Заметки о Нашем Времени

О душевных болезнях говорить не принято. А названия этих болезней часто используем в обиходе как «сакральные топоры» уничижения другого – «идиот», «шизофреник», раздвоенная личность. Эти болезни еще определяют как «расстройства». Ну, есть люди нормально «настроенные», и есть среди них «расстроенные», словно поломанные музыкальные инструменты. Их «поломка» выглядит аномалией рядом с огромным числом совершенно нормальных и здоровых личностей. Генетика, патология, результат нервного потрясения… Врачам виднее.

«Год 2000 апреля 43 числа.

Сегодняшний день – есть день величайшего торжества! В Испании есть король. Он отыскался. Этот король я. Именно только сегодня об этом узнал я. Признаюсь, меня вдруг как будто молнией осветило. Я не понимаю, как я мог думать и воображать себе, что я титулярный советник. Как могла взойти мне в голову эта сумасбродная мысль? Хорошо, что еще не догадался никто посадить меня тогда в сумасшедший дом. Теперь передо мною все открыто. Теперь я вижу все как на ладони. А прежде, я не понимаю, прежде все было передо мною в каком-то тумане. И это все происходит, думаю, оттого, что люди воображают, будто человеческий мозг находится в голове; совсем нет: он приносится ветром со стороны Каспийского моря. Сначала я объявил Мавре, кто я. Когда она услышала, что перед нею испанский король, то всплеснула руками и чуть не умерла от страха. Она, глупая, еще никогда не видала испанского короля. Я, однако же, старался ее успокоить и в милостивых словах старался ее уверить в благосклонности, и что я вовсе не сержусь за то, что она мне иногда дурно чистила сапоги. Ведь это черный народ. Им нельзя говорить о высоких материях. Она испугалась оттого, что находится в уверенности, будто все короли в Испании похожи на Филиппа II. Но я растолковал ей, что между мною и Филиппом нет никакого сходства и что у меня нет ни одного капуцина… В департамент не ходил… Черт с ним! Нет, приятели, теперь не заманить меня; я не стану переписывать гадких бумаг ваших!» (Н.Гоголь, «Записки сумасшедшего»)

Но как всякая хворь, психические болезни - крайность, про-явление социальной проблемы, личностной или общественной, где пределом является смерть, духовная и физическая.

Личность – идентичность Я, а личины – про-явление многомерности идентичности, в ее целостности и многогранности. В этом «единстве многообразия» индивидуального идет непрекращающаяся конкуренция черт, способностей и ролевых возможностей человека. Искусство удерживать грани и развивать человеческие качества наиболее важных из них – то, чему учится человек всю жизнь.

Но трансформация личности в конкретную ролевую личину может стать и приобретенной социально-психологической патологией. «Что ты во-образил о себе?!!» - сталкивались с таким в повседневности? Те случаи, когда ролевая личина довлеет над личностью, и выпяченные грани характера, поведения и позиции до неузнаваемости меняют знакомого тебе человека.

Личина как игровая форма представленности личности и есть его «образ» в данной конкретной ситуации, как с внешними, так и с поведенческими, семантическими проявлениями. Образ, востребованный и выбранный личностью, довлеет над самой личностью, как специфическое «внутреннее обстоятельство».

Трансформация личности в конкретную личину особенно ярко проявляется в жизни профессиональных и, что очень важно, талантливых актеров. Когда мы высоко оцениваем работу того или иного актера, невольно восклицаем «Как он сыграл!», и даже не подозреваем, что такие трансформации дорого даются самому актеру. Полное пере-воплощение в другого – от ролевого участия к само-отождествлению (ре-идентификация), с угрозой на время потерять себя настоящего. Трагизм настоящего актера – в бесконечной трансформации и возвращении к себе.

К сферам деятельности, где игровое пространство может подтолкнуть к трансформации личности в конкретную ролевую личину, можно отнести прежде всего политику, службу в вооруженных силах, медиа. «Каким ты был, таким и остался» - в этих сферах редкий комплимент, зато «изменился до не-узнаваемости» - повсеместно.

И все же мы не считаем такое возможное перевоплощение личности в личину клинической патологией, относимся понимающе-снисходительно, словно признавая право за этим человеком выбрать из множества игр ту одну, в которой он претендует стать гроссмейстером. Тем самым, вольно-невольно признавая право человека на эту окончательную «раздвоенность». Право на любимую игру и на свою самую удачную роль.

Владимир Леви (психолог, психоаналитик) неслучайно назвал «быть собой» искусством. Много вы знаете в жизни мастеров, которые остаются собой в многомерье жизненных игр?

О ролевой природе личностного про-явления в конкретных ситуациях, действиях и отношениях написано немало. Из широко распространенного – психоаналитик Эрик Берн («Игры, в которые играют люди. Люди, которые играют в игры»).

Сферы деятельности и формы человеческого общения носят характер ролевой игры, в которой каждая личность выражает себя в ролевой форме и личине, соответствующей правилам данной игры. Диалектика личности и личин (как множественности ролевых про-явлений личности) выявляет ограниченность функции, отраженной в роли в каждом конкретной игровой ситуации, и одновременно – многогранность возможных функций, которые человек может реализовывать в разных сферах деятельности и социальных пространствах.

Ребенок, еще не имеющий опыта и навыков разных игровых ситуаций-пространств, выглядит естественно-контрастным на фоне ролевых личин. «Наивен как ребенок» - снисходительно-умудренная оценка опытных взрослых, хорошо освоивших опыт многочисленных игровых личин.

У ребенка «хочу» и «делаю», как правило, совпадают по сути и форме реализации. Но по мере того, как ребенок освоивает сложные игровые формы отношений, сталкиваясь со взрослыми «табу», их условностями и малопонятной еще для него, но очевидно-практической ролевой субординацией и иерархией (мама и папа, мама и бабушка, мама и продавец в магазине), он «учится» достигать желаемого не прямо, а опосредованно. «Ты смотри, как он научился хитрить» - это так взрослые фиксируют первые признаки социализации своего ребенка, его первую «опытность» и опыты по достижению «хочу» с помощью еще наивных, но уже вполне практичных и даже результативных ролей. «Закатил истерику» - это же не о болезни нервно больного детеныша, а о его наивной хитрости «выбить» свое «хочу» (жизненные ситуации, думаю, Вы легко представите сами). Ну а у взрослого, социализированного человека багаж ролей как в библиотеке – и повседневно-практичных (социальная роль и статус, сферы «включения» - от деловой сферы до досуга), и отношенческо-психологических (сферы личного общения).

Человек в своей жизни постоянно «мерцает» в разных пространствах в разных личинах, в которых выражаются его роли и функции – ребенка своих родителей и специалиста в профессии, семьянина и друга, собеседника для друзей и ученика у умудренных, убежденного сторонника взглядов и почитателя ритуалов, руководителя и подчиненного, политика и избирателя. В каждом конкретном случае функция-роль («образ») несет в себе набор поведенческих, семантических и психологических кодов (индивидуализированных культурных кодов), которые позволяют максимально «включиться» в игровое пространство ситуации.

Чем отточеннее поведенческие навыки и коды, тем легче включение. Органичность ролевого проявления личины (проще – когда человек «как рыба в воде») позволяет понять и наиболее привычные для него, близкие и присвоенные сферы жизни и ее игровые правила. Неестественность поведения, «аляповатость» фраз и жестов считывается сразу как «наигранность» (и эту характеристику мы часто используем даже в быту, не подозревая насколько она точна и глубока).

«Не верится» (гениальное «не верю!» К.Станиславского), потому что не порождает «до-верия». Другими словами, не подтверждается самой жизнью и жизненностью образа, с которым имеем дело. Только игра, и только роль-личина.

Хотите понять личность сквозь пелену его личин? Научитесь читать «текст» в разных ситуациях, в которых он предстает органично или «аляповато».

Ироничным символом нашего повседневного «виртуального» пере-воплощения для меня стали автомобилисты. Вернее, поведение автомобилистов в своих авто, особенно в критичных ситуациях – пробки, перекрестки, дорожные конфликты. Очень многие, садясь за руль, «воплощаются» в это авто-тело как нечто живое и самодостаточное. Нарушения правил, автохамство и прочие «прелести» автопроисшествий, как и банальное поведение автомобилистов в нестандартных ситуациях, как ничто другое «раскрывают» характер человека – именно потому, что ему кажется его «авто-тело» чем то иным, другим, как «другое существо». Авто в таком случае – как «ник» в интернет-сети.

С распространением многочисленных теорий виртуальности и виртуального мира, рожденного, как считает большинство их авторов, миром медиа и интернет, возникла иллюзия того, что человеческая раздвоенность – лишь порождение ложных пространств. То есть – личины (ники, медиа-герои и таблоидные образы жизни, фейковые события) – это все ТАМ, в информационного-медийной реальности. А в материальной жизни – все настоящее. Опасная иллюзия. Потому что «виртуальность» внутриположена самой игровой форме деятельности и культуре, вне зависимости от того, воплощена она буквально в реальной ситуации, или – в гротескной форме медиа-информационного сюжета.

В повседневных отношениях, осуществляющихся в игровых формах, роли-личины являются своеобразной адаптацией к внешнему. Сами материальные, психологические и ролевые обстоятельства принуждают к определенному образ-ованию личности как «участника игры». Вместе с тем, адаптация может стать из временного, ситуативного действия, - и повседневным, постоянным способом «адаптированной жизни», - в выбранном образе-личине, который позволяет жить максимально удобно и неконфликтно, вы-живать. Мир - театр, стремительно двигающийся к глобальному «до-нарисованному» 3D.

Периодическая смена главных, доминантных в жизни ролей-личин-образов задает систему координат (ролевые x-y-z) само-идентификации личности. «Кто я» - на этот вопрос ежесекундно человек отвечает, апеллируя к своей роли/ролям, их обоснованности, и своему «праву на роль».

Идентификация себя с образами и ситуациями отражается в «само-легендировании», ибо в итоге само-идентичность личности – это его собственный внутренний ответ на вопрос «Кто я?» - для других. Представляя себя вовне, человек никогда не пересказывает свою прошедшую жизнь посекундно. Это невозможно, да и абсурдно. В его само-идентификации, выраженной в «легенде», отражаются лишь те существенные со-бытия и черты, которые отвечают и объясняют его личность в этой роли и в этом образе.

Согласитесь, претендент на роль дрессировщика тигров в цирке будет выглядеть как сумасшедший, если представит себя как «прохожего, который увлекся афишей и зашел попробовать». Дрессировщик «производит» себя и идентифицирует себя лишь тогда, когда в его реальной жизни были – учеба, практика, опыт и реальные результаты в этой сфере. Ведь, в конце концов, это ему выходить потом на арену и управлять тиграми. Но от обратного, в «легенде» дрессировщика вовсе не важны его личные переживания, увлечения марками и политические взгляды.

Само-идентичность, выраженная в личной «легенде», зависима от образов, ролей и личин. Патологичное сваливание в одну роль-личину приводит к рабской зависимости человека от само-выбранной, комфортной и одновременно – подавляющей роли-образа. «Раб лампы».

Распространенность профессий консультантов в области PR, GRи личностного роста связана как раз с потребностью в стандартизации, доведении до состояния "рафинада" легенд политиков, бизнесменов, компаний и партий в плане их приемлемости и адаптации к требованиям сложившихся политических и рыночно-потребительских игр.

Поток магических "легенд-однодневок", обрастающих атрибутами самопрезентации и уподоблений, - уже норма Нашего времени.

Преодоление «одномерности» и «личинной ограниченности» с помощью иллюзии «иного» - еще одна сторона Нашего времени. Смысл жизни подменяется ощущением иллюзорного личного состояния, даже если это ощущение достигается не химическими, а семантическими и психологическими средствами. Так спортсмена тренер «накачивает» установками перед состязанием: «ты сильный», «ты победитель». И его подопечный побеждает, в забеге. Чтобы потом, сняв лавры, вернуться в реальность, и уже через пять минут тосковать о новом забеге и новых установках. Где только и «о-существляется» это состояние и ощущение сильного победителя.

«Конструирование смыслов», «создание новых смыслов»… Не смеюсь, хохочу. Не успели пережить повальное создание «фабрик мысли», как вот вам, пожалуйста, – «фабрики смыслов».

Создатели духовных «пустышек», сродни наркотикам на час. Творцы духовных «франкенштейнов», личины которых достигают гулливеровских размеров в знакомом игровом пространстве, но рушатся при смене правил или смене самой игры.

В одной из публикаций о наркотиках прочел о том, что в Сети появились звуковые файлы-наркотики, прослушивание которых (за оплату, конечно) позволяет достичь состояний, сопоставимых с наркотическим опьянением от традиционного зелья. Звуки-наркотики, слова-наркотики, ситуации-наркотики. Иллюзия переживаний, которая достигается самыми разными способами, – потребность нашего времени.

Участник ритуального танца где-то в далекой Амазонке или ходоки крестного хода переживают настоящее, живое пере-воплощение, чувствуя себя частью реального одухотворенного мифического действа включения и при-частия. Их действия несут в себе духовно-практическое значение – и буквальная передача опыта, и социальное действие, направленное на других, и личные переживания Общего. Живой миф.

И от обратного. Осколочность, одномерность, индивидуализация жизни превращает личность-личину в актора локальных, бессвязных сцен, потерявших сюжет. Как театральные сценки из спектакля, который никогда не исполняется акторами полностью.

Одинокий, «об-личенный» индивид-современник занят только собой и той своей ролью, в которой ему понятно и удобно. Где он достигает цели или удовлетворения лишь в конкретной игровой форме и в конкретной личине. С потерянным прошлым и тусклым, мало волнующим Общим настоящим. Героизм защитника Родины и саморазрушенность несчастного, невостребованного человека «в мире». Успех спортсмена-победителя и потерянность «такого как все».

Фетишизм разрушителен – как алкоголь или наркотик, как сексуальная фетиш-патология, с каждой дозой увеличивающие зависимость от «виртуального мира», вырывая из многомерного реального мира. Бесконечно длящееся настоящее. Бес-смысленные игры «личин», разрушивших многомерность личности. Мертвый миф, из которого выхолощен сюжет жизни.

Доведенный до предела, фетишизм не только о-площает, но и начинает подменять саму реальность – как живую деятельность и живой опыт. Ощущения замещают само практическое пере-живание реальности.

«На уровне потребления этот новый дух (- капитализма, - авт.) принадлежит так называемому культурному капитализму: первоначально мы покупаем товары не из-за их полезности или статусности; мы покупаем их, чтобы получить опыт, который они предоставляют, мы потребляем их, чтобы сделать нашу жизнь приятной и значимой, выразительной. Эта триада не может не напомнить лаканову триаду Реального, Символичного и Воображаемого: Реальное непосредственной полезности (здоровая пища, качество машины и т.д.), Символического статуса (я покупаю определенную машину, чтобы обозначить мой статус – теория Торстена Веблена), Воображаемое полноценного и достявляющего удовольствие опыта. В дитопии Пола Верховена «Вспомнить все» одно агентство предлагает установить в наш мозг память об идеально проведенном отдыхе – для чего не надо никуда ехать, а гораздо более практично и дешевле непосредственно получить память о путешествии. Другой версией той же логики было бы испытать желанный отпуск в виртуальной реальности – раз именно опыт есть то, что действительно имеет значение, почему бы не заняться как раз опытом, отбросив неуклюжие окольные тропы робкого обзора реальности?»

(Славой Жижек, «Размышления в красном цвете»)

Таким потребительским товаром Воображаемогоможет быть как иллюзорная ассоциация туалетного мыла с путешествием, так и отождествление политической рекламы в форме художественно упакованной и эмоционально выверенной рекламы (или художественной постановки – сюжетная реклама, фильм, ток-шоу) с реальным изменением в политике, экономике, правовых отношениях.

В нашем сознании (и в представлении многих, кто исследовал игру и ролевой характер поведения личности) игра зачастую представляется лишь как отдельная деятельность. Ну, например, как форма передачи навыков и знаний (ритуал), или - как форма решения проблемы на основе «уподобления».

Йохан Хейзинга одним из первых аргументировал игровой характер культуры вообще и современной культуры в частности. Homo ludens, человек играющий. Хейзинга отмечает, что игра сама по себе есть способ осуществления интересов и намерений, а не просто «форма»:

«Функция игр в ее высокоразвитых формах, о которых здесь идет речь, в подавляющем большинстве случаев может быть легко выведена из двух существенных аспектов, в которых она проявляется. Игра есть борьба за что-нибудь или же представление чего-нибудь. Обе эти функции без труда объединяются таким образом, что игра «представляет» борьбу за что-то либо является состязанием в том, кто лучше других что-то представит».

Вся сложность в том, что игровая природа культуры, организующая и «кодирующая» повседневность, не противостоит какой-то «настоящей жизни», а является ее алгоритмом.

Но игровая деятельность – способ и форма организации живой, развивающейся человеческой жизне-деятельности, в которой о-существляется многомерный диалог. Игра ради игры и одной роли – бессмысленна, если она не обеспечивает конкретный социальный результат – произведенное действие, продукт, личностное развитие, обретение и сохранение социального опыта, сохраняющегося как культурный код.

Актуальный пример. «Демократия – это процедура» - как часто эта формула звучит от политиков и экспертов. Все верно. Демократия - одна из самых успешных и эффективных общественных игр. Только вот ее результат – не «голы» в виде рейтингов, процентов и мандатов, а новые общественные компромиссы и консенсусы. Как новое состояние организации общества, новые общие мотивы и возможности. Поэтому эта демократия-процедура должна реализовываться постоянно, как неотъемлемое условие устойчивости и компромиссности общества. «Застой», «подмена результата»» приводит к сбою, за который общества расплачиваются кризисами, революциями и гражданскими войнами. Демократия как социальная игра Нашего времени – ценно и важно, но вот «игры в демократию» могут стоить иногда самой жизни общества (диктатуры, революции, войны). Украина сейчас – уникальная глобальная «фокус-группа», подтверждающая эти жестокие выводы.

«Насилие можно сокрушить единством, власть объединившихся предстает теперь как право против насилия одного. Мы видим, что право есть власть сообщества. Это по-прежнему насилие, применяемое к каждому одиночке, который ему себя противопоставит; оно работает теми же средствами, преследует те же самые цели. Различие только в том, что насилие осуществляется уже не одним, а общиной. Но для того чтобы совершился этот переход от насилия к новому праву, должно быть выполнено одно психологическое условие. Объединение большинства должно быть устойчивым и долговечным. Если оно устанавливается только с целью борьбы с господством одного и распадается после его поражения, то ничего достигнуто не будет. Следующий, считающий себя сильнейшим, будет стремиться вновь к насильственному господству и будет вечно повторяться одна и та же игра. Сообщество должно постоянно себя поддерживать, организовываться, создавать предписания, предупреждающие риск восстания, устанавливать органы, которые наблюдали бы за соблюдением предписаний-законов и заботились бы об исполнении актов насилия. Признание подобной общности интересов ведет к установлению эмоциональных связей между членами группы – чувство общности, которое и дает группе ее подлинную силу». (З.Фрейд, «Почему война?» - письмо Эйнштейну)

Автор предисловия к изданию Мережковского «Больная Россия» (издание 1990г.) С.Савельев писал: «Революция сама по себе, считал Д.Мережковский, не может быть названа доброй или злой силой, хотя и может послужить добру. Революция есть честно сформулированная ложь, добросовестно обнаруженная гниль, подведение итога прежнему разложению. Накопление творческих и нравственных идей, накопление творческой и нравственной энергии само по себе никогда не ведет к революции, а ведет к развитию; к революции же ведет накопление зла, лжи, безнравственности, социальной несправедливости. Вот почему революция так рабски зависит от реакции и может быть так реакционна по своей психологии, если она лишь реакция на обнаружение прежней лжи, несправедливости и т.д. Лжет и насильничает власть, но притворяется, трусит, холопствует и народ. Социальные требования революции справедливы, но это не спасет ее от возможной лжи, если не будет дан отпор ее ближайшим результатам – самомнению и самодовольству, явлениям мещанским по сути до самых свои корней и последствий. Люди, которые не поклоняются «надчеловеческому», не идут «молиться в общий храм», утверждают лишь себя, могут соединиться лишь в безобразном быте, неблагородном и буржуазном по своему духу. Только осознание своего древнего и вечного происхождения делает людей людьми, кладет на их лица и быт человеческую печать справедливости и благородства».

В цитате – и о философской тоске по «Общему» (храму), и осуждение растерянного индивида в толпе-массе и в «безобразном быте», и поиск того самого «надчеловеческого», которое не довлеет, а освобождает. Преодолевает ограниченность.

Эта цитата-мысль – плод 20 века. Массовые революции, гражданские войны и Великая Мировая война, фанатичные толпы тоталитарных систем и тысячи жертв концлагерей и –лагов, миллионные армии и «массовая пропаганда» (предвестник масс-медиа и «медийно-промышленного комплекса») окончательно разорвали пуповину Нашего времени с традиционным старым миром.

Цитата притягивает мое внимание. Не сбивает с мысли, а заставляет мыслить.

В интеллектуальном пространстве 20го века был рожден и бахтинский диалог. Парадокс – как с болезнью: хроническая фаза обостряет, проявляет и дает шанс на рецепт выздоровления?...

Вся жизнь человека, весь его «мир» состоит из мириад отношений-диалогов, в которых человек обретает опыт, чувствует и учиться чувствовать, «затачивает» личностные черты и характер, само-реализуется.

Диалог как бесконечный обмен знаками и смыслами определяет и развивает природу человеческую. Грубо – Все Диалог, как способ существования и о-существления социальных отношений. Учеба и работа, любовь и война, творчество и рутина повседневной жизни – бесконечный разговор миллионов Я с окружающими их «Иными». Это бесконечно гамлетовское «быть или не быть», ответ на который дают каждый день сотни миллионов Я. Ответы на этот сакраментальный вопрос – остающиеся в актуальной памяти, социальных изменениях, навыке, символе, живой мысли, искусстве, в камне и в слове - мы называем «опытом» и «культурным наследием». Вся история человечества и наша личная история часть этого несмолкаемого Диалога.

Если игра есть способ и форма организации отношений, то диалог – способ о-существления отношений. «Зачем играем?» - мы «относимся», «со-относимся», и «общаемся» друг с другом. Обмен и создание смыслов, целей навыков и знаний. А еще желаний и страстей. Великих и пагубных, общих и эгоистичных. Все то, что составляет наше естество сегодня, и что отразится и при-умножится в будущих поколениях. Постоянная связь Я с многочисленными «Иными». В диалоге и происходит идентификация Я, различие с Иными, и отождествеление себя со «своими Иными» - близкими по духу, целям, чувствам и ощущениям мира.

В моем детстве фильмы и книги о разведчиках еще считались ценным источником понимания и про-чувствования, что такое «подвиг». В золотом фонде советского кино и по сейчас числится фильм с таким вот названием «Подвиг разведчика».

«Казаться таким как чужие», но по существу быть Иным, - как высокое искусство («чужой Свой»). А в реальной жизни подавляющее большинство – как разведчики… «Казаться» в личине, как того требует ситуация, а по существу – лишь про-игрывать нужную и адекватную ситуации роль. Кстати, отсюда и потребность в повседневной жизни искать «настоящее», то есть то, что за пределами игры, то – что по существу.

Более сложная метаморфоза – «свой Иной». Даже самая, казалось бы, незамысловатая ситуации (напр., поездка в общественном транспорте или рядовая покупка в продуктовом магазине) из нейтрального ролевого сюжета с «пассажирами», «покупателями» и минутным пере-воплощением может превратиться в реальную социальную историю, если игровая ситуация «выявит» за личинами игроков реальные жизненные позиции, реальных личностей. Примеры на поверхности – бытовые конфликты на почве языка общения. В условиях реального социального конфликта даже соблюдение формальных правил игровой ситуации в магазине «подчиняется» более глубоким ментальным и идеологическим мотивам, связанным с реальной жизненной позицией реальных личностей...

Гражданские конфликты, связанные с мировоззренческими различиями в одном обществе (релизиозными, культурно-историческими, политико-идеологическими), «ломают» рамки повседневных игровых форм, и задают игровой деятельности новый уровень – групповой или «командный» (говоря языком спорта).

Идентификация себя с более обширной группой интересов (спортивная команда, территориальная община, партия или социальный класс) задает новый алгоритм во всех без исключениях сферах и формах повседневной деятельности. Школьные друзья могут стать врагами на войне, а семьи – распасться из-за различия в политических или религиозных взглядах.

Цвета, флаги, простые формулы-лозунги становятся важными для целых групп, упрощая до предела правила игры и способы победы. «Вы за «синих» или «помаранчевых»?, «Вы поддерживаете Майдан?»… Знакомо?

Самое большое потрясение для любого общества – гражданская, то есть внутренняя, между «своими Иными», - война, жестокий внутрисоциальный Диалог, где другая точка зрения, идентичность, культура подавляется или уничтожается физически. В этой игре «групповых идентичностей» цена вопроса – страна, а цель борьбы – уничтожение Иного как помехи, мешающей устроить свое общество по своему образу и подобию.

«Как долго потребуется нам ждать, чтобы и другие стали пацифистами? Мне нечего сказать по этому поводу, но, возможно, это не утопическая надежда, что влияние обоих моментов – культурной установки и оправданного страха перед последствиями будущей войны – положит конец военным действиям в обозримом времени. Можно только гадать, какими путями или тропами это придет. Одно мы можем сказать: все, что способствует культурному развитию, также и против войны.» (З.Фрейд, «Почему война?» - письмо Эйнштейну).

Разорванность Общего сюжета, индивидуализация жизни, личинность и одномерность стали важнейшим психологической чертой Нашего времени – времени индивидуалов и масс, времени индивидов в массе.

Массовая информация, масс-медиа, массовая социология, мода, тренды, сети – новояз Нового мира, отражающий «массу» и задающий правила для каждого – в выборе своей личины. Огромный «котел», в котором легко затеряться в удобной личине, выбрав из много-образия шаблонов свой массово-уникальный.

Политэкономы и философы добрых два столетия безуспешно «вскрывают» социальную подоплеку этого излома-перехода.

«Толпа – понятие количественное и визуальное: множество. Переведем его, не искажая, на язык социологии. И получим «массу». Общество всегда было подвижным единством меньшинства и массы. Меньшинство – это совокупность лиц, выделенных особыми качествами; масса – не выделенных ничем. Речь, следовательно, идет не только и не столько о «рабочей массе». Масса – это «средний человек». Таким образом, чисто количественное определение – множество – переходит в качественное. Это – совместное качество, ничейное и отчуждаемое, это человек в той мере, в какой он не отличается от остальных и повторяет общий тип. Какой смысл в этом переводе количества в качество? Простейший – так понятней происхождение массы. До банальности очевидно, что стихийный рост ее предполагает совпадение мыслей, целей, образа жизни (…)» (Ортега-и-Гассет, «Восстание масс»)

Долго подбирал уместный образ-сравнение. А навеяло – стеной, сложенной из плохо обработанных камней, рядом с которой высилась стена с хорошо уложенной кладкой камней-«кирпичей». Многогранная, «многомерная» личность сложно втискивается в кладку таких же много-меров. Другое дело – отшлифованный, хорошо подогнанный камень-кирпич, от которого и надо-то всего ничего - шесть сторон и нужный размер. И скрепляющего раствора меньше уйдет, и лежать будет «как положено», «в-месте».

Часто слышу – «ну, жизнь еще пошлифует». Вот об этом-то и речь. Массы-кирпичи только выглядят опасно и угрожающе. Это если не дай Бог упадут под воздействием какого-то внешнего катаклизма. Но в хорошо спроектированной стене – монолит, а не кладка. В нужном размере и по продуманной архитектором схеме-проекте.

Кирпич-личина податлив и прост, и правила участия в «кладке-массе» легко осваиваемы – быть подобием «Своих».

Плоский, отшлифованный «одномерный человек» (Герберт Маркузе) шагает по нашей жизни. Подавленный, «усредненный» обыватель, ищущий ту единственную роль, в которой его потребности в комфорте жизни будут реализованы в полной мере – в достатке, гордыне признания, личных успехах, сексуальной удовлетворенности, социальном статусе.

Стремление к слиянию с толпой, «быть как все», уподобиться «усредненной нормальности» стало, пожалуй, самой существенной чертой Нашего времени. Глобальное мещанство эпохи глобализации. Хамское обличье будущей усредненности, «мелких ролей» и «мелких бесов» просматривалось уже в далеком 19- веке.

«Мещанство – это та самая самодержавная толпа сплоченной посредственности Ст.Милля, которая всем владеет, - толпа без невежества, но и без образования… Милль видит, что все около него пошлеет, мельчает; с отчаянием смотрит на подавляющие массы какой-то паюсной икры, сжатой из мириад мещанской мелкоты… Он не преувеличивает, говоря о суживании ума, энергии, о стертости личностей, о постоянном мельчании жизни, о постоянном исключении из нее общечеловеческих интересов, о сведении ее на интересы торговой конторы и мещанского благосостояния»(Александр Герцен).

Ст.Милль-Герцен-Маркузе. Две сотни лет и сквозной крик протеста против ново-явленной одномерности.

«Эпоха масс» (Ортега-и-Гассет) – эпоха масс-личин, объединенных простыми ролевыми функциями «красных» против «белых», «синих» против «оранжевых». Способных менять веру, церковь, партию и вождя по несколько раз в своей одной-единственной жизни. Как стая рыб… Или «Планета обезьян» Пьера Буля, ставшая, пожалуй самым ярким и честным футуро-прогнозом 20 века. Где «все-позволенность» Достоевского – лишь кажимость. Как обреченность секундной воли «отбившегося от стаи».

Это, пожалуй, самый сложный фрагмент для изложения. Одинокий человек-одномер, погруженный в «массу», об-личающий себя в разных ипостасях и про-явлениях, вынужден барахтаться в поисках своего истинного Я. Но как, в мире бесконечной раздвоенности, быть как Все – и быть как Сам?

Советский/русский философ Александр Зиновьев ввел понятие, определяющее особенный характер социальной организации общества – «человейник» (по ассоциативной аналогии с «муравейником»). В основе - социальная организация, которая определяет специфику, особенности, идентичность общности и ее устойчивость.

И хотя сам А.Зиновьев соотносит это понятие со все человеческой историей, его личная ассоциация не случайна: образ общества как «человейника» и мог возникнуть в условиях тотальных со-обществ нашей эпохи – «масс», гипер-индустриализма, глобализации.

«Человейник», на мой взгляд, - понятие очень историчное, и очень точно отражающее именно Наше время и Нашу со-временность. А учитывая сверхскоростной рывок в развитии интернет, теле-коммуникаций, довлеющей визуально-асссоциативной культуры над рационально-смысловой, то более меткое определение общества конца 20-начала 21 вв – «теле-человейник», или общество «теле-челов». Ведь в современной социальной организации (и глобальной, и в отдельных локациях) определяющим стала новый тип отношений – информационные коммуникации как постоянные, непрямые (или опосредованные) отношения между людьми.

Медиа-глобализация уже привела к новому характеру расчленения мирового сообщества на "новые традиционные» и "новые современные».

В "новые традиционные" теперь попадают те общества, где определяющими остаются традиционные меж-человеческие отношения, которые не опосредованы отчужденными медиакоммуникациями, – личные, производственные, идеологические.

"Новыми со-временными" же становятся общества, в которых все общественное производство (и прежде всего, социальная и не-материальная, то есть духовно-культурная сфера жизни) подчинено и управляемо медиа-коммуникациями (телевидение, сети и разнообразные интернет-ресурсы). В таком со-временном обществе реальный живой авторитет и прямой, непосредственный опыт превращены во внешнюю силу, информационно-смысловой симулякр, заполняющий, дополняющий и очерчивающий реальность. Условно – виртуальные «смысловые очки», сквозь которые теперь преломляется даже личный опыт и личные отношения каждого.

Таким бразом, деятельность во всех ее игровых формах и ее диалогизм отчуждены в уникальной исторической форме "медиа-со-общества", которое окончательно разрушило культурные, национальные, профессиональные и интимно-личностные границы.

В утопиях информационного будущего, как правило, образ жизни, ее организация и атрибуты крайне технологизированы. Чуть ли не общество био-роботов с компьютером во лбу. В реальной жизни эта самая со-временность входит жизненные сферы на «мягких лапах», не разрушая и даже особо не видоизменяя физическую реальность. Грубо говоря, та же «нищая комната», но с новым «о-душевленным» смыслом этой нищеты и ЗD-дополнением реальности.

Сама жизнь отдельных обществ в национальных, культурно-цивилизационных и прочих границах стала теперь частью одного глобализированного действа, где акт пьесы начинается в одном уголке, подхватывается в другом, продолжается в третьем. Все – в зависимости от степени практической или виртуально-психологической включенности – получили возможность быть со-участниками некоего (вне-опытного, виртуально-осязаемого, с условной причастность) общего действа. Как одного глобального карнавала, где стираются статусы, и сложная социальная реальность заменяется общим «костюмированным парадом масок-личин». Поэтому - сэлфи, блоги, ники…

Но в глобальной сети много-образная масса – все равно масса.

«Карнавал – это зрелище без рампы и без разделения на исполнителей и зрителей. В карнавале все активные участники, все причащаются карнавальному действу. Карнавал не созерцают и, строго говоря, даже не разыгрывают, а живут в нем, живут по его законам, пока эти законы действуют, то есть живут карнавальной жизнью. Карнавальная же жизнь – это жизнь, выведенная из своей обычной колеи, в какой-то мере «жизнь наизнанку», «мир наоборот» (М.Бахтин, «Проблемы поэтики Достоевского»)

Карнавал создает иллюзию глобального «обще-народного» равенства и «легкости бытия»: старт-аперы из провинции на глазах у миллионов становятся новыми миллионерами, участники баррикад – министрами и политическими кумирами, короли – шутами, шуты – королями… Но в отличие от средневекового карнавала, отражавшего сакральный ритуал и культурные коды «вечного прошлого», карнавализация Нашего времени лишена древних значений, и подчинена новым кумирам, символам и знакам, где новизна (имя, технология, инновация) – новый фетиш.

(Вспомнился слоган из к/ф «День выборов» - «С новым губернатором – все в новом цвете!»)).

Глобальный «культурный капитализм» унифицирует, «выравнивает», о-вещь-няет даже самое сакральное и архетипичное.

«Вообще овещнение есть такой социально-исторический процесс и в то же время такое социально-историческое отношение, в сфере действия которого происходит практическое низведение всякой действительности до уровня объектно-вещного бытия. Подобно тому как под руками царя Мидаса все обращалось в золото, так в сфере этого процесса отношения все обращается в вещи. Однако внутри него первичным и генерирующим следует признать вовсе не, казалось бы, легче и проще осуществимое пренебрежение ценностными качествами внешней природы, втягиваемой в качестве сырья в собственно материальное, экономическое производство, и даже не устранение из предметных носителей культуры – произведений – всего того, что их отличает от вещей объектов (через посредство их предварительной натурализации), но именно ценностное опустошение людьми самих себя – друг друга. Когда появляется внутри самого субъектного бытия людей такая «зона омертвления» - аксиологическая пустыня, - для которой что бы то ни было ценностно не значимо, или ничтожно, тогда эти люди в своей деятельности получают возможность также и вне себя, вне своих непосредственных овещненных взаимоотношений, ценностно опустошать действительность, активно-действенно «вычитая» из нее все, что превышает объектно-вещный уровень. Овещненное социальное отношение выступает тогда подобным вторгающемуся в мир «бульдозеру», грубо срезающему своим ножом что бы то ни было сверхвещное, как активно овещняющее мир вокруг себя, насильственно навязывающее ему свои формы» (Г.Батищев, «Введение в диалектику творчества»).

Не только потребительская, но и политическая культура поздне- и пост-индустриального «теле-человейника» 20-21 вв, – это культура масс, массовых потребителей. Или – та самая «народная культура», лишенная сложностей и высоких материй сверх-вещного, идеологических различений, социально-классовых рефлексий. Даже культурные различия трансформируются из сакрализированных идентичностей в различия «миров повседневного потребления».

Карнавальность общественной и политической жизни означает не только иллюзорное «выравнивание» миллионов личин-масс в стандартах и запросах, но и унификацию самих значений и представлений о жизни, устройстве общества, «одно-мерность» восприятия.

Так глобальная толпа «теле-челов» творит миллионы личин, стирая или делая как минимум крайне сложным рождение самодостаточного, критически мыслящего Я. В теле-человейнике само-критичное Я обречено на роль изгоя, или «лишнего человека», для которого отсутствует «маска» приемлемой личины даже в широком разнообразии карнавализированного теле-человейника.

И одновременно – именно благодаря этому, в карнавале глобальных масс, движение «масок» фетишизирует, скрывает, прячет живую и жестокую реальность, о которой каждый узнает из изредка пробегающих «картинок» экологических катастроф, новых военных преступлений, блеска чужих богатств и ужаса многомиллиардной нищеты. Но это лишь секунды, которые быстро сменяется часами реклами, теле-шоу, сэлфи и новыми «историями успеха» очередных личин.

Теперь, в новой со-временности общества теле-челов и глобилизированных масс, тот, кто правит «масками», тот и правит Миром.

«- Во что вы верите? –

«Не знаю. Каждый день все начинается с нуля»

(из интервью с Энди Уорхолом, NewYorkPost, 1966)

Сколько человечество живет – столько и «играет»… Но именно Наше время – это время Большого перехода от Средневековья к Новому времени, который еще далек от завершения. Все последние 400 лет, как отмечает Э.Фромм, «наш период переходный».

Наше время – Переход. Человек уже «вылупился» из традиции-судьбы, но еще слабо стоит на ногах, одной рукой держась за прошлое, а другой – судорожно ощупывая неизвестное будущее. «Шатающийся одномер», еще боящийся свой возможной полноценности, и ищущий удобную, комфортную «роль-личину». Чтобы выжить, чтоб «найти место».

«…в отличие от животных инстинкты не диктуют человеку, что ему нужно, и в отличие от человека вчерашнего дня традиции не диктуют сегодняшнему человеку, что ему должно. Не зная ни того, что ему нужно, ни того, что он должен, человек, похоже, утратил ясное представление о том, чего же он хочет. В итоге он либо хочет того же, чего и другие (конформизм), либо делает то, что другие хотят от него (тоталитаризм») (Виктор Франкл, «Человек перед вопросом о смысле» ).

Водоворот игр, напоминающих взвихренную «матрешку», захватил тысячи личностей-личин – от игр в любовь до игр в революцию и войну.

Известный постулат: тоталитарные системы 20 века (коммунистическая, фашистская, националистическая, «гибридные») – исторический продукт государственно-монополистического капитализма. Верно, как библейская истина. С одной важной запятой. Несмотря на свою жестокость, они были «приняты» массами как ублюдочный способ «обеспечения востребованности». «Внутренний колониализм» сталинского СССР, расистский нацизм европейского фашизма (именно так, все четыре слова – верно!), циничный американский маккартизм, юго-восточные «коммунистические деспотии» родились не в «темные века» Раннего Средневековья, а в 20 веке – веке массового образования, новых возможностей коммуникации, индустриальных технологий, массовой печати и медиа.

Человек, потеряв прошлые способы само-реализации в традиции (судьба-предназначение), находил свое место в регламентированной властью системе ролей, правил и иерархии. Нужность, востребованность - через подавление и «включение в систему».

Подавленная, но востребованная личность, объект новой пытливой науки 20 века – личностного психоанализа… Только так можно объяснить успешность тоталитарных идеологий и почти богоподобный авторитет их вождей, восторг масс и высочайший уровень социальной мобилизации «людей-винтиков». И бурный расцвет фрейдизма, гештальт-психологии и прочих археологов подавленного подсознания несвободной личности.

Положите на белый стол шахматную доску. Возникший «порядок клеток» сам подсказывает, как двигать фигурами в той плоскости, которая еще секунду назад была однотонной поверхностью. Можно даже не знать правил самой игры в шахматы, но клетки и «фигурки» заставляют с собой считаться и искать соответствие…

Управление «картинами мира» приводит в движение миллионы, – без изживающего себя административного насилия и физического принуждения. Добро-вольно. Сами движутся. Одеваются в ролевые одежды. Ищут подсказки «как правильно». Заучивают наизусть правила само-презентации и изложение «легенды». Не отрывая глаз от экранов и текстов. И получают в ответ символическое, статусное – а в будущем и социально-экономическое признание и подтверждение.

В экономике – от корпоративно-административного к сетевому «культурному капитализму».

В политике – к пост-демократии, где демократия и гражданское право - ЛИШЬ процедура легализации реальной власти.

В культуре и в сфере духа – к обществу впечатлений и «короткой памяти», где все важное и сакральное давно хранится в «длинной памяти» нового ватикана – интернет-облаках, как огромный каталог источников для новых «впечетлений» для масс по воле и замыслу посвященных. Из глины созданы – в глину превратились...

«Мы – стадо, верящее, что дорога, по которой мы идем, должна вести к цели, раз мы видим, что и другие идут той же дорогой. Мы в темноте и ободряем себя тем, что слышим чей-то свист в ответ на наш собственный» (Э.Фромм, «Человек для себя»).

Жестокая мысль, правда?

Посвященные молчат. Мудрые немногословны. Любознательные субъективны. Темные – заполняют смысловой вакуум собственным невежеством. Эпоха масс и «больших игр» с социо-культурным проектированием и многообразием подобного только разворачивается.

Многоликая толпа, подавленная внешними авторитетами, научившаяся адаптировать к миру и войнам, успехам и подавлениям, потерявшая «судьбу» и плохо осознающая собственное будущее – таким выглядит сегодняшний глобализированный человек с горизонтом «среднего обывателя». Фроммовская мысль о возрастающем дефиците людей с «критическим мышлением» (проще - способным мыслить себя, свою жизнь и мир само-стоятельно)– одно из самых честных пророчеств о глубоком кризисе Гуманизма.

Миро-восприятие («картина мира») в итоге является определяющей в игровой деятельности как на микро-, так и на макро-уровне. Конфликт критично мыслящих людей и некритичных масс («другие» против «всех»), с одной стороны, и «информационно-электронного тоталитаризма» с личностью, сохранившей идентичность вне зависимости от социальных ролей (против «матрицы»), с другой, – два измерения будущей революции.

Личный суверенитет, критическое мышление и само-определение, новый просвещенный гуманизм – такими будут новые радикальные лозунги критически мыслящих бунтарей начавшегося, но еще не наступившего 21 века. Будущее «бегущих по лезвию».

Сподобалась стаття? Допоможи нам стати кращими. Даний медіа проект - не коммерційний. Із Вашою допомогою Ми зможемо розвивати його ще швидше, а динаміка появи нових Мета-Тем та авторів тільки ще більш прискориться. Help us and Donate!