Мусульмане без центра и Умма как сеть

Для начала немного о Катаре. Напомним, что значительная часть претензий и требований, выдвинутых Катару властями Саудовской Аравии и ОЭА, либо же выдвинутых через них, касалась того, что эта небольшая страна долгое время играла роль наднационального центра исламских политических движений в регионе. Это выражалось в: 1) освещении катарской «Аль-Джазирой» протестных движений во многих странах, в том числе, во время Арабской весны; 2) предоставлении Катаром убежища опальным деятелям оппозиционных исламских движений и ученых, запрещенных и объявленных в розыск в их странах; 3) нахождении на территории Катара штаб-квартир оппозиционных партий, запрещенных в ряде стран, от ХАМАС до «Братьев-Мусульман» или Всемирного Союза Мусульманских Ученых (ВСМУ) во главе с Кардави; 4) финансировании ряда групп сирийских повстанцев (по крайней мере, на первом этапе войны).

Всю эту деятельность от Катара потребовали свернуть: «Аль-Джазиру» закрыть или заткнуть, политэмигрантов выдать властям их стран, партии, имеющие проблемы в своих государствах, перестать поддерживать и т. п. На данный момент Катар еще сопротивляется подобным ультиматумам, но его попытки через ультрасионистские круги добиться расположения США, не оставляют сомнений — даже, если он и не свернет резко всю раздражающую их исламскую международную политическую активность, то очевидно возьмет курс на ее минимизацию.

Напомним, что перед Катаром нечто подобное произошло и с Турцией. Во времена дуэта Эрдогана и Давутоглу она стала центром сборки и беглых египетских ихванов, и сирийской суннитской оппозиции (те же ихваны), и ихванов Ливии, и прибежищем исламских переселенцев (мухаджиров) с постсоветского пространства. Именно через Турцию шел маршрут добровольцев к повстанцам в Сирию, а сама она была их тыловой базой в первые годы войны, без чего вооруженное сопротивление ждала бы участь быстро утопленного в крови восстания в Хаме в 1982 году. Турцию стали рассматривать как новый центр и надежду всего Исламского мира такие всемирно авторитетные ученые как Кардави, Карадаги, уже не говоря о десятках сирийских ученых, нашедших в ней приют. Все это соответствовало тому, что провозглашалось уже за несколько лет до начала этих процессов — например, в 2007 году в Стамбуле во время саммита Европейского Мусульманского Союза его почетный председатель Невджет Ялчинкташ, учитель тогдашнего президента Турции Абдуллаха Гюля, в присутствии автора этих строк и многих участников этого саммита говорил, что Турция — это вторая родина для каждого мусульманина мира.

Для начала немного о Катаре. Напомним, что значительная часть претензий и требований, выдвинутых Катару властями Саудовской Аравии и ОЭА, либо же выдвинутых через них, касалась того, что эта небольшая страна долгое время играла роль наднационального центра исламских политических движений в регионе. Это выражалось в: 1) освещении катарской «Аль-Джазирой» протестных движений во многих странах, в том числе, во время Арабской весны; 2) предоставлении Катаром убежища опальным деятелям оппозиционных исламских движений и ученых, запрещенных и объявленных в розыск в их странах; 3) нахождении на территории Катара штаб-квартир оппозиционных партий, запрещенных в ряде стран, от ХАМАС до «Братьев-Мусульман» или Всемирного Союза Мусульманских Ученых (ВСМУ) во главе с Кардави; 4) финансировании ряда групп сирийских повстанцев (по крайней мере, на первом этапе войны).

Всю эту деятельность от Катара потребовали свернуть: «Аль-Джазиру» закрыть или заткнуть, политэмигрантов выдать властям их стран, партии, имеющие проблемы в своих государствах, перестать поддерживать и т. п. На данный момент Катар еще сопротивляется подобным ультиматумам, но его попытки через ультрасионистские круги добиться расположения США, не оставляют сомнений — даже, если он и не свернет резко всю раздражающую их исламскую международную политическую активность, то очевидно возьмет курс на ее минимизацию.

Напомним, что перед Катаром нечто подобное произошло и с Турцией. Во времена дуэта Эрдогана и Давутоглу она стала центром сборки и беглых египетских ихванов, и сирийской суннитской оппозиции (те же ихваны), и ихванов Ливии, и прибежищем исламских переселенцев (мухаджиров) с постсоветского пространства. Именно через Турцию шел маршрут добровольцев к повстанцам в Сирию, а сама она была их тыловой базой в первые годы войны, без чего вооруженное сопротивление ждала бы участь быстро утопленного в крови восстания в Хаме в 1982 году. Турцию стали рассматривать как новый центр и надежду всего Исламского мира такие всемирно авторитетные ученые как Кардави, Карадаги, уже не говоря о десятках сирийских ученых, нашедших в ней приют. Все это соответствовало тому, что провозглашалось уже за несколько лет до начала этих процессов — например, в 2007 году в Стамбуле во время саммита Европейского Мусульманского Союза его почетный председатель Невджет Ялчинкташ, учитель тогдашнего президента Турции Абдуллаха Гюля, в присутствии автора этих строк и многих участников этого саммита говорил, что Турция — это вторая родина для каждого мусульманина мира.

За это на Турцию стало оказываться колоссальное давление и Западом, и Россией. Причем, при всех противоречиях между собой, в обвинениях, что Турция превращается в «убежище исламских экстремистов и террористов всего мира» они были едины, и доклад немецкой разведки BND на эту тему ничем не отличался от риторики Смоленской площади и неслучайно широко освещался кремлевскими СМИ.

Впрочем, надо признать, что в Турцию, действительно, въезжало немало людей, деструктивных и для нее как государства, и для Исламского проекта в целом. Это было следствием отсутствия понимания, кого и зачем пускать, и что с этим потом делать, так как при наличии такого понимания отфильтровать все эти потоки, разбить по национальным секциям и заставить работать на свой глобальный проект, как было с Коминтерном в Советской России, не представляло особого труда. Однако это последнее, чего хотели турецкие чиновники и силовики, сталкивавшиеся со всей этой публикой. Быстро выяснилось, что мухаджиры совершенно лишние в национальном государстве, раздираемом внутренней борьбой (кемалисты — гюленисты — эрдоганисты). И помимо того, что правящая партия стала испытывать давление всего мира в связи с новой ролью Турции как глобального исламистского хаба, этот фактор стали использовать во внутренней политике ее враги — кемалистская оппозиция и гюленисты.

В итоге, под массированным давлением Турция переходит от стратегии интернационального центра исламских сил региона к стратегии осажденной национальной крепости, избавляющейся от тех, кто способен принести ненужные проблемы. Предпочтение государственного прагматизма идеологической лояльности приняло откровенно гротескные формы, когда новое руководство турецкого Диянета (Управления по делам религии) вместо многолетнего давнего партнера Турции — Совета Муфтиев России, впавшего в опалу Кремля, пригласило представлять российский ислам про РПЦ-шных муфтиев под присмотром исламофоба Силантьева.

Однако не надо думать, что произошедший в последние годы в Турции разворот уникален. Ранее примерно то же имело место в другой стране, с чьим президентом Омаром Баширом недавно встречался Эрдоган — Суданом. Судан после переворота 1989 года, устроенного генералом-ихваном Омаром Баширом, стал не только исламизироваться внутри себя, но и превращаться в политический центр сборки исламских сил всего мира. Причем, не только суннитского — он был открыт и к сотрудничеству с Ираном, хотя изначально представлял для последнего угрозу как конкурент, способный быть центром притяжения именно суннитских сил. Идейным лицом суданского проекта был харизматичный религиозный мыслитель и лидер — Хасан ат-Тураби, который и инициировал сбор на площадке этой страны самых разных исламских сил со всего мира под эгидой Хартумской конференции.

Врагами Исламского проекта такой потенциал, конечно, был расценен как стратегическая угроза, которую требуется устранить. Но проблема в том, что часть этих сил, нашедших приют в Судане, своими действиями играла на руку этим врагам, и это та проблема, которая позже повторилась в Турции. В первую очередь речь идет о группе Аймана аз-Завахири, позже превратившейся в Аль-Кайду, которая стала устраивать теракты в арабских странах против их режимов, имея при этом резиденцию в Судане. Предъявлять Судану претензии за то, что в нем располагались ненасильственные исламские оппозиционеры было сложнее, но и это было серьезным раздражителем для ряда арабских режимов.

Все это в итоге привело к тому, что на Судан стало оказываться массированное давление как путем поддержки сепаратистских движений, так и помещением его в международную изоляцию. Омар Башир решил, что окруженному идеологически недружественными режимами Судану не справиться с давлением сверхдержав и решил пока не поздно свернуть с дороги превращения в нового Саддама Хусейна. В итоге, Хасана Тураби сажают под домашний арест, а представителей иностранных исламских групп начинают высылать. Завахири с Бен Ладеном (ему в Судане пришлось оставить собственность, в которую были инвестированы десятки миллионов долларов) переезжают к талибам в Афганистан. Чем это обернулось для последних, известно.

И на Катар, и на ихвановский Судан давление во многом оказывалось через Саудовскую Аравию, которая в свое время стояла за антиихвановским переворотом в Египте. С Турцией Саудовская Аравия в открытый конфликт не вошла, но зато образовала дуэт с ОАЭ, которые недавно открыто выплеснули свою неприязнь к туркам устами своего министра иностранных дел. Но самое интересное, что интернациональные щупальцы стали рубиться самой Саудии, причем, ее же собственными властями. Прежде она была всемирным идеологическим центром салафизма, благодаря чему могла влиять и фактически влияла на исламские общины по всему миру, теперь же вместо него насаждается государственный ислам, а идейных салафитских ученых сажают и запугивают. В результате Саудия превращается в модернистско-консервативное государство типа ОАЭ, причем, миссия этого нового дуэта (КСА — ОАЭ) — это именно зачистка всех потенциально интернациональных сил и проектов регионе.

Однако с высокой вероятностью после реорганизации суннитского мира высвободившиеся силы будут брошены на противодействие интернациональной экспансии Ирана и на то, чтобы загнать его в свои национальные границы, после чего принудить к модернизации руками местных реформаторов. Учитывая враждебный суннитскому миру характер шиитского проекта, такая трансформация Ирана была бы для него оптимальна. Однако помимо чисто прагматических соображений надо понимать, что эта позитивная для суннитов трансформация шиитского Ирана стала бы зеркальным отражением негативных для суннитского мира процессов в нем самом.

Первая представлена, в частности, сторонниками партии Хизб ут-Тахрир, которые считают, что такое государство, возлагающее на себя подобную миссию, должно быть достаточно сильным, чтобы выдержать давление внешнего мира, включая и военное. Но, есть ли сегодня такое государство в Исламском мире? Саддамовский Ирак был одной из самых сильных в военном отношении арабских стран, однако, от него не оставили камня на камне, не считаясь при его ликвидации ни с какими жертвами и потерями. Ни Судан, ни Турция — тоже не последние по возможностям страны, не решились повторять его судьбу. Иран при всей дерзости его политики в определенных вопросах также нельзя назвать бескомпромиссным государством — да, он курирует собственные парамилитарные сети и кадры, но при этом помогал Штатам разгромить и Исламский Эмират Афганистан, и ИГ в Ираке, да и вообще, усиление Ирана пришлось на период снятия с него санкций и компромиссной ядерной сделки с Обамой.

Существует возражение, что такое государство должно обязательно обладать ядерным оружием. В мусульманском мире такая страна пока есть только одна — Пакистан, и появление другой не предвидится, разве что это будет Иран, от чего суннитам станет только хуже. Но даже ядерный 200-миллионный Пакистан при необходимости нейтрализуется в военном конфликте с тоже ядерной миллиардной Индией. А ведь если в Пакистане установится бескомпромиссный режим, ему придется воевать и с ядерным полуторамиллиардным Китаем — из-за уйгуров. В такой ситуации Западу вообще не надо будет предпринимать каких-то военных усилий — достаточно будет просто наблюдать за взаимным уничтожением трех региональных военных держав. Причем, так как у Пакистана наиболее слабые позиции, больше всего был бы уничтожен именно он.

Вторую точку зрения сформулировал в ряде своих работ один из идеологов «Аль-Каиды» Абу Мусауи ас-Сури. Согласно его подходу, если мировая система не позволяет возникнуть, окрепнуть и распространяться не признающему ее правил игры исламскому государству, то уничтожение этой системы должно рассматриваться как необходимое предварительное условие для строительства такого государства. Добиваться этого он предлагал стратегией тотального террора — группового и одиночного, который считал обязанностью всех мусульман кроме тех, кто участвует в сражениях на полях войн, идущих в Исламском мире.

Итоги примерно двух десятилетий подобного «международного исламского терроризма», о котором не уставая трубят политики, эксперты, СМИ, силовики и т. д., сегодня уже вполне очевидны — ни в одной из ключевых для мирового порядка стран он и близко не привел к достижению поставленной задачи. Зато его следствием стало оправдание репрессий против мусульман, ликвидация ранее имевшихся у них возможностей по ведению призыва и развитию инфраструктуры исламской общины, усиление позиций спецслужб и их контроля за обществами, поддержка обществами всех этих мер во имя борьбы с терроризмом. А кроме того, очевидная деградация уровня и возможностей самих сторонников данной идеологии — от проведения внушительных операций вроде 11 сентября до перехода к тактике нападения с ножами на прохожих, давки пешеходов машинами и взрывов мусорных баков.

Таким образом, очевидно, что ни стратегия военного вызова мировой системе отдельным государством, каким бы сильным оно ни было, ни стратегия уничтожения этой системы благодаря тотальному террору, к достижению заявленной цели освобождения мусульман от навязанных им рамок не ведет.

Все это не означает, что мусульмане должны принять эти рамки как нечто незыблемое и относиться к существующим государствам как к божествам (идолам), как этого от них требуют идеологии государственного патриотизма, в «лучшем» случае рассматривающие Ислам как приложение к государству, а в худшем как угрозу для него или препятствие его развитию. Не только с исламской точки зрения границы, навязанные мусульманам, не имеют никакой святости, но и с точки зрения реальности совершенно очевидно, что мы живем в мире, в котором современные государства находятся в процессе постоянной трансформации — многие из них разрушались и возникали на наших глазах и, очевидно, продолжат делать это в будущем.

Вместе с тем, как отмечает современный исламский мыслитель Зейд Шакир, Ислам не отрицает существования миссий у отдельных народов, и постольку, поскольку тот или иной народ несет или старается нести миссию, приносящую пользу Ислама, вполне можно желать его укрепления и процветания. Вопрос заключается в том, как добиться того, чтобы кирпичики стран и народов были взаимосвязанными элементами исламской системы, а не элементами, намертво забетонированными в систему, призванную растворить в ней Ислам.

Хотя многие государственные структуры способны вполне успешно пресекать или сдерживать в своих рамках физическую активность интернациональных исламских организаций, в современном информационном мире пресекать саму циркуляцию идей, доктрин и концепций им уже не под силу.

В свое время лидеру итальянских коммунистов Антонио Грамши нахождение в фашистских застенках помогло сформулировать теорию «культурной гегемонии», которую он изложил в его «Тюремных тетрадях». Упрощенно ее суть заключается в том, что завоевание сознания общества возможно необязательно посредством взятия политической власти, но может предшествовать ему посредством разлития по обществу определенных идей, ценностей и представлений. Левые силы в послевоенной Европе и в целом на Западе в условиях Холодной войны хорошо учли наработки Грамши и сумели компенсировать свою политическую слабость внедрением в общественное сознание своих культурных кодов и идей, что сегодня принято называть торжеством «культурного марксизма».

А ведь это было сделано до появления интернета, социальных сетей и вирусных технологий, которые сегодня есть в распоряжении у мусульман. Обладая подобными инструментами, «агенты Ислама», то есть, мусульмане, рассматривающие себя в первую очередь носителями миссии Исламской уммы и ее членами, а уже потом гражданами тех или иных государств, вполне способны создавать и поддерживать ценностное и медийное пространство поверх государственных рамок. Феномен эмиграции и диаспор, то есть, распространение активных частей определенных народов за пределы пространства, физически подконтрольного их государствам, позволяет им с помощью современных технологий поддерживать с ними обратную связь и распространять на них свои представления без вовлечения своих соотечественников в опасные для них организации.

При этом важно не только и не столько завоевание сознания масс, сколько борьба за умы потенциальной элиты общества путем разработки и продвижения доктрин, дискурсов и представлений, конкурентноспособных по отношению к антиисламским. Это на данный момент является одним из наиболее уязвимых мест исламских идейных и медийных сетей, чей контент в ряде случае отличается поверхностностью и примитивизмом, чем отталкивает от себя часть стратегически важной аудитории. Впрочем, это уже тема для отдельного разговора.

Очевидно, что в чем более сильных по наличным возможностям и потенциалу странах у власти будут оказываться носители исламских ценностей и чем более успешно они смогут их развивать, тем больше у них будет пространства для маневра в отношениях с внешним миром и возможностей помогать другим мусульманам.

В некоторых случаях все еще не существует другого способа освобождения мусульманских народов от чуждого гнета, кроме разрушения территориальных структур угнетающих их государств и последующего создания новых. Однако для «агентов Ислама» среди большинства мусульманских народов, которые уже обрели формальную государственность, оптимальным способом является достижение исламских целей без посягательств, по крайней мере, официально, на упразднение или пересмотр их территориальных рамок. В свое время официальная аннексия Кувейта Ираком стала точкой отсчета для разрушения последнего. Россия, обладающая одним из крупнейших в мире ядерных потенциалов, рискнула официально включить украинский Крым в свой состав, но и для нее долгосрочные последствия этого шага, с точки зрения санкций, изоляции и т. п., мягко говоря, сомнительны — очевидно, что любому стратегически мыслящему правительству придется, как минимум, вернуться к переговорам о его судьбе. Если же смотреть даже на такую достаточно сильную страну как Турция, то беря под свой фактически контроль части территории Сирии, она провозглашает отсутствие к ней территориальных претензий, а военная оккупация северной части Кипра ранее была оформлена не как ее включение в состав Турции, а как создание и защита республики местных турок.

Впрочем, даже такие формально не противоречащие международному праву фактические переделы границ для большинства государств, включая и мусульманские, представляют собой неоправданный риск. В большинстве случаев усилия исламски мыслящих политиков, сумевших оказаться у власти в существующих государствах, должны быть направлены на решение задач в их рамках. Даже, если они являются навязанными и невыгодными, надо понимать, что их пересмотр в одностороннем порядке чреват рисками и издержками, избыточными для большинства существующих государств, даже таких как ядерный Пакистан, который не может позволить себе забрать Кашмир у Индии. В целом же, у большинства мусульманских государств нет особых проблем с территориями, а там, где они есть, во многих случаях это проблемы между самими мусульманскими государствами, решению которых может служить следующий принцип.

Сегодня в мусульманском мире существует два крайних отношения к проблеме существующих между мусульманами границ — их абсолютизация государственными и национальными патриотами и их полное отрицание антигосударственными «исламистами». О втором подходе и его нежизнеспособности уже было написано достаточно. Но если этот подход чреват разрушительными последствиями в силу сложившихся обстоятельств, которые не учитывают его сторонники, то первый подход, ведущий к вражде между соседними мусульманскими народами, порочен в своей основе.

Войны за спорные территории и ресурсы между народами одной религии, а часто и культуры — свидетельство проблем не только с их религиозностью, но и с уровнем их умственного и цивилизационного развития, учитывая то, что даже европейцы, веками занимавшиеся этим, сумели оставить эту практику в прошлом как разрушительную и неэффективную. И если носителям исламского сознания не под силу избавиться от существующих границ, добиваться того, чтобы споры из-за них не вели к братоубийственным войнам, а решались посредством компромиссов и межгосударственных связок вроде трансграничного сотрудничества, совместных режимов использования тех или иных объектов и т. п., они могут и обязаны.

Кому-то может показаться, что сама проблема надумана, однако, на самом деле, нехватка не только земли, но и в ряде случаев воды прогнозируется как одна из острейших проблем, из-за которой будут идти истребительные войны. Одна из таких войн может вспыхнуть между почти 100- миллионным Египтом и 40-миллионным Суданом, причем, фанаты каждой из сторон по идеологически-партийному принципу с радостью будут готовы подбросить дров в костер. Задача же «агентов Ислама», напротив, заключается в избежании территориальных военных конфликтов между мусульманскими народами даже при наличии претензий к их режимам. Эту ситуацию надо отличать от ситуации, когда военное вмешательство осуществляется для спасения или освобождения мусульман на определенной территории, когда это необходимо и возможно, как это делает Турция на севере Сирии, а не тогда, когда одно мусульманское государство решает свои территориальные и ресурсные проблемы за счет другого.

В более расширенном виде данная проблема касается не только территориальных споров, но и геополитических конфликтов и конкуренции между мусульманскими государствами. Конечно, у склонных к фанатизму мусульманских болельщиков всегда возникает соблазн поддерживать в подобных конфликтах одну из сторон, преподнося ее как лагерь Истины против другой, которая преподносится как лагерь вероломства и предательства. Однако помимо того, что в ряде случае подобные анализы бывают далеки от точности, даже при наличии более или менее правых и виноватых сторон в таких конфликтах, если только речь не идет об идейно антиисламских силах (а не тех, кому приписываются антиисламские намерения или вменяются в вину нарушения исламских норм, уступки и послабления и т. п.), интерес Исламского мира заключается в их примирении, что соответствует пророческому хадису о двух сражающихся группах мусульман и том, что с ними надо делать.

Несмотря на то, что именно государства являются тем политическим «телом», в котором агентам исламского сознания приходится действовать, чтобы практически реализовывать свои установки, растворение в нем носителей этого сознания недопустимо из-за уязвимости и ограниченности этих государств.

Попросту говоря, носители исламского сознания должны понимать, что каким бы полезным для Ислама в определенных отношениях ни было то или иное государство, правила игры таковы, что под давлением обстоятельств оно может начать действовать в своих интересах или интересах своего правящего режима во вред остальным мусульманам и принципам исламской солидарности. За это эти государства можно и нужно порицать и осуждать, но справедливости ради, надо помнить, что примеры государств, которые в последнее время действовали иначе, весьма неутешительны. Талибы, следуя исламским представлениям о защите, гостеприимстве и чести, отказались выдать американцам Бен Ладена и Завахири — красивый и благородный шаг, но заплачено за него было жизнями сотен тысяч афганцев и существованием своего государства. В современном мире не только не каждый правитель, но и мало какой мусульманский народ готов платить такую цену ради исламских идеалов по высшей планке.

В этой связи надо понимать, что в современном мире есть две категории мусульман, каждая со своей правдой. Первая — это мусульмане, имеющие свои государства, в которых Ислам либо официально господствует, либо пользуется поддержкой или расположением властей и общества. Вторая — это мусульмане, порабощенные либо немусульманскими народами, либо воинствующе антиисламскими режимами, или же новообращенные мусульмане из числа народов, враждебных Исламу. Сколь естественно для второй категории надеяться на первую, столь же очевидной для ее представителей должна стать та мысль, что по тем или иным соображениям (в зависимости от конкретной ситуации) успешные мусульманские народы или не могут, или не хотят решать проблемы обездоленных мусульман, принося им в жертву свои. За это их можно поносить и проклинать, но едва ли такой подход продуктивен — в конце концов, если из-за максимализма, который им предлагается, они бы тоже оказались разрушенными санкциями или войнами, то от этого стало бы только больше обездоленных мусульман и меньше тех, кто способен им оказывать хоть какую-то помощь.

С другой стороны, раз так, то и мусульмане из второй категории не должны возлагать неоправданных надежд на любую из существующих стран, идеализировать ее и ее лидеров и связывать с ней свои чаяния. Даже желая ее укрепления или вступая с ней во взаимодействие, необходимо понимать, что интересы сторон могут разойтись, и потому рассчитывать надо только на собственные силы и уповая на Аллаха, а не того или иного правителя.

Поэтому мусульмане, находящиеся за рамками успешных мусульманских государств, должны стремиться к максимальной эмансипации от них своей политики и диверсификации своих возможностей и связей, которая позволит им выживать и решать свои задачи, даже тогда, когда этим государствам будет выгодно их свернуть. Прагматизм в этом вопросе, таким образом, должен быть палкой о двух концах — если можно войти в положение государств, вынужденных поступаться интересами не входящих в их структуры мусульман, то также и эти мусульмане могут и должны во главу угла ставить свои интересы и цели, а не подчинять их этим государствам.

Что же касается глобальной системы, которая пока устанавливает рамки, в которых вынуждены существовать и действовать мусульмане, то и она не вечна, не только с теоретической точки зрения, но и испытывает сегодня очевидные проблемы, с практической, хотя хоронить ее, как это не раз пытались сделать и внушать себе некоторые мусульмане, еще явно рано. Кроме того, необходимо понимать, что крах или радикальная трансформация любой системы, а тем более мировой, несут с собой колоссальные не только возможности, но и риски еще большего ухудшения положения после кратковременной эйфории, как это недавно происходило на наших глазах. Поэтому сегодня основные усилия мусульман должны быть направлены не столько на разрушение этой системы («Для каждой общины установлен срок. Когда же наступает их срок, они не могут отдалить или приблизить его даже на час», 10:49), сколько на то, чтобы быть в состоянии использовать грядущие изменения во благо Ислама, а не стать их жертвами.

Сподобалась стаття? Допоможи нам стати кращими. Даний медіа проект - не коммерційний. Із Вашою допомогою Ми зможемо розвивати його ще швидше, а динаміка появи нових Мета-Тем та авторів тільки ще більш прискориться.