О «капитализации истории»:

Эту проблему я назвал бы «капитализацией» истории – то есть вопросом о том, насколько возможно в нынешних условиях обратить исторические события, смыслы и память в фундамент определенных претензий и требований, исходящих от общественных групп и целых государств. В обоих случаях речь идет не о частных событиях и ответах на них, а об использовании исторической темы для обоснования, если не для формирования, социальной и национальной идентичности.

В первом случае основной акцент делается на «заслугах»: Советский Союз действительно взял на себя основные тяготы борьбы с нацизмом в годы войны, нанес вермахту самые знаковые поражения и освободил бóльшую часть порабощенной Европы. Из этого сегодня предлагается сделать ряд «очевидных» выводов: об особой роли СССР в послевоенном устройстве мира; о необходимости отказа от «переписывания истории» (в том числе и от упоминания об агрессивных действиях Москвы в первые военные годы); об «искуплении» победой всех ошибок государственного и военного руководства и бессмысленности обсуждения ее «цены»; наконец, о специфических правах победителей в созданном ими мире.

Во втором случае основной акцент делается на «жертвах»: здесь многократно повторяется, что широкая этническая группа американцев африканского происхождения сформировалась в США вследствие нескольких столетий работорговли, когда предки нынешних граждан были привезены в Америку против их воли и на протяжении многих десятков лет жили и работали в нечеловеческих условиях, не имея гражданских прав и подвергаясь издевательствам и притеснениям. Основной посыл этих утверждений состоит в том, что сегодняшние потомки рабовладельцев должны осознать порочность своих предков и искупить их вину, создав особые условия для соответствующей этнической группы.

Разумеется, оба кейса не должны рассматриваться как совершенно «чистые»: в оценке истории Второй мировой войны российскими официальными лицами присутствует упоминание не только заслуг страны, но и страданий советских граждан, а в рассуждениях о прошлом афроамериканского сообщества находится место и для констатации его не оцененного должным образом вклада в процветание страны. Однако объединяющая черта не становится от этого менее заметной: через обращение к истории предпринимается попытка либо скорректировать современное положение вещей, либо поставить вопрос о его несправедливости.

Этот феномен я называю претензией на «капитализацию» истории: в ее основе лежит стремление обратить события давно ушедшего времени в инструмент обоснования благоприятствующих их участникам изменений в настоящем. И хотя может показаться, что нечто подобное встречалось и раньше, стоит обратить внимание на один значимый новый момент.

В истории сплошь и рядом случались события, итоги которых как минимум одна из участвующих сторон считала образцом несправедливости и которые поэтому вызывали протесты, национальные мобилизации и, в конечном счете, новые противостояния. Классическим примером стоило бы назвать период, последовавший после окончания Первой мировой войны, когда побежденная Германия лишилась значительной части территории, приняла миллионы беженцев и была вынуждена выплачивать репарации, не сопоставимые с ее экономическими возможностями. Приход к власти нацистов в начале 1930-х во многом был обусловлен тем, что они настоятельно требовали пересмотра условий мира, а затем и возрождения великой Германии, находя широкое понимание у сограждан. Чуть раньше те же чувства обуревали французов, потерявших в ходе франко-прусской войны 1870–1871 годов Эльзас и Лотарингию и успешно вернувших их по итогам Первой мировой. В обоих случаях чувство поруганной национальной гордости «капитализировалось» в мобилизацию, позволявшую частично (а иногда к тому же и временно) пересмотреть «несправедливое» положение вещей.

Однако эти события как минимум в двух принципиальных отношениях отличаются от тех, с которых мы начали. С одной стороны, и это особенно важно, в отличие от случаев, порожденных франко-прусской или Первой мировой войнами, истории как с победой советского народа над нацизмом, так и с угнетением черных рабов в Северной Америке выступают «связкой», простирающейся через многие поколения. Справедливости и признания требуют не те, в отношении кого первая была нарушена, а второе было недостаточным, а совершенно другие люди и государства. Ныне живущие в США афроамериканцы не знали рабства, а бóльшая их часть даже не жила в сознательном возрасте до Акта о гражданских правах 1964 года; Российская Федерация не является победившим в войне Советским Союзом, а под ныне развевающимся над Кремлем трехцветным знаменем воевали солдаты коллаборационистской армии Власова, сражавшиеся с советскими воинами. Таким образом, мы имеем дело с ситуацией, когда символическую ценность истории пытаются использовать люди, не являвшиеся ее непосредственными участниками.

C другой стороны, если обычно обращение к истории мобилизовало тех, кто к нему прибегал, и вызывало тем самым к жизни новые силы социальных групп или наций, то сейчас мы сталкивается с прецедентом обращения к внешним силам. Через апелляцию к урокам войны российские пропагандисты стремятся привлечь внимание других участников мирового сообщества, которые должны признать заслуги их страны и в идеале скорректировать собственные политические линии и стереотипы поведения, – даже получившая широкий резонанс статья Владимира Путина о Второй мировой войне первоначально была опубликована в западном издании. Через реанимацию вопроса об угнетении этнических меньшинств чернокожие американцы из «Black lives matter» призывают белое большинство и якобы отражающее исключительно его интересы федеральное правительство Соединенных Штатов проводить радикальную политику социальной поддержки афроамериканцев и развивать систему «аффирмативных действий» ради повышения социальной мобильности.

Оба этих момента заслуживают подробного рассмотрения. Начнем с первого.

Очень часто, говоря об истории, мы забываем, что в ней нет ничего, что не было бы результатом действий вполне конкретных людей. Конечно, существуют определенные исторические закономерности и тренды – однако для того, чтобы они спровоцировали те или иные события, люди должны совершить некие поступки. К этим поступкам можно относиться по-разному: порой их оценка определяется контекстом, в котором они были совершены, и последствиями, к которым они привели; а порой она представляется однозначно задаваемой правовыми и моральными нормами. Однако совершенно очевидно, что поступки людей порождают или персональное восхищение, или персональную ответственность. Пример преследования нацистских военных преступников указывает на попытку (насколько она была успешной, я сейчас не возьмусь судить) провести грань между теми, кто нес ответственность за совершенные злодеяния, и теми, кто в той или иной мере выступал в роли статистов. Эта грань может быть подвижной, но очевидно, что она существует всегда, разделяя общество на причастных и непричастных к определенным историческим событиям. Данный факт находит свое подтверждение прежде всего в том, насколько быстро преодолеваются ужас и неприязнь, которые, казалось бы, должны веками существовать между воевавшими друг с другом народами: не только Германия через несколько десятилетий после самой катастрофической войны стала позитивно восприниматься соседями и сейчас является домом для миллионов евреев, поляков, чехов и представителей чуть ли не всех народов бывшего Советского Союза, но даже жители находившихся долгое время в состоянии жестокого гражданского конфликта республик бывшей Югославии сегодня не испытывают друг к другу ненависти и отвращения.

Это означает, что история гораздо более персонифицирована, чем нам кажется. Не только народы не могут быть ответственными за деяния отдельных лиц – но и, что в данном случае даже важнее, наследники героев или негодяев тоже не имеют к ним никакого отношения. Тот факт, что наши прадеды и деды воевали с нацизмом, защищая Советский Союз, никак не определяет того, как мир должен относиться к их потомкам, живущим в современной России. Уважение к их подвигу должно сохраняться в веках, но любые попытки трансформировать его в инструмент достижения текущих политических целей смешны и гротескны. То, что европейцы совершили массу богопротивных поступков, организуя и долгое время поддерживая работорговлю, а американские плантаторы зачастую переступали этические границы в обращении с чернокожими рабами, никак не уполномочивает потомков этих рабов требовать компенсации от белых, не имеющих к былым жестокостям никакого отношения. Как и в случае с поступками людей, в ситуации с историческими событиями горизонты ответственности (но не причинности) совпадают с жизненным циклом поколений: это означает, что, даже объясняя проблемы своей страны случившимся 80 лет назад нападением нацистской Германии или происшедшим 800 лет назад монгольским нашествием, мы не можем ни возлагать ответственность за происходящее сегодня в России на монголов и немцев, ни требовать к себе особого отношения за спасение Европы от Орды, а мира – от ужасов нацизма.

Любые попытки применить иной подход вызывают два одинаково сомнительных следствия. Если мы начнем продлевать «цепочки ответственности» в глубь времен, мы забудем о том, что в разные исторические эпохи существовали различные понятия о законах и морали – и таким образом интерполируем современные социально-политические нормы в прошлое. Если мы будем пытаться обосновывать наши текущие политические шаги успешностью подобных мер, предпринятых в прошлом, мы никогда не станем современными и обречем себя на стагнацию и регресс. Историю нужно помнить, но ее сложно «капитализировать».

Второй момент тоже весьма примечателен. Практически любое обращение к истории показывает, что во все времена она была наполнена жестокими событиями, демонстрирующими прежде всего человеческий эгоизм. Практически никто не сражался «за счастье всего мира»: люди боролись за себя, за собратьев, за свои страны. Уроки истории – как и любые уроки, которые человек усваивает из жизни, – касаются только тех людей и тех обществ, которые стремятся их извлечь. Те или иные политики, общественные деятели, отдельные граждане – все они могут сказать: мы ошиблись в том и в этом, и сегодня нужно эти ошибки исправить. Конечно, в некоторых случаях это оказывается невозможным: почти наверняка в конце своей жизни император Франц-Иосиф жалел об австрийском ультиматуме Сербии, император Вильгельм – о своем игнорировании русского предложения передать австрийско-сербский спор на рассмотрение Гаагской конференции, а император Николай II – о том, что первым из глав конфликтующих сторон отдал приказ о всеобщей мобилизации. Часто ошибки анализируются и исправляются: так, после «большого скачка» и «культурной революции» Китай все же выбрал политику перехода к рыночной экономике и открытости миру, которая в итоге сделала страну одной из глобальных сверхдержав и вывела из абсолютной бедности почти миллиард человек. Однако никогда не встречаются ситуации, в которых люди или общества осмысливают свой исторический путь и приходят к выводу, что вынесенные ими уроки должны быть выучены и использованы другими народами.

Именно поэтому сегодняшние исторические экзерсисы вызывают массу вопросов. Когда, например, Путин рассказывает о том, насколько деструктивной была позиция Польши в 1937–1939 годах, а потом вспоминает о страданиях советских людей в Великую Отечественную войну, это выглядит по меньшей мере странно: лидер России и ее президент мог бы куда более «адресно» поговорить о подорвавшей доверие к советской власти коллективизации, о предвоенном разгроме верхушки Красной Армии, о бездарном сталинском командовании – потому что именно эти факторы позволили в 1941-м германским армиям дойти до Москвы. Когда сегодня афроамериканцы требуют от белого большинства раскаяния за сегрегацию и дискриминацию, не может не зародиться вопрос: почему серьезное движение за гражданские права началось только в начале 1960-х, хотя свертывание «политики реконструкции» стало фактом в конце 1870-х? Пятнадцатая поправка к Конституции США вступила в силу в 1870 году, и уже через несколько лет четверо из пяти конгрессменов от Южной Каролины были афроамериканцами (кстати, в нынешнем составе Палаты представителей к ним относится лишь один из семи ее членов, избранных от штата). История показывает: никто никому ничего не должен; за права и возможности нужно бороться, а если они завоеваны, их нужно использовать. Даже если исторические акторы будут вынуждены помочь «пострадавшим», такая поддержка никогда не сравнится с тем, что последние могут сделать для себя сами.

Примеры можно продолжать, но основная мысль понятна: уроки истории относятся, на мой взгляд, только к тем, кто непосредственно причастен к событиям, из которых они были вынесены. Любой случай, когда люди учатся на чужих ошибках, выглядит скорее исключением из правила, а ситуации, в которых анализ исторических событий приводит к стремлению радикально изменить свое отношение к другим их участникам, являются уникальными, и на них вообще не стоит рассчитывать.

Если суммировать сказанное, можно утверждать, что никакие прошлые заслуги или былые страдания не являются факторами, способными повлиять на нынешнее положение различных социальных групп или народов. Признание ошибок и извинения за них совершенно уместны, как и компенсации жертвам исторической несправедливости – но все они должны быть адресными и своевременными. Выплата Западной Германией трех миллиардов марок Израилю, состоявшаяся в 1952–1965 годах, была возмещением издержек, связанных с репатриацией 500 тысяч евреев; известны и другие случаи возмещения тем, чьи права были так или иначе нарушены. Официальное признание фактов геноцида – например, армян в Османской империи – вполне справедливое требование, так как оно не предполагает никаких репараций. Однако требования той или иной постоянной поддержки или какого-то особого отношения на основании давно случившихся событий, ни виновников, ни жертв которых сегодня нет уже в живых, на мой взгляд, безосновательны. Значит ли это, что «капитализация» истории невозможна? На мой взгляд, нет, не значит. Вопрос заключается скорее в том, как она может осуществляться.

История человечества насчитывает более пяти тысяч лет, из которых лишь в последние несколько столетий большинство обитателей Земли стали активно взаимодействовать друг с другом: до этого относительно изолированные сообщества существовали преимущественно сами по себе, а уровни их экономического и технологического развития были более или менее сопоставимыми. Подъем и упадок отдельных обществ лишь в исключительных случаях был обусловлен их взаимодействием с другими – большинство погибших под ударами завоевателей держав сами клонились к закату, а те, что только набирали силу, смогли достичь расцвета и после масштабных военных поражений. Эпоха глобализации принесла много новых вызовов, но она же открыла и массу новых возможностей; таким образом, во все времена люди могли достигать того, что в будущем принесет их обществам пользу.

Польза эта воплощается в двух основных элементах: в привлекательности того или иного общества как для своих собственных членов, так и для других людей и в способности его к дальнейшему развитию. Собственно, эти два момента и могут считаться элементами «капитализации» истории.

Первый момент включает в себя несколько аспектов. Можно начать с самого банального: с достижений материальной культуры. Во многих уголках мира существуют творения человеческих рук, которые притягивают к себе людей. От пирамид Гизы до Акрополя, от Колизея до Петры, от Великой китайской стены до Мачу-Пикчу, от Кремля до монастыря Сен-Мишель, от Эйфелевой башни до статуи Христа-искупителя – эти и тысячи других объектов формируют великое наследие сотен народов. Их создание и сохранение воплощают триумф человеческого духа и обеспечивают странам, превратившим свою материальную историю в часть повседневности, огромные конкурентные преимущества. «Вплетение» истории в жизнь современного человека – а это может касаться и сохранения уникальных традиций ремесла и техники, поддержания старинного уклада жизни, а также многого другого – наиболее очевидный метод «капитализации» истории, который массово используется самыми разными народами. Не менее значимыми, на мой взгляд, выглядят и достижения интеллектуальные и духовные, прежде всего воплощающиеся в социальных практиках. Огромной притягательной силой для миллионов людей сегодня обладают действующие институты демократии и защиты прав человека, правовая система, обеспечивающая эффективную судебную защиту, гарантии нерушимости прав собственности. Разделение общественной и частной сфер, да и сама концепция правового порядка, являются величайшими социальными инновациями – и общества, которые породили и внедрили эти социальные технологии, во многом так же «капитализировали» свою историю, причем даже более эффективно, чем радетели материальной культуры.

Иначе говоря, «капитализация» истории в своей основе предполагает максимальное использование последующими поколениями достижений предшествующих поколений, как материальных, так и духовных. Важнейшим принципом такой капитализации является фактический отказ от революционности в отношении исторических ценностей: то, что можно назвать patrimoine, так или иначе сохраняется и внедряется в жизнь общества. Оказывается, что во многих случаях использование законов многовековой давности не противоречит современным подходам, а сохранение культурных ценностей перевешивает соображения экономической целесообразности. На мой взгляд, именно богатство материальной и социальной культуры вместе с отношением к образам прошлого сегодня в наибольшей степени отличает цивилизованные общества от нецивилизованных. Я не случайно применяю именно эти термины, потому что убежден: «цивилизация» есть понятие, которое можно употреблять только в единственном числе, и ее граница определяется в первую очередь отношением к прошлому. Мне кажется, пришло время открыто сказать: талиб, разрушавший статуи Будды в Афганистане, или руандиец, поджегший собор в Нанте, принадлежат не к «иным цивилизациям», а к миру варварства. Таким образом, первый эффективный метод «капитализации» истории сводится к сохранению исторического наследия и его инкорпорированию в структуры повседневности.

Второй способ «капитализации» истории предполагает банальное сравнение эффективных и неэффективных исторических практик и последующее применение тех из них, которые наиболее отвечают целям развития. В последние несколько столетий истории различных народов перестали быть «линейными», пересекаясь и взаимодействуя все более тесно. В прошлые исторические эпохи на переосмысление определенных социальных практик уходили столетия – в данном случае можно вспомнить и «закрытие» Китая в XV веке, и «уход в себя» Византии, и некоторые другие примеры. В подавляющем большинстве случаев социальный упадок оказывался необратимым, чего в наши дни практически не бывает. Сегодня люди куда более успешно могут извлекать уроки из собственной истории, сопоставлять свой путь с путями, пройденными другими народами, и корректировать направление и динамику своего развития. Общества, столетиями казавшиеся отсталыми, смогли в ХХ и начале XXI века выйти в авангард мирового развития, причем в подавляющем большинстве случаев они сделали это не за счет тех внешних сил, которые когда-то мешали им развиваться, а вопреки таковым. Такая «капитализация» представляет собой не использование позитивного опыта и наследия, а скорее отторжение отрицательного; она предполагает «исключение» из истории наиболее вредных и неэффективных практик и мобилизацию «от противного»: не случайно наиболее успешные модернизации происходили там и тогда, где и когда общества сталкивались с необходимостью острой и критической переоценки своей предшествующей истории, «опереться» на которую в некоторых случаях было невозможно, а прошлое вообще не предоставляло идеальных образов, с которыми хотелось бы сообразовывать действительность. Не будет большим преувеличением утверждать, что эпоха модерна создала во всех регионах мира условия для быстрого экономического и социального прогресса – но лишь для тех, кто стремится к его достижению. Парадоксально, но на нынешнем отрезке глобализации «выпасть» из истории куда проще, чем сто или двести лет назад. Принципы суверенитета защищают общества, не стремящиеся меняться: именно поэтому в конце прошлого века даже появился термин «неразвивающиеся экономики», адекватно описывающий многие современные социумы. Изучая свои и чужие ошибки, каждая страна способна сегодня «капитализировать» историю, мобилизуясь ради достижения лучшего будущего. Я добавил бы к этому, что многое из сказанного относится не только к странам, но и к социальным группам, в частности – к тем же меньшинствам, о которых уже говорилось. В истории известны примеры весьма успешных меньшинств: причем в большинстве случаев они оказывались дискриминируемыми и угнетаемыми, что не мешало им добиваться впечатляющих успехов. Самым выдающимся примером, несомненно, является многовековая история еврейского народа, рассеянного по многим европейским странам; однако не стоит забывать и об армянской диаспоре на разных континентах, и об индийцах в Южной Африке на рубеже XIX и ХХ веков, и, наконец, о китайском меньшинстве в государствах Юго-Восточной Азии. Солидарность, склонность к инновационному мышлению, другие личные и коллективные качества помогали и помогают меньшинствам выживать в исключительно сложных обстоятельствах и достигать успехов, порой недоступных формальному большинству.

Подводя итог, я хотел бы повторить несколько основных моментов. Самое важное, на мой взгляд, это умение отделять исторические события от исторических явлений. Первые, какими бы героическими или трагическими они ни были, мало влияют на перспективы развития того или иного общества, так как выглядят преходящими. Гордиться миллионами жертв, принесенных ради прошлых побед, бессмысленно: эти люди отстояли страну тысячу или сто лет назад, но они ничего не могут сделать для нее сегодня. Куда большее значение имеют последовательное накопление и сбережение достижений материальной культуры, рождение реплицируемых социальных инноваций, которые могут применяться многими народами, а не подчеркивать особость одного.

Сегодня следует переосмыслить глубину «исторических горизонтов», поскольку становится все более понятной как невозможность опоры на давно случившиеся исторические события, так и неэффективность выстраивания идентичности вне современных трендов и тенденций. В меняющемся мире нового тысячелетия заброшенные в прошлое «якоря» уже не удерживают страны и народы: исторические события подвергаются десакрализации почти сразу же после того, как персональная память о них уходит вместе с теми, кто был их участником. Хорошо это или плохо, можно обсудить отдельно, но это остается фактом, с которым крайне неразумно не считаться.

И, наконец, надо постепенно привыкать к мысли о том, что в стремительно развивающемся мире не очень убедительно выглядят рассуждения о тех, кому история только улыбается, и о тех, кто постоянно оказывается ею обижен. В истории большинства народов были и есть моменты успехов и достижений, признаваемых всем миром. Если же таковых у части обществ нет, то это, наверное, является поводом серьезно задуматься скорее о правильности их исторического пути, нежели о виновности остального человечества в проблемах данных конкретных народов. История была и остается пространством жесткой конкуренции, и попытка превратить ее в нечто иное больше навредит, чем поспособствует, общественному прогрессу.

джерело