источников энергии как на Ближнем Востоке, так и в Восточном Средиземноморье, и Турция больше не является «той старой Турцией», сильно расстраивает некоторых. . . Они скоро поймут, что им нужно сидеть и разговаривать с Турцией на равных, а не использовать шантаж и блеф.

Как охарактеризовать это новое политико-идеологичекое формирование? Некоторые предложили «Бонапартизм», но это не описывает специфичность режима Эрдогана. Одной из причин почему Луи Наполеон Бонапарт мог подняться «над» классами после 1848, было то, что он был человеком ни движения, ни народа. Несмотря на некоторые качества схожие с Бонапартом, истоки Эрдогана идеологические и популярные, так же как и у большинства правых голосов режима. Более того, использование идеологически настроенных и организованных частных боевиков против как курдов, так и левых отличает Эрдоганизм от Бонапартизма, который обращался к бандитскому насилию менее систематически. Было высказано предположение, что Эрдоган может планировать создать лоялистские силы из bekçis, или «ночных сторожей», формирование, которое идет от османских времен. В прошлом bekçis играли роль охранников небольшого имущества и полиции морали; подозревают, что Эрдоган может их вооружать для борьбы с курдами и левой оппозицией. ПСР также сочетает военизированную мобилизацию с «демократическими» методами, как это видно на примере мобилизации против переворота летом 2016 года, когда правые присвоили методы левых при Гези - районные собрания, оккупационные палатки и т. д. Но если «Серые волки» и некоторые радикальные исламисты подталкивают режим в этом направлении, он еще к этому не готов. Вместо того, чтобы пытаться вписать ПСР в существующее определение, будь то исламо-бонапартистское, государственно-капиталистическое или неофашистское, может быть более полезным получить представление о нем, исследуя логику его действий, его политическую практику. Как Эрдоганизм 2.0 справился с основными тупиками «турецкой модели» - экономическим, геополитическим и внутренней оппозицией?

Во-первых, снова, экономический кризис. С наклоном ПСР к правым в 2015-16 году, одной из ее крупных проблем была ухудшающаяся экономическая ситуация. Третий квартал 2016 года был провальным - инвестора сбежали из страны из-за политической нестабильности. Центральному Банку пришлось поднять процентные ставки до 12-13 % чтобы удержать валюту, но этим усугубляли долговую яму людей и бизнеса. В попытке компенсировать это задолжавшим компаниям в преддверии важного референдума в апреле 2017 года по новой президентской системе, ПСР запустила государственную схему трехгодичных займов малым среднем бизнесам, с нулевыми выплатами в первый год, выделив на это 30 миллиардов долларов. Это дало возможность на короткое время поднять экономику, но Центральному Банку пришлось снова увеличить процентную ставку с ослабеванием турецкой лиры в 2017 с последующей растущей инфляцией. Сама банковская система, как посредник фирм, которые в течении многих лет загоняли себя в долларовые долги, была очень уязвима для валютных колебаний.

Экономика уже замедлялась, когда Федеральный Резерв США поднял процентные ставки в июне 2018 года, подавая сигнал о новой турбулентности. Турция была среди стран которые пострадали больше всего, но Аргентина, Бразилия, Индия и Мексика также пережили упадок валюты, когда растущий доллар поглотил глобальный капитал. С усилением его позиции конституционными изменениями в 2017, Эрдоган перешел к более прямой форме наследственной интервенции. Пообещав взять экономику под личный контроль, он обьявил внеочередные выборы. Как он объяснил Блумбергу - снижение процентных ставок было лучшим способом разрешить проблему инфляции в Турции. После выборов 2018 года он назначил своего тестя министром финансов и сам возглавил Суверенный фонд национального благосостояния. Когда лира снова упала из-за скандала с Трампом о экстрадиции Гюлена взамен на сомнительного американского евангелиста, задержанного в Турции, ПСР договорилась о «сетке безопасности» в 15 миллиардов долларов США с Катаром. Несмотря на разглагольствования режима о заговоре на тему процентных ставок, Центральному Банку пришлось поднять ставки до невиданных 24% в сентябре 2018, принеся очевидные результаты: катастрофическая волна долгов и банкротств и высочайший уровень безработицы. Еле ожившая экономика снова потерпела удар от пандемии 2020. Эти нестабильность и кризисы стали источником привлекающей внимание политики Эрдогана.

Суммируя внешнюю политику Эрдоганзма полезно выделить варьирующиеся стратегии режима исходя из многих плацдармов на которых он ведет борьбу (или «поддерживает мир»). Несмотря на то, что парамилитаризация внутри станы идет рука об руку с вооруженной экспансией заграницей, цели режима на северной курдско-сирийской границе отличаются от планов на суннитско-арабский анклав Идлиба; военная поддержка правительства Сарраж в Триполи на более широком уровне, чем просто поставки противотанковых дронов и наемников, которые усилили продвижение Баку в Нагорный Карабах в 2020. Относительный успех или неудачу каждого из них необходимо оценивать с учетом этих целей.

На сирийско-курдской границе Эрдоганизм придал давней политике турецкого вооруженного господства новый «имперский» поворот. С 2018 года она постепенно колонизировала территорию, которая когда-то была Демократической Федерацией Рожавы. Когда ее силы постепенно завоевали западный пост ОНС в Африке в 2018 , ООН задокументировала серии убийств, похищений, грабежей и разрушений турецкими военными и военизированными союзниками, и также насильственное перемещение жителей и жесткие ограничения на действия женщин. В 2019 году с согласия Вашингтона турецкие военные атаковали города и деревни между Телль-Абьядом и Рас-эль-Айном, которые ОНС ранее отняла у ИГИЛ. Турция оккупировала 80-мильный пояс, глубиной около 20 миль, вдоль сирийской стороны границы, в то время как американские войска оттуда отступили к американским базам, разбросанным по сирийским нефтяным месторождениям. По одной оценке, погибло более тысячи мирных жителей; но число курдов вынужденных сменить место жительства намного превышает это число. Ходят разговоры о превращении оккупированного Турцией пояса в «безопасную зону» для миллионов сирийских беженцев в городах Турции или, как некоторые говорят, в сектор Газа ПСР. Не было никакого международного протеста; американские, сирийские и российские силы в зоне пришли к оперативному соглашению с турецким командованием, а солидарность New York Times с курдами продолжалась только до тех пор, пока они сражались на стороне американцев. Для Эрдогана завоевание считается успехом.

В двухстах милях к западу ситуация в Идлибе совсем иная. Российские самолеты патрулируют небо, а сирийские, американские и российские войска охраняют главную автомагистраль. Идлиб остается рассадником группировок джихадистов, а также обширным лагерем для сотен тысяч беженцев, изгнанных в результате войны. По словам Фехима Таштекина, одного из наиболее информированных корреспондентов в регионе, сосуществование нескольких участников само по себе является препятствием для устойчивого урегулирования. Официально США и Россия ожидают, что Турция нейтрализует банды джихадистов, в то время как режим Эрдогана хочет переманить их на свою сторону, что является частью его более широких амбиций по интеграции арабо-исламских правых под руководством Турции. Многие из джихадистов считают Турцию неисламской, хотя знают, что не продержатся долго в Идлибе без опеки со стороны Турции; другие относятся к этой идее теплее. Другими словами, игра в Идлибе еще не окончена. С точки зрения режима, ситуация на сегодняшний день положительная.

В Ливии Турция является одним из многих международных игроков, настроенных вместе с Катаром и Италией против Саудовской Аравии, Объединенных Арабских Эмиратов, Египта, России и Франции; США сохраняют баланс. Региональные силы и силы ЕС давно разделились во мнениях: поддерживать ли слабое, спонсируемое ООН Правительство национального согласия при Файезе ас-Саррадже, семья которого была опорой монархии, или нового «сильного человека», генерала Халифа Хафтара, при поддержке Франции. Нападение Хафтара на Триполи в 2019 году обострило ситуацию. Бывший офицер Каддафи, Хафтар участвовал в неудачной операции в Чаде в 1980-х годах, сбежал в изгнание и провел несколько десятилетий в Лэнгли, штат Вирджиния. По причинам, наиболее известным им самим, США не были заинтересованы в поддержке попытки Хафтара возглавить страну после 2011 года и не поддержали его кампанию против правительства Сарраджа. Но, как и Сиси в Египте, Хафтар изображает себя антиисламистом и тем самым ищет поддержки у западных «светских» сил, полагаясь при этом на ОАЭ и Саудовскую Аравию как на своих региональных покровителей. Россия также предоставила в распоряжение Хафтара своих наемников из Вагнера.

В 2019 году, когда Ливийская национальная армия (ЛНА) Хафтара, казалось, была готова оккупировать всю страну, США начали поддерживать Сарраджа, сохраняя при этом уравновешенный тон, чтобы не оттолкнуть верную опору в Персидском заливе. Турция тайно снабжала Сарраджа тяжелым вооружением, а теперь перешла к открытому военному вмешательству, отправив около 10 000 военизированных наземных войск, в то время как турецкие военно-морские фрегаты обстреливали позиции ЛНА с моря. Для иностранных игроков Эрдоган осторожно подчеркивал законность операции, указывая на то, что правительство Сарраджа официально запросило международную помощь. Перед внутренней аудиторией он объявил, что Турция обязана защищать миллион турок-кёроглу в Ливии - потомков детей, рожденных в Северной Африке слугами Османской империи, - и при этом выразил сожаление по поводу того, что Хафтара поддерживали «недемократические страны», такие как Саудовская Аравия, Египет и ОАЭ. Турецкая интервенция помогла остановить продвижение Хафтара; в июне 2020 года было объявлено о прекращении огня, и пресса Эрдогана объявила о победе.

Празднование ПСР было преждевременным. Поддерживаемая Катаром, Анкара продолжала отгружать военную технику и усиливать свое присутствие на авиабазе Аль-Ватия. Тем временем ОАЭ якобы финансирует усиление Россией позиций Хафтара на востоке. Даже если Хафтара каким-то образом ликвидируют, другие фигуры (такие как Агила Салех, в настоящее время президент Палаты представителей Ливии) ждут своего часа, чтобы унаследовать его роль. Без явного победителя страна, похоже, зашла в тупик, как и Сирия. Хотя число погибших среди гражданского населения в этом последнем раунде ливийского конфликта относительно невелико - около 400 человек, в основном убитых в результате ударов ЛНА, по сравнению, например, с более чем 12000 в Йемене, - ООН зарегистрировала сотни тысяч беженцев в Ливии и почти миллион нуждаются в гуманитарной помощи. Эрдогану, однако, удалось получить дипломатическую выгоду в виде ливийско-турецкого соглашения о морских границах, что помогло поддержать претензии Анкары на право бурения в недавно обнаруженном месторождения природного газа у берегов Кипра. Это привело к дальнейшим столкновениям с Грецией, Израилем и Францией в том, что сейчас называют «конфликтом в Восточном Средиземноморье». И здесь позиция Эрдогана хорошо работает внутри страны.

Ближе к дому война в Нагорном Карабахе в конце 2020 года стала еще одной политической победой ПСР. Турецко-азербайджанское «братство» было основным элементом мейнстримно-националистического дискурса, причем некоторые говорили о «одной нации, двух государствах» - воображаемом сообществе, которое отрицает этногеографическую реальность Армении, зажатой между двумя «тюркскими» державами. Эти кавказские республики пострадали от самых тяжелых последствий распада Советского Союза. Этнический конфликт привел к массовым убийствам с обеих сторон; В 1994 году Армения, лучше вооруженная благодаря богатству диаспоры, захватила территорию вокруг своего анклава в горном Карабахе, насильно вытеснив полмиллиона азербайджанцев. Постсоветская династия Алиевых в Баку ждала момента, чтобы исправить положение. В 2020 году покупка турецкого оружия предоставила такой момент. После этнических столкновений в июле Турция и Азербайджан активизировали свои совместные военные учения, а министр обороны Эрдогана заявил, что в борьбе за освобождение оккупированных земель Турция с ее 83-миллионным населением стояла рядом со своими братьями-азербайджанцами.

Нападение Азербайджана на Нагорный Карабах было начато в сентябре 2020 года с обстрелов дальнобойной артиллерии НАТО и задействования турецких боевых беспилотников Bayraktar, которые армянские радары не смогли отследить. Израиль, который рассматривает Азербайджан как полезную базу для операций против соседнего Ирана, также поставил дроны-камикадзе Harop. Анкара категорически отрицает отправку по крайней мере 1500 сирийских наемников в Нагорный Карабах во время конфликта, о чем широко сообщалось в западной прессе. Война закончилась менее чем за два месяца, когда Азербайджан вернул территории, утраченные в 1994 году - погибло около 5000 человек. Россия, которая играла (обманчивую) роль нейтрального наблюдателя, несомненно, больше всего выиграла от конфликта, еще больше расширив свою гегемонию в регионе за счет новых военных баз для своих миротворческих сил. Но Анкара также увеличила свое присутствие за рубежом, продемонстрировав свой военно-технический потенциал с помощью беспилотных летательных аппаратов Bayraktar и нормализовав использование сирийских боевиков за границей, что является ужасным злоупотреблением ситуацией. У себя дома Эрдоган укрепил коалицию с крайне правыми националистами.

Военная доблесть за рубежом, о которой говорят лояльные турецкие СМИ, также помогает укрепить гегемонию ПСР над разрозненными оппозиционными партиями, которые не решаются критиковать военные подвиги Турции, опасаясь показаться «непатриотичными». По мере того, как ПСР двигалась вправо, НРП («кемалисты») перепозиционировалась как левоцентристская партия под руководством бывшего бюрократа Кемаля Кылычдароглу. Преобразование было неэффективным, отчасти из-за личных недостатков Кылычдароглу, но также из-за тусклого примера по котрому строили модель партии: правой европейской социал-демократии. Жесткий секуляризм уступил место не новому политическому проекту, а его отсутствию. Три более мелкие партии, появившиеся в последние несколько лет, лишь усиливают неразбериху. Секуляристская ˙İyi Parti (Хорошая партия) была основана фракцией ПНД, которая порвала с Бахчели из-за того, что он поддержал проект о президентском превосходстве Эрдогана на референдуме 2017 года; у них 37 мест в Меджлисе. В 2019 и 2020 годах два либеральных раскольника из ПСР каждый основали свою собственную электоральную машину: бывший министр иностранных дел ПСР Давутоглу создал партию Гелечек (Будущее), а экс-министр финансов ПСР Али Бабаджан объявил о появлении DEVA, акроним демократии и прогресса. За исключением ДПН (левая Демократическая партия народов), все оппозиционные партии объединяются под знаменем национального единства всякий раз, когда режим давит на курдов; НРП даже («неохотно») поддержала оккупацию Африна в 2018 году.

Раздробленность оппозиции усиливает ее политическую слабость. Исключением стали выборы мэра Стамбула в 2019 году, проведенные после валютного кризиса. Кандидат от НРП Экрем Имамоглу победил, но Эрдоган отменил выборы и приказал провести их повторно. Это сплотило город в пользу Имамоглу, который победил с перевесом в 800 000 голосов. В общей сложности кандидаты НРП победили в пяти из шести крупнейших городов Турции, получив 30 процентов голосов в общенациональном масштабе; но ПСР все равно получили 43%. Все более автократическое поведение Эрдогана - последний инцидент - назначение неквалифицированного ставленника ПСР, главой центрального государственного университет в Стамбуле - должно стать преимуществом для оппозиции. Однако следует сказать, что сам Эрдоган остается грозной электоральной силой. За восемнадцать лет пребывания у власти он не мумифицирован. Хотя он сейчас старше и уже более уставший, он не утратил своей популярности. Он получает энергию от власти, и многим из его сторонников нравится то, что он с ней делает. Даже его дворец с тысячей комнат считается доказательством обновленной имперской мощи Турции. Если он снова победит в 2023 году, он будет у власти до 2028 года - беспрецедентное правление для турецкого лидера.

Слияние экономических и геополитических изменений ПСР не совсем способствовало созданию согласованной новой модели. Иногда кажется, что режим продвигается вперед в направлении государственного капитализма, неоимпериализма или даже, в некоторых случаях, неофашизма, но не доводит ни одно из них до логического завершения. Ограниченность возможностей турецкого государства, переполненное региональное поле и мировая конъюнктура сводят на нет экономические и неоимперские амбиции Анкары. Она беспокойно переключается между вышесказанным и патримониализмом, бессвязным использованием неолиберального дискурса и плохо сформулированным исламским национализмом. В некоторых ситуациях она по-прежнему использует свою собственную версию «турецкой модели», принимая турецко-суннитский синтез в качестве отправной точки для гегемонии над мусульманским миром, как это сделали османы. Как формула гегемонии, это может быть изменено различными способами - либерально-демократическим, военно-имперским, турецко-националистическим, неокалифатским - и режим Эрдогана, столь же прагматичный, как и идеологический, опирается на каждую из них, иногда на несколько сразу.

Анкара до сих пор может преподносить себя как оплот либерально-демократического ислама в регионе, особенно на контрасте с Саудовской Аравией. Дело Хашогги было примером этого. Турция продолжает предоставлять убежище многим изгнанным активистам Мусульманского Братства и стран Арабской весны, и другим арабским диссидентам. Журналист из Саудовской Аравии, проживавший в США Джамаль Хашогги, был важным каналом между арабскими активистами, с одной стороны, и турецкими исламистскими журналистами с другой. Его убийство саудовской секретной полицией в Стамбуле в 2018 было не просто операцией против журналиста, который вышел за рамки дозволенного, а символическим актом против пан исламизма турецкой модели. Режим Эрдогана смог воспользоваться этой возможностью. Турция моментально стала продвигать себя как хранителя свободной прессы, несмотря на рекордной количество журналистов в тюрьмах своей страны, и Эрдоган получил возможность появится в The Guardian как фигура чистейшей неподкупности. The Guardian был площадкой для многих комментаторов, которые видели убийство Хашогги как доказательство превосходства турецкого «демократического» режима перед единственной суннитской альтернативой - саудовской моделью.

Мираж либерального ислама так же продвигался сетью академиков-сторонников режима, журналистов, мыслителей и образовательных институций в Европе и Северной Америке, которые использовали прогрессивные и анти-расистские аргументы, чтобы подать Турцию Эрдогана как мирового лидера анти-империализма. Многие оппозиционные исламистские интеллектуалы присоединились к этой линии, исключив возможность критических или либерально-теологических взглядов, возникших в результате неудач как либеральных, так и фундаменталистских интерпретаций ислама в последние несколько десятилетий. Некоторые бывшие критики стали топовыми идеологами режима. Хайреддин Караман, когда-то считавшийся одним из лучших исламских юристов в Турции, недавно высказался, что давать взятку - не обязательно грех.

Был предпринят ряд попыток оживить «изначальную формулу ПСР» для борьбы с более националистической ПСР 2.0 - для того чтобы поставить примитивную форму Эрдоганизма против ее продвинутой версии. В этих кампаниях существует много нелепых аспектов, обычно проводимых светскими либералами, которые привязывают прогрессивную миссию единичным исламистским фигурам. Абдулла Гюль был в центре этих усилий, но он постоянно не оправдывал надежды возложенные на него, обычно не предпринимая нужных действий. В последние пару лет несколько колумнистов исламского ежедневного издания Karar также «порвали» с режимом, что породило подьем либеральных надежд, и как уже говорилось ранее две либеральные фракции отделись от ПСР - партия Давутоглу Gelecek и DEVA Бабакана. Но, разделяя необоснованную ностальгию по первому сроку ПСР с светскими либералами, они не видят ничего другого.

Либералы в Турции и за ее пределами наблюдают за обоими партиями с огромными надеждами, но не стоит забывать что Давутоглу был создателем провалившейся политики Эрдогана в Сирии в первые месяц Арабской весны, а Бабакан разрабатывал экономическую политику раннего «Эрдоганизма». Ни один из них не смирился со своими промахами. В длинном телевизионном интервью во время протестов в Гези, Бабакан объяснял, что в Турции нет проблем с безработицей и зарплатами, а значит нет оснований для массовых протестов. Реальная причина акций - провокация глобальным «лобби», которые были обеспокоены социальным миром в Турции, низкими процентными ставками и реальным ростом. Бабакан абсолютно не понял, что Гези был протестом против разграбления городов - то есть, лишения собственности, которое он сам организовал. Более широкое восстание в июне было нацелено на суннитско-патриархальный авторитаризм правительства, а не политику зарплат и трудоустройства (хотя экономическая политика социального обеднения, проводимая ПСР была частью причины). Пресса режима постоянно высмеивает эти две партии спрашивая что бы они сделали по другому, если бы были у власти вместо ПСР во время главных кризисов : протеста в Гези и переворота в 2016. Исламские либералы не имеют четкого ответа.

С углубляющейся милитаризацией региона и его роли в нем, фантазия о либеральном Исламе стала просто еще одно картой в колоде режима Эрдогана, иногда козырной. Идеологический лоск нео-имперским военным «приключениям» ПСР чаще всего придают вариации турецко-суннитской гордости и призыва к турецкому единству. Все эти интервенции дались Турции дешево. Ливийская операция , самая дорогая на сегодняшний день, была проспонсирована Катаром и правительством Триполи. Азербайджан заплатил более 120 миллионов долларов США за турецкие дроны и ракетные установки в 2020, в сравнении с 20 миллионами в 2019. Все это приносит политический успех, создавая громкие заголовки газет, отвлекающие от плохих экономических новостей. Эрдоганисты хорошо понимают, что они меньшие партнеры в любой выигрышной империалистической игре. В моменты их побед они могут мечтать о региональном доминировании без помощи России или других; но большинство времени они более прагматичны и согласны играть эту субимпериалистическую роль. Направленные на все стороны света турецкие маломасштабные интервенции возможно не сложатся в цельную картину, а только принесут победу во внутренней политике. Но до сих пор ни одна из них не обернулась крупным провалом.

Несмотря на весь националистический и евроазийский дискурс режима, мы можем увидеть то, как далеко Турция ушла от запада. Вашингтон при Обаме был главным игроком сначала в продвижении, а потом в отказе от модели Мусульманского Братства; при Трампе в вооружении, а потом в отказе от сирийских курдов. Обе администрации отказались продавать Анкаре последние модели противоракетной защиты и потом резко отреагировали на покупку Турцией росийских S-400 и ввели санкции против военных ПСР. Пентагон еще не показал как эта упущенная для американских производителей оружия сделка поставила под угрозу оборону НАТО. Турецкие арсеналы до отказа забиты завышенной в стоимости американской военной техникой. В стране размещены американские войска и оружие в Конье, Измире и Кюреджике, в Инджирлике огромная база, где у Пентагона достаточно оружия чтобы взорвать весь Ближний Восток. Турция со своей стороны осторожно остается на стороне международного закона: она отправила морские и наземные силы в Ливию в 2019 по официальному запросу Сараджского правительства, признанного ООН; получила разрешение от Вашингтона на операцию в северной Сирии и финансирование ООН на «гуманитарную помощь» в Идлибе; организовала продажу оружия и совместные военные учения с Азербайджаном через официальные каналы.

Лицемерие США и ЕС в призывах Турции к морали касательно ее военных интервенций - очевидно. Макрон был первым критиком, обвиняя Анкару в «опасной игре» в Ливии. Сама Франция, первая кто подливал масло в огонь при свержении Кадаффи в 2011, сейчас решила, что Ливии нужен сильный лидер и прислала свои бомбардировщики для атаки Хафтара в Триполи, в то время как их шестилетняя антиповстанческая операция в Сахеле породила хаос и новое поколение джихадистов. Париж осуждает использование Эрдоганом наёмников из Идлиба, но сам отправляет свой Иностранный легион в Чад, Мали и Кот-д'Ивуар. Недавняя волна репрессий Макрона против французских мусульман - это подарок попыткам Эрдогана показать себя мировым лидером ислама.

В тоже время Меркель, которая лично летала к Эрдогану, чтобы предложить плату за то, чтобы не пускать мусульманских беженцев в Германию, между строк говорит о том, что его режим сравним с гитлеровским. Сейчас в Турции около 4 миллионов беженцев, в большинстве из Сирии и внушительным числом из Афганистана. Эта страна со средним доходом не имеет ресурсов справляться с таким населением самостоятельно, особенно в сравнении с более богатыми европейскими государствами. Беженцы как правило живут в ужасных условиях, без какого либо плана о их дальнейшем существовании. Их прецедент показывает манеру в которой либеральные и исламские идеалы международной солидарности были инструментализированы. Режим Эрдогана дважды или трижды подталкивал беженцев аккумулироваться возле европейской границы, когда Европа не выплачивала обещанное. Меркель протестует, что Турция не должна использовать беженцев таким образом, тихо оплачивая нужные суммы. Ни она, ни один другой европейский лидер не предложили структурированное решение, чтобы предотвратить использование этих незащищенных людей в качестве разменной монеты. Это потребует постепенной перестройки европейского государства и общества, а не только Турции.

Столкновения интересов с Европой иногда перерастают в словесные перепалки, которые затем сдерживаются. Яркий пример - ссора Эрдогана с премьер - министром Голландии Марком Рютте в 2017 году, которая была широко освещена в медиа. Голландские власти не только запретили среди турецкого сообщества акции ПСР, выступающие за референдум, но и унизили дипломатов и политиков, которые их организовывали, а голландские нео-фашисты широко поддержали этот процесс. Стало ясно, что Рютте продвигает конфронтацию накануне выборов в Голландии, чтобы получить поддержку ультраправых. Эрдоган, тем временем, назвал голосование против него на референдуме 2017-ого года «голландской внутренней работой». Но Рютте притих с этой риторикой, когда победа на выборах была в кармане, и далее поддержал Эрдогана когда он уничтожил курдское самоуправление в северной Сирии в 2019, говоря что НАТО нужна Турция, геополитически и стратегически.

Другими словами, мосты не сожгли. Даже если турецкий дискурс описывает саму Турцию как часть Евразии и Ближнего Востока, ее экономика показывает другую историю. В 2020 году, 56% суммы турецкого экспорта было отправлено в страны ЕС, больше всего в Германию, в сравнении с 26% в Азию. Около половины турецкого импорта идет из ЕС, только треть идет из Азии. Израиль также остается главным партнёром, а Голландия стала большой частью причины экспортного роста в 2018-19 годах. Эрдоганисты любят часто говорить, что кемалистская республика была «вставкой» в столетиях суннитско-турецкого исторического развития, но глубокие связи страны с ЕС заставляют задуматься не является ли такой «вставкой» экономический национализм Эрдогана. В конце 2020, после того как пандемия продолжала сказываться на экономике, он продвинул своего тестя в Министры экономики - трубка мира протянутая западу, так как Албайрака считали руководителем экономико-националистических направлений правительства.

Но, несмотря на сильные связи с Западом, к золотому веку «Турецкой модели» вернуться уже невозможно. Связующие узы Холодной войны были разрушены, и импульс, возникший после 1990 г. - когда финансово-глобализационный пузырь «поднял все лодки» - пошатнулся посреди капиталистической стагнации хартленда. Ни США, ни ЕС не имеют полномочий поддержать либерально-демократический капитализм в регионе. Те которые еще лелеют эту мечту - просто теряют свое время. Но это не означает, что Эрдоганизм представляет разборчивую альтернативу. Турция дрейфует на ветру, движимая неоимперским высокомерием, кумовством, неурегулированными отношениями с Западом, милитаризацией, долговой зависимостью и подъемом Китая.