БЕРЛИН НЕ ВЕЙМАР (ЕЩЕ)

Историческая память часто коротка, особенно в политике. Изучая европейский ландшафт в начале 2019 года, в котором самоуверенный Берлин, набухший от налоговых поступлений, фактически своим указом диктует экономическую политику соседним государствам-членам ЕС, можно почти забыть, что двадцать коротких лет назад экономика Германии рассматривалась как проблемный ребенок еврозоны. Безработица достигла рекордно высокого уровня, щедрая система социального обеспечения страны истощала государственные денежные средства неустойчивыми темпами, а рост (все еще более или менее связанный с производительной экономикой) побледнел по сравнению с бумом, вызванным кредитами, изнуряющим побережье Средиземного моря дешевым квартирным строительством.

Какую же разницу могут создать две декады. Хотя в последние месяцы германский бум, похоже, теряет силу, спустя десять лет после финансового кризиса, потрясшего большую часть мира, Федеративная Республика Германия, похоже, достигла того, чего не могло добиться ни одно предыдущее поколение своего правящего класса: консолидация относительной экономической и политической гегемонии в Европе, а с ней и бесспорный статус ведущей мировой державы (пусть и младшего партнера США). Поскольку на рынке труда больше граждан, чем когда-либо, правительство заявляет, что у немцев никогда не было так хорошо. Это, как утверждается, верно как для старой "Западной", так и для страны бывшей Восточной Германии. После начального периода адаптации и массовой деиндустриализации Восток, похоже, восстанавливается, поскольку центры обработки вызовов, логистика и другие сферы услуг переходят к использованию мобильного пролетариата с низкой конкурентоспособной заработной платой, предлагая работодателям Западную Немецко-спонсируемую инфраструктуру и затраты на рабочую силу, конкурентоспособные с Польшей или Чехией. На первый взгляд страна процветает, даже если одни процветают больше, чем другие.

И все же, если дела идут так хорошо, почему немецкие избиратели поочередно покидают центр, чтобы поддержать альтернативы слева и, все чаще, крайне правые? В конце концов, Германия широко рассматривалась как маяк политической стабильности и экономической рациональности на протяжении десятилетий - и, вероятно, так и осталось бы, если бы так называемый кризис беженцев в 2015 году не обнажил внезапно социальную напряженность, накапливающуюся в течение десятилетий. В этот критический период система политических партий претерпела в значительной степени игнорируемую, но глубокую трансформацию, приведя страну в соответствие с европейскими нормами, поскольку правый популизм вышел на сцену в форме Альтернативой для Германии (AFD). AFD стала третьей по силе силой в новом бундестаге с 13 процентами голосов на федеральных выборах в сентябре 2017 года; в восточной земле Саксонии это даже дало выигрыш большинства. Свободные демократы (СвДП) вернулись в парламент с 11 процентами, в то время как «зеленые» и «Die Linke» не оправдали ожиданий - примерно по 9 процентов.

Долговременному канцлеру Ангеле Меркель был нанесен серьезный удар. Ее Христианско-демократический союз (ХДС) и ее баварская братская партия Христианский социальный союз (ХСС) вместе потеряли почти 9 процентных пунктов, опустившись на 33% - их худший результат с 1949 года. Социал-демократы (СДПГ) получили 20,5% голосов,самый низкий со времен Второй мировой войны. Эта тенденция продолжается, поскольку недавнее исследование, проведенное Фондом Бертельсманна, показало, что примерно треть избирателей в настоящее время отождествляют себя с «популистскими» течениями, как левыми, так и правыми. Многие недавние опросы ставят AFD впереди SPD и Greens.

После нескольких месяцев зашедших в тупик переговоров коалиции и драматических споров в марте 2018 года была окончательно сшита еще одна «большая коалиция» между ХДС / ХСС и СДПГ, представляющая лишь 53 процента избирателей, сокращение двух традиционных партий Германии было очевидным в коалиционной арифметике. Как и прежде, он представлял собой брак по взаимному согласию между двумя партнерами, которые были более чем больны друг от друга и готовы подать на развод, а их дисфункциональные отношения были связаны только взаимным страхом перед новыми выборами. Хотя германскому правительству еще предстоит ускользнуть, в мире высоких политик усиливается напряженность под поверхностью, и обе основные партии отчаянно стремятся заручиться поддержкой, поскольку тревожное, неуверенное настроение сметает большие слои общества в политическую перспективу выдвижения вперед правого популизма. Правительство, со своей стороны, оказывается в ловушке мучительной «путаницы», неспособное или слишком боязливое для осуществления смелых инициатив по решению серьезных проблем.

Затянувшийся кризис в Германии может проявляться в основном на уровне парламентской политики, но более глубоким контекстом для этих политических разрывов является трансформация экономики страны, начинающаяся с воссоединения в 1990-х годах и ускоряющаяся в середине 2000-х годов с созданием еврозоны и дерегулированием Немецкого рынка труда. Хотя размер экономического пирога Германии вырос за последние два десятилетия, он сделал это за счет переупорядочивания классовой структуры, превращения миллионов рабочих в небезопасную, временную и низкооплачиваемую занятость в качестве единственной долгосрочной перспективы. Это создало новых работающих бедных, существование которых очень выгодно для капитала, а также оказывает моральное давление на других работников, чтобы они оставались продуктивными и не раскачивали лодку, чтобы экономическая турбулентность не привела к еще большему росту сектора с низкой заработной платой.

Согласно наиболее общепринятым данным, основу экономического успеха Германии заложили реформы рынка труда «Повестка дня-2010», проведенные коалицией «СДПГ-Зеленый» под руководством Герхарда Шредера в начале 2000-х годов. Учитывая, насколько широко это утверждение принято, может удивить, что никакие заслуживающие доверия академические исследования не подтвердили это. С другой стороны, нельзя отрицать, что глобальная конкурентоспособность столицы Германии повысилась, а относительные затраты на рабочую силу в Германии (как показатель конкурентоспособности) улучшились по сравнению с их основными промышленными конкурентами с 1995 года.

A. СРАВНИТЕЛЬНОЕ РАЗВИТИЕ РАСХОДОВ В ЕВРОПЕ НА ОТНОСИТЕЛЬНУЮ ТРУДОВУЮ ЕДИНИЦУ (1995 = 1%):

Недавнее исследование под названием «От больного человека Европы до экономической суперзвезды» отвергает повествование "Повестки дня на 2010 год" как историю капиталистического успеха, подчеркивая вместо этого более широкую комбинацию факторов. Авторы приходят к выводу, что основная движущая сила экономического успеха Германии фактически коренится в долгосрочных изменениях в системе производственных отношений страны. Рост неравенства в заработной плате в Германии был драматичным, но гораздо менее заметным в ориентированном на экспорт производственном секторе, где реальная заработная плата оставалась относительно стабильной или даже росла для высококвалифицированных работников. В то же время, сектор также извлек выгоду из снижения заработной платы и цен в других секторах, вносящих вклад в конечный продукт. В результате за последние два десятилетия удельные затраты на труд в секторе конечных товаров в Германии резко упали. Хотя относительно высокий прирост производительности труда в промышленности также, безусловно, сыграл свою роль, сами по себе они не могут объяснить это развитие.

Уровень безработицы в Германии значительно вырос с начала 1980-х годов из-за ограничительной денежно-кредитной политики Бундесбанка и фискальных ограничений со стороны сменяющих друг друга правительств. Однако реальным переломным моментом в экономике Германии стало воссоединение в 1990 году. Столица Западной Германии продолжала активно использовать новые экономические возможности, возникающие на Востоке, в то время как трудовые ресурсы боролись за то, чтобы справиться с еще более высоким уровнем безработицы и огромными издержками воссоединения, наложенных на федеральные расходы. Включение пяти новых земель и открытие Восточной Европы дало капиталу огромное преимущество в институционализированной классовой борьбе у себя дома, поскольку это означало не только новые рынки, но и новые места для перемещения производства. Это оказалось чрезвычайно прибыльным, поскольку компании теперь могли нанимать квалифицированных работников за значительно более низкую заработную плату, не изменяя свои системы обучения и повышения квалификации.

Заработная плата упала, поскольку ресурсы и услуги для немецкой экспортной экономики переместились на восток в середине 1990-х годов. Более того, цепочка создания стоимости изменилась: воссоединение и расширение на восток позволили немецкому капиталу переместить больше первичных продуктов и услуг в Восточную Европу, чем его конкуренты, что принесло с собой возможность аутсорсинга (или угрозы его возникновения), одновременно открыв эффективную транснациональную цепочку создания стоимости в то же время. Хотя глубина цепи была уменьшена, это дало немецкой промышленности ценовое преимущество. Однако наиболее значительными были тяжелые потери, понесенные низкооплачиваемыми работниками для снижения удельных затрат на рабочую силу. Это стало возможным благодаря децентрализации немецких производственных отношений с отраслевого уровня на уровень компании, начиная с 1990-х годов, в отличие от многих европейских конкурентов, где минимальная заработная плата по закону не только выше, но и отраслевые стандарты заработной платы устанавливаются на национальном уровне. Несмотря на репутацию страны как оплота надежной занятости и социального партнерства, мир труда в Германии сегодня состоит из лоскутного одеяла отраслевых соглашений и соглашений на уровне компаний, подорванных стандартов труда и снижения численности профсоюзов.

Децентрализация произошла на нескольких уровнях, начиная со снижения эффективности отраслевых коллективных договоров. Система коллективных переговоров была изношена в течение нескольких десятилетий, постепенно утрачивая влияние в качестве де-комодифицирующего (прим.ред.: де - товаризующего в отношении рабочей силы) института и сама во многих случаях становясь посредником рыночных механизмов. Ставки профсоюзных организаций также снижаются: в 2014 году только 28 процентов работников в бывшей Западной Германии и 15 процентов в восточных штатах все еще работали в частных фирмах с общеотраслевым соглашением по заработной плате и рабочим советом (по сравнению с 39 процентов и 25 процентов в 1998 году).

Институционализированная классовая борьба особенно пострадала в сфере коллективных переговоров, так как многие компании вступают в ассоциации работодателей и в целом становятся более агрессивными в переговорах и трудовых спорах. Профсоюзы, со своей стороны, воздерживались от принуждения работодателей к коллективным переговорам посредством забастовок. Вместо этого профсоюзы попытались компенсировать свои потери и предотвратить дальнейшую эрозию, расчистив путь для отклонений на уровне компаний от отраслевых стандартов в середине 1990-х годов. Получающиеся в результате контракты, которые сохраняли корпоративистские институты в обмен на значительные уступки в оплате труда и условиях труда организованного труда, позволили владельцам бизнеса осуществлять дальнейшее снижение заработной платы, особенно в секторах, которые уже страдают от низкой заработной платы. Профсоюзы приняли эту стратегию, чтобы защитить свои опорные пункты перед лицом, казалось бы, неудержимого нападения. Можно даже утверждать, что это стратегическое отступление является частью причины, по которой немецкие профсоюзы в отдельных отраслях остаются такими сильными и по сей день, несмотря на значительные общие потери. В конечном счете, однако, децентрализация коллективных переговоров создала большие резервы низкооплачиваемой рабочей силы, дополняя и укрепляя основные производственные отрасли страны, одновременно снижая общие расходы на заработную плату. Эта динамика также вызывает трения между работниками разных отраслей и секторов и ослабляет влияние организованной рабочей силы в долгосрочной перспективе, поскольку капитал успешно выделяет зоны повышенной эксплуатации, в значительной степени находящиеся за пределами организационного охвата профсоюзов, что, в свою очередь, обеспечивает стабильность базовой экономики.

Введение евро в 2002 году дало Германии (как ориентированной на экспорт) преимущество на европейском рынке, так как другие государства еврозоны больше не могли противостоять давлению заработной платы в Германии путем девальвации своих собственных валют. Сочетание сравнительно низкой заработной платы Германии, высокопродуктивного экспортного сектора и позиции в еврозоне позволило ей значительно опередить своих конкурентов. Хотя это преимущество создает большие излишки экспорта в стране, оно также способствует росту дисбалансов в международной торговле, которые в настоящее время наносят ущерб ЕС в целом.

Таким образом, рост конкурентоспособности Германии начался задолго до введения "Повестки дня на 2010 год", которая вступит в силу только позже, когда германский капитализм продолжит бороться с издержками воссоединения. "Повестка дня на 2010 год" напрямую не способствовала росту занятости, но усилила давление на заработную плату, которая снижалась уже почти десять лет. Это, в свою очередь, помогло укрепить позиции германской экономики на мировом рынке после финансового кризиса 2008 года. Относительный рост Глобального Юга сыграл здесь особую роль, так как «диверсифицированное качество производства» немецкой экономики имеет сильные сравнительные преимущества в международном разделении труда в таких областях, как машиностроение, что позволяет ей экспортировать автомобили и другие высокотехнологичные ценные товары для развивающихся рынков Китая, Индии и других стран.

Таким образом, Германия пережила период устойчивого неолиберального роста, хотя он по-прежнему прочно закреплен в продуктивной «реальной» экономике. Несмотря на то, что страна не видела таких видов безудержной финансовости или массовой безработицы, которые обычно ассоциировались с неолиберальной экономикой, она стала свидетелем консолидации нового низшего класса, состоящего из получателей государственного пособия, которых обычно называют "Hartz-IVers", и растущей армии наемных работников с низким уровнем дохода. Эти группы представляют собой качественно новое развитие в послевоенном немецком обществе и имеют серьезные последствия для политики, будь то неолиберальной или социалистической разновидности.

Один из наиболее острых терминов, описывающих западногерманское общество в 1980-х годах, был придуман социологом Ульрихом Беком, который предложил концепцию «эффекта лифта». Этот образ подразумевал, что, хотя социальное неравенство все еще существовало, богатые и бедные ехали вверх вместе в одном социальном «лифте», уменьшая значимость социальных различий, поскольку все двигались в одном и том же общем направлении. Около тридцати лет спустя после публикации книги десятилетия неолиберального возрождения заменили социальный лифт страны классовой структурой, более уместно проиллюстрированной в виде серии эскалаторов, в которой подвижность вверх и вниз демонстрирует как коллективные, так и индивидуальные измерения. В то время как все в лифте Ульриха Бека ехали вверх, расстояния между людьми меняются на эскалаторах, когда они поднимаются или опускаются.

В пространственном отношении мы можем представить себе сценарий, подобный сценарию универмага: один эскалатор уже доставил несколько состоятельных клиентов на верхний этаж, где они оглядываются или даже продолжают подниматься на этаж выше. С другой стороны, для большинства тех, кто еще не достиг верхнего этажа, направление движения начинает меняться, и начинается подвижность вниз. Это развитие пока остается относительно контролируемым. Индивидуальная нисходящая подвижность или иммиграция не стала массовым явлением, и в некоторых случаях движение вверх по эскалатору все еще остается возможным. Вместе с тем, эскалатор рабочего класса движется вниз, в то время как расстояния между верхним и нижним этажами увеличиваются. Молодые работники, в частности, оказываются в ловушке на нижних этажах. Эффект эскалатора особенно заметен при наблюдении за развитием реальных чистых доходов, которые уже начали снижаться через несколько лет после первоначального диагноза Бека.
Развитие реального чистого дохода является важным показателем социального положения и возможностей для участия всех работников. Тенденция была восходящей до начала 1990-х годов (Диаграмма B), что является явным признаком эффекта лифта в долгосрочной перспективе. Доходы достигли своего пика в начале 2000-х годов, прежде чем эта тенденция изменилась, а реальные доходы снизились с 1993 года (диаграмма C), несмотря на некоторые перерывы. Только в последние девять лет эта тенденция, по-видимому, остановилась. Средние реальные доходы не снизились и даже выросли почти на 1 процент в год с 2010 года.

Относительное снижение заработной платы - на графике показано среднее значение, включая как высокие, так и низкие доходы, - скрывает тот факт, что распределение доходов между фирмами и секторами также увеличилось. Базовый заработок в сфере финансов и энергетики в два раза выше, чем в сфере общественного питания или работы агентства, но разрыв в оплате труда между простыми управляющими делами и управленческим стажем также вырос. По данным ОЭСР, неравенство в доходах Германии особенно резко возросло с начала века.

Падение чистых реальных доходов является еще более значительным, учитывая, что производительность в Германии постоянно росла в течение того же периода, что было прервано только экономическим кризисом. Реальные доходы и производительность росли параллельно до середины 1970-х годов. Однако с началом долгого спада в мировой экономике, когда компании начали вкладывать значительные средства в оборудование для экономии труда, производительность и доходы стали расходиться. С 1990-х годов связь между этими двумя кривыми полностью исчезла - хотя производительность и создание стоимости выросли, реальная заработная плата упала. Тем не менее, если мы проведем различие между ставками заработной платы и реальными заработками, то получится довольно иная картина.

Номинальная заработная плата, покрываемая коллективными переговорами, фактически возросла, несмотря на некоторые экономически трудные годы, в то время как валовые доходы упали в то же время (Диаграмма D). Кроме того, доходы упали, особенно там, где профсоюзы и коллективные переговоры отсутствовали - непосредственные существенные ослабление экономических прав граждан и размывание коллективных переговоров.

Декомпозиция данных об уровне доходов домохозяйств, представленное Немецким институтом экономических исследований, отражает расслоение доходов домохозяйств в стране. В частности, с 1990-х годов в 40% немецких домохозяйств - более 30 миллионов человек - наблюдается стагнация и потери заработной платы (Диаграмма E).

До начала 1980-х годов не только росли реальные доходы, но также увеличивался так называемый коэффициент заработной платы - доля общего национального дохода, состоящего из доходов от занятости. Представляя собой аверс дохода от ценных бумаг, ренты, процентов и прибыли от предпринимательской деятельности, коэффициент заработанного дохода, таким образом, предоставляет информацию о социальном распределении вновь приобретенного процветания. Он почти непрерывно поднимался в течение всего периода действия лифта. Что касается доходов от трудоустройства, рост фактически превысил только лифт, и работники смогли значительно увеличить свою долю в общей созданной стоимости. Соотношение заработной платы начало застаиваться примерно в 1982 году, когда Гельмут Коль стал канцлером и представил свой «моральный поворот» в национальной политике. Фактически он снизился в среднем с начала 1990-х годов.

Короче говоря, немецкие рабочие после воссоединения получают все меньшую долю экономического пирога, в то время как высшие классы получают все больше и больше. Самые бедные семьи получают только 9,2 процента от общего социального дохода, потеряв почти 1 процент с 1992 по 2011 год. И наоборот, самые богатые семьи теперь получают 36,6 процента. В целом доля домохозяйств с доходом менее 50% за этот период выросла с 7,4 до 11,8%. Другими словами, неравенство между богатыми и бедными значительно выросло за последние двадцать лет - явный показатель что Германия становится все более мобильным обществом.

Распределение богатства, в сущности, следует библейскому «действию Матфея»: «Каждому человеку дано то, что ему дано, и у него будет изобилие».

В послевоенной Западной Германии безопасная работа с защитой от увольнения была нормой, а полная занятость служила основой социальной интеграции и стабильности. Договоренность помогла сохранить контролируемый социальный конфликт в стране. Сегодня число рабочих мест, обеспечивающих эту стабильность, заметно сократилось, настолько, что мы можем охарактеризовать текущее состояние рынка труда страны как демонстрирующее «институционализацию нестабильности». Под «нестабильной» мы подразумеваем тип занятости, который является нестабильным, небезопасным и отзывным. Его новая структурная роль в современной немецкой экономике является одним из основных факторов снижающейся социальной мобильности, обусловленной не просто ростом социального неравенства как такового, но ухудшением трудовых отношений в целом.

Распространение нестандартной занятости связано с рядом взаимосвязанных факторов. Преимущественно, нестабильность (прим.ред.: "precarious", прекариат/прекариативный) дает немецким компаниям средства для изменения структуры их расходов. В настоящее время во многих странах действует двойная структура занятости, состоящая из ядра постоянных работников, усиленного периферией нестабильных работников. Эта структура дает компаниям два существенных преимущества. Во-первых, они могут более гибко реагировать на требования нестабильной мировой экономики, поскольку «затраты на увольнение» работников с нестабильной занятостью довольно незначительны по сравнению с постоянным пребыванием. Во-вторых, они создают противоречивые интересы внутри рабочей силы и, следовательно, в профсоюзном движении. Первоочередной задачей работников, занятых на нестабильной занятости, является ввод постоянной рабочей силы. Для этого они готовы принять относительное ограничение заработной платы. Постоянные работники, однако, заинтересованы в улучшении своих условий труда и заработной платы, а иногда даже принимают аргументы начальников, оправдывающие нестабильную занятость, чтобы защитить свою более безопасную работу. Наконец, нестабильная занятость преднамеренно используется как средство внутренней социальной дисциплины. Прекарность представляет собой новую форму «резервной армии», описанную Марксом в первом томе «Капитала». В прошлом безработные заполняли ряды капиталистической резервной армии, оказывая внешнее структурное давление на заработную плату и трудовые отношения. Сегодня неустойчивая занятость усваивает эту функцию внутри фирмы. Хотя они могут работать внутри компании, временные работники всегда имеют одну безработицу. Их простое присутствие служит постоянным напоминанием постоянному сотруднику о том, что их фьючерсы также могут стать менее безопасными, если компания не сможет достичь своих целей по прибыли.

В разгар послевоенного процветания «нормальные» трудовые отношения применялись почти на 90 процентах рабочих мест. В 1991 году 79 процентов всех работников были заняты в рамках нормальных трудовых отношений, но к 2014 году этот показатель снизился до 68,3 процента. В некоторые годы эта цифра составляла всего 67 процентов. Нормальные трудовые отношения стали свидетелями небольшого подъема в связи с положительным экономическим развитием в 2015 году, достигнув 69 процентов, но 21 процент работников были заняты нетипично либо без обеспечения работой, на неадекватных условиях, неполный рабочий день, либо в качестве работников агентства.

После того, как в течение нескольких десятилетий они утратили свою значимость, нормальные трудовые отношения стабилизировались и, в некотором смысле, даже укрепились с 2007 года. Однако основная тенденция указывает на постоянную нестабильную занятость для растущего сегмента немецкого рабочего класса. Эта консолидация на низком уровне обусловлена, прежде всего, относительно стабильной экономической ситуацией с 2005 года и демографической ситуацией, которая привела к нехватке квалифицированных рабочих в некоторых отраслях, что побуждает фирмы делать больше, чтобы удерживать своих работников. Однако многие рабочие места, сгруппированные по «нормальным трудовым отношениям», состоят из неопределенной неполной занятости (все еще «нормальной», если они остаются выше двадцати одного часа в неделю). Этот сектор вырос более чем в два раза за последние пять лет. В целом, количество рабочих мест на полный рабочий день сократилось более чем на один миллион в период с 2001 по 2016 год, а количество рабочих мест на неполный рабочий день выросло на четыре миллиона.

В группе нетипичных трудовых отношений больше всего выросло временное трудоустройство. В 2009 году почти каждая вторая новая работа выполнялась по временному контракту. Кроме того, опасные условия распределяются неравномерно по всем группам работников, но особенно концентрируются среди людей с низкой квалификацией. Профессия, доход и престиж в настоящее время кажутся небезопасными , Многие работники в течение всей своей трудовой жизни бросаются на прихоти внешнего давления и не могут развить целенаправленную карьеру. Это приводит к растущей «непоследовательности в статусе», при которой позиции, занимаемые человеком в различных социальных измерениях, по-видимому, расходятся25. Высшее образование больше не соответствует более высоким доходам. Будучи занятыми в тех профессиях, для которых они неквалифицированы или чрезмерно квалифицированы, эти колебания на рынке труда заставляют многих работников чувствовать себя обделенными, лишенными своей мечты и находящимися в неблагоприятном социальном положении.

Подкариберность, однако, означает гораздо больше, чем просто размывание нормальных трудовых отношений. Работа постепенно теряет свою социально-интегративную функцию.26 При описании рынка труда в Германии стало особенно трудно говорить о «нормальных» трудовых отношениях - в общем, если треть работников занята в нетипичных и нестандартных условиях, нормальных трудовых отношениях. представлять стандарт только номинально. Понятие «нетипичная занятость» не совсем точно отражает ситуацию, поскольку охватываемые ею формы занятости уже не являются нетипичными, а фактически соответствуют определенному курсу.

В разгар послевоенного процветания «нормальные» трудовые отношения применялись почти на 90 процентах рабочих мест. В 1991 году 79 процентов всех работников были заняты в рамках нормальных трудовых отношений, но к 2014 году этот показатель снизился до 68,3 процента. В некоторые годы эта цифра составляла всего 67 процентов. Нормальные трудовые отношения стали свидетелями небольшого подъема в связи с положительным экономическим развитием в 2015 году, достигнув 69 процентов, но 21 процент работников были заняты нетипично либо без обеспечения работой, на неадекватных условиях, неполный рабочий день, либо в качестве работников агентства.

После того, как в течение нескольких десятилетий они утратили свою значимость, нормальные трудовые отношения стабилизировались и, в некотором смысле, даже укрепились с 2007 года. Однако основная тенденция указывает на постоянную нестабильную занятость для растущего сегмента немецкого рабочего класса. Эта консолидация на низком уровне обусловлена, прежде всего, относительно стабильной экономической ситуацией с 2005 года и демографической ситуацией, которая привела к нехватке квалифицированных рабочих в некоторых отраслях, что побуждает фирмы делать больше, чтобы удерживать своих работников. Однако многие рабочие места, сгруппированные по «нормальным трудовым отношениям», состоят из неопределенной неполной занятости (все еще «нормальной», если они остаются выше двадцати одного часа в неделю). Этот сектор вырос более чем в два раза за последние пять лет. В целом, количество рабочих мест на полный рабочий день сократилось более чем на один миллион в период с 2001 по 2016 год, а количество рабочих мест на неполный рабочий день выросло на четыре миллиона.

В группе нетипичных трудовых отношений больше всего выросло временное трудоустройство. В 2009 году почти каждая вторая новая работа выполнялась по временному контракту. Кроме того, прекарные условия распределяются неравномерно по всем группам работников, но особенно концентрируются среди людей с низкой квалификацией. Профессия, доход и престиж в настоящее время кажутся небезопасными. Многие работники в течение всей своей трудовой жизни бросаются на прихоти внешнего давления и не могут развить целенаправленную карьеру. Это приводит к растущей «непоследовательности в статусе», при которой позиции, занимаемые человеком в различных социальных измерениях, по-видимому, расходятся. Высшее образование больше не соответствует более высоким доходам. Будучи занятыми в тех профессиях, для которых они неквалифицированы или чрезмерно квалифицированы, эти колебания на рынке труда заставляют многих работников чувствовать себя обделенными, лишенными своей мечты и находящимися в неблагоприятном социальном положении.

Преарность, однако, означает гораздо больше, чем просто размывание нормальных трудовых отношений. Работа постепенно теряет свою социально-интегративную функцию. При описании рынка труда в Германии стало особенно трудно говорить о «нормальных» трудовых отношениях - в общем, если треть работников занята в нетипичных и нестандартных условиях - нормальные трудовые отношения представляют стандарт только номинально. Понятие «атипичная занятость» не совсем точно отражает ситуацию, поскольку охватываемые ею формы занятости уже не являются нетипичными, а фактически соответствуют определенному курсу (прим.ред.: нетипичное стало новой нормой).

Разрушение нормальных трудовых отношений в Германии тесно связано с растущим участием женщин на рынке труда. В течение десятилетий после Второй мировой войны роль, отводимая женщинам, была прежде всего ролью домохозяйки и матери, в то время как оплачиваемая занятость женщин сейчас широко распространена, даже когда экономическое давление не является фактором. Это особенно относится к домашним хозяйствам, где один или оба партнера являются высококвалифицированными и более или менее принадлежат к среднему классу. Здесь трудоустройство является актом эмансипации и самореализации. Но есть и другие причины, по которым больше женщин работают: в немецких семьях с низким уровнем квалификации и дохода зарплаты мужа больше не хватает. Это привело к росту нетипичной занятости (до двадцати одного часа в неделю), особенно среди женщин.

Подводя итог, можно сказать, что в современном обществе Германии с неустойчивой полной занятостью постоянное разделение между занятыми и безработными дополняется дуализированным рынком труда с двумя взаимопроникающими мирами - одним из снижающейся стабильности и одним из растущей нестабильности. Формы агентской, субподрядной и временной работы в сочетании с активной социальной политикой сделали компании более подготовленными к принятию новых работников, поскольку правительство все больше субсидирует обучение и защищает работодателей от расходов на увольнение. Это привело к сокращению безработной резервной армии за счет растущей резервной армии нестандартных рабочих.

В публичной сфере страна стала свидетелем оживленной дискуссии о состоянии своего среднего класса (то есть высококвалифицированных или белых воротничков), вызванной осознанием того, что он, похоже, сокращается. В послевоенной Германии этот средний класс всегда представлял собой нечто большее, чем просто социальный факт. Это было (и остается) в публичных дебатах как опора стабильности, точка отсчета социальной нормальности, компонент социальной интеграции и, что немаловажно, признак социальной мобильности и подъема. Поэтому неудивительно, что немецкое общество рассматривает себя как общество «комфортной середины».

В последнее время, однако, некоторые части среднего класса почти ведут себя так, как будто они находятся под угрозой исчезновения. Эти группы испытывают особую угрозу в связи с нисходящей мобильностью именно потому, что их члены, как правило, не могут полагаться на безопасность, обеспечиваемую собственностью или имуществом. Оценивая классовую позицию работника, важно учитывать не только его текущий статус, но также его шансы и опасения столкнуться с нисходящей мобильностью. В результате преждевременные роды в конечном итоге приводят к разрушению социальных сетей, ухудшению перспектив участия в жизни общества и снижению шансов вести плановую жизнь со стабильными перспективами на будущее. Те, кто пережил эти явления, переживают кризис личного значения и потерю своей социальной репутации.

Полезную модель для понимания этой новой социальной нестабильности можно найти в исследовании Робертом Кастелем французского труда. Для него это не столько вопрос измерения, уменьшается ли средний класс, определяемый доходом, и насколько; вместо этого типология Кастельса расшивает материальные условия дохода, профессиональной позиции, обеспечения занятости, социального обеспечения и растущих сбережений, чтобы включить субъективные факторы и перспективы жизни. Он проводит различие между тремя зонами: одна «интеграция», другая «уязвимость» и третья «неприсоединение». В зоне интеграции нормальные трудовые отношения являются правилом, а социальные сети остаются нетронутыми. Сюда также входят определенные группы с «нетипичной» профессиональной ситуацией, такие как высококвалифицированные инженеры-фрилансеры, которые социально интегрированы в силу своего положения на рынке и не чувствуют себя субъективно незащищенными. В зоне уязвимости является небезопасная занятость, поскольку подрывается как субъективная безопасность, так и социальные сети. Зона разобщенности обозначает группы, которые исключены из социального участия на большинстве уровней (особенно с точки зрения безопасности, участия и культуры).

Аналогичные условия существуют в Германии, где зоны уязвимости и разобщенности за последние годы расширились. На некоторых этапах жизни - тех, которые Бертольд Фогель классифицирует как «социальная уязвимость» и «ненадежное процветание» - мобильность происходит в обоих направлениях, отмечены процессами дестабилизации и растущей нестабильности.

Согласно существующей классификации (от 70 до 150 процентов среднего эквивалентного дохода), в 1997 году 52,8 миллиона немцев - или 65 процентов населения - все еще принадлежали к среднему классу. С тех пор эта доля сократилась, хотя и на Востоке, хотя и более резко, чем на западе. 47,3 миллионов человек принадлежали к немецкому среднему классу в 2010 году, снижение на 6,5 процента. Здесь важна не только доля среднего класса в количественном выражении, но и его внутренняя стабильность и согласованность. Верхние сегменты среднего класса - особенно большие полосы, характеризуемые «безопасным процветанием» - остаются почти полностью изолированными от социальной турбулентности и нисходящей мобильности. Таким образом, не весь средний класс находится на нисходящем эскалаторе. Тем не менее, как утверждает социолог Стеен Мау, в немецком контексте

Внутри этого нерешенного среднего класса находим дальнейшие процессы поляризации. Нисходящая подвижность более часта на нижнем конце, так как ранее устойчивые группы на окраинах оказываются в водовороте неолиберального роста. Более низкий средний класс (домохозяйства с эквивалентным доходом от 70 до 90 процентов от среднего) сократился больше всего, его доля снизилась на 15 процентов с 1997 года.

Несмотря на сравнительную устойчивость высшего среднего класса Германии, недовольство нарастает, так как перспективы трудоустройства становятся все более неясными для больших групп, а своего рода «нормальная рабочая незащищенность» консолидируется. Спрос на (высоко) квалифицированную рабочую силу остается высоким, но эти группы работников все больше и больше сталкиваются с конкуренцией между собой. Хотя их квалификация когда-то гарантировала нечто, напоминающее привилегированное положение, число работников, обладающих их навыками, растет вместе с уровнем стандартизации выполняемой ими работы. Таким образом, даже те, кому удается адаптироваться к трансформации того, что Клаус О называет «обществом, ориентированным на работу», все еще вынуждены принимать все большую небезопасность.

На фоне этих резких изменений в германской экономической модели развернулась нынешняя раздробленность партийной системы страны. По мере того, как общество становится все более сложным и старые экономические блага (безопасности) уменьшаются, на электоральной сцене появляются новые политические акторы, захватившие различные сегменты новой, реконфигурированной политики. Эти партии навязывают определенные социальные вопросы в политическую повестку дня и оказывают давление на центр, одновременно усложняя арифметику парламентских коалиций, откачивая голоса как от СДПГ, так и от ХДС. Одним из результатов этой фрагментации стала серия великих коалиций под руководством Ангелы Меркель, поскольку ни одна из сторон не может распоряжаться большинством, необходимым для управления в одиночку или с одной из меньших партий. Эти новые партии, и особенно успех AFD, поднимают серьезные вопросы о стабильности политической системы страны в среднесрочной и долгосрочной перспективе.

В отличие от Веймарской республики, политическая конкуренция в Западной Германии была в целом ориентирована на центр. Эта по существу основанная на консенсусе политическая культура проистекала из того факта, что отцы-основатели послевоенного порядка снабдили систему несколькими случаями вето, производящими центристский ответ на политические вызовы даже в периоды острых конфликтов.

Высокий уровень идентификации с основными партиями и их глубокие корни в гражданском обществе затруднили появление новых образований. Таким образом, система также оказалась относительно устойчивой к сбоям, хотя некоторые из них, тем не менее, имели место. Антиавторитарные восстания конца 1960-х и начала 1970-х годов ослабили структурный консерватизм страны, поскольку общество либерализовало себя при правительстве СДПГ, хотя следует отметить, что антисоциалистические традиции страны продолжали применяться с подавлением радикальных левых, что было ценой общества в обмен на либеральную модернизацию.

Несмотря на драму некоторых социальных конфликтов, этот период характеризовался оспариваемой демократией, которая успешно интегрировала большинство общества. Политика ориентированных на рыночную экономику «системных партий» пользовалась чрезвычайно высокой степенью легитимности. Более того, они смогли сохранить лояльность избирателей именно потому, что их соответствующие политические лагеря продемонстрировали видимые различия по отношению к остальным. Эта динамика начала меняться, когда две основные партии сошлись вокруг неолиберального консенсуса в конце 1990-х годов, изо всех сил пытаясь объединить усилия в быстро меняющихся условиях.

Консолидация Партии зеленых в начале 1980-х годов впервые сломала стабильность партийной системы и привнесла ее в дух одомашненного 1968 года. Несколько других левых формирований, созданных в 1980-х годах, провалились перед лицом устойчивости партийной системы. Запоздалое создание правопопулистской партии в Германии в конечном итоге представляет собой лишь временную задержку. Такие партии, как Die Republikaner и Deutsche Volksunion, смогли одержать победы на государственном уровне еще в 1990-х годах, их рост только «воспрепятствовал» основным партиям, движущимся вправо и согласившимся с жесткими ограничениями права на убежище (и вместе с этим, иммиграция), тем самым убирая этот конфликт с арены политической конкуренции.

Кризис германской политической системы - это, прежде всего, кризис основных партий, которые Отто Кирххаймер назвал «партиями всех сторон», которые сформировались после Второй мировой войны из довоенных идеологических партий массовой интеграции. Для Кирххаймера упадок старых идеологических партий массовой интеграции, предшествовавших новым крупным партиям, казался в значительной степени неизбежным. Но он боялся, что демократия станет скучной и безразличной, предупреждая, что мы «еще можем прийти, чтобы сожалеть о кончине - даже если это было неизбежно - классовой партии и деноминационной партии». В Германии этот день приближается.

Сначала социалистические, конфессиональные и консервативные партии были одомашнены. Слияние интересов и идей, идеологий и социальных моделей было оставлено в пользу деидеологизированного прагматизма. Понятие властных структур и даже антагонизмов в обществе, следовательно, игнорировалось, поскольку партии больше не представляли конкретную клиентуру или отстаивали исключительно интересы своих членов, а скорее концентрировались на максимальном голосовании на выборах. Консенсус в отношении обязанностей государства, «общего блага» стал главной задачей как ХДС, так и социал-демократической партии. Первоначально это оказалось бы весьма благоприятным как для 1960-х, так и для 1970-х годов.

Они продолжали демонстрировать примечательные идеологические различия, но по существу оставались партиями государства всеобщего благосостояния вплоть до 1980-х годов, пользуясь широким доверием населения. В 1969 году ХДС / ХСС и СДПГ собрали 87 процентов голосов избирателей. На выборах 1972 и 1976 годов это число увеличится до 90 процентов.

Снижение СДПГ имеет особое значение для понимания текущей ситуации. Прежде всего, партия утратила способность мобилизовать свою традиционную клиентуру, широкий рабочий класс. Это было обусловлено двумя факторами: во-первых, внутренняя самообновление своего членства, и, во-вторых, - тесно связанная с первым - стратегическая ориентация партии на политический курс, который можно назвать «рыночной социал-демократией».

Съезд партии Годесберга в 1959 году ознаменовал превращение СДПГ из массовой партии широкого рабочего класса в ориентированную на реформы «народную партию». Социал-демократы попрощались с марксизмом и пришли к соглашению с рынком, но все же стремились расширить благосостояние государство на этой основе. Эта ориентация окажется наиболее успешной в 1970-х годах как в Германии, так и в Западной Европе, но к 1980-м годам условия, способствующие этому успеху, начали меняться. Промышленная рабочая сила не только уменьшилась в размерах, но и стала культурно сегрегированной; политическая среда дифференцировалась, значение профсоюзов уменьшилось, а менталитет стал более индивидуализированным. Традиционный рабочий класс начал терять свое первостепенное положение как социальный класс. Это также стало менее важным для избирательного большинства СДПГ, в то время как средние классы, в свою очередь, выросли в важности.

Первоначально эти развития не представляли серьезной проблемы - наоборот. Условия жизни для большинства работников улучшались до 1970-х годов, и СДПГ получила политическую выгоду, поскольку ее политика была ответственна за то, чтобы дать некоторым слоям рабочего класса шанс подняться по социальной лестнице, в первую очередь, через образование и тяжелую работу. Однако со временем это социальное продвижение повлекло за собой организационные издержки, поскольку все больше и больше членов партии оказывались переросшими пролетариат. Они были выходцами из рабочего класса, но сами все больше не работали. По иронии судьбы, его собственный успех - ограниченное освобождение некоторых сегментов рабочего класса - лишил СДПГ источников его импульса и силы. Эта организационная и социальная проблема, усугубляемая экономическими трудностями внутри страны и за рубежом, в конечном итоге подтолкнула партию отказаться от социал-демократических компонентов рыночной социал-демократии на практике, подтолкнув неолиберальную политику против воли ее традиционной клиентуры и сосредоточившись в основном на среднем классе

Этот период отнюдь не был лишен политических конфликтов, некоторые из которых были достаточно интенсивными. В то время как ХДС / ХСС выступили в качестве защитника атлантистского антикоммунизма против студенческого движения и Восточного блока, СДП возглавил новую внешнюю политику, направленную на ослабление напряженности в отношениях со странами Варшавского договора. После волны восстания 1968 года его остаточные элементы в 1970-х годах предоставили социал-демократам десятки тысяч новых членов, насчитывающих более одного миллиона, в то время как ХДС / ХСС заявляли почти 800 000 человек. В целом участие общественности в партийной политике возросло, в то время как другие стали активными в инициативах граждан или зеленых.

Основы нынешней нестабильности были впервые заложены в 1982 году, когда коалиция между СДПГ и СвДП распалась, и новая «черно-желтая» коалиция во главе с канцлером Гельмутом Колем направила экономическую политику Германии на supply-side повестку дня (прим.ред.: "экономика предложения". Экономическая теория гласит, что, снижая налоги с корпораций, правительство может стимулировать инвестиции в промышленность и тем самым увеличивать производство, что, в свою очередь, приведет к снижению цен и контролю инфляции.). Возглавляя оппозицию, СДПГ сначала отреагировала на призывы ХДС о сокращении государства всеобщего благосостояния вследствие экономики supply-side и государственного бюджетного кризиса, повернув влево - по крайней мере, внутренне. В отличие от лейбористской партии Тони Блэра, возвращению социал-демократии к власти не предшествовали значительные шаги вправо; партия выиграла федеральные выборы 1998 года с достаточно развитой платформой, призывающей к перераспределению богатства

Первые признаки реального распада становятся очевидными на выборах 2002 года, когда все более непопулярному СДПГ удалось победить только благодаря своей оппозиции войне Джорджа Буша в Ираке и сочувствию, которое оно вызвало во время библейского наводнения на реке Эльба. Предвещая грядущие годы, 2002 год также стал первым событием, когда ни СДПГ, ни ХДС не набрали по меньшей мере 40 процентов голосов. К власти пришла ослабленная красно-зеленая коалиция, но в 2003 году экономика Германии впала в рецессию, а безработица выросла более чем на 10 процентов. Под давлением ассоциаций работодателей и средств массовой информации усилилось политическое давление на борьбу с безработицей, порвавшее с немецкой моделью корпоративизма и относительно щедрым государством благосостояния (доминирующей моделью интеграции профсоюзов с 1960-х годов). Шредер воспользовался случаем и объявил кампанию неолиберальной шоковой терапии, известную как «Повестка дня 2010».

ГОЛОСОВАНИЕ ОСНОВНЫХ ПАРТИЯ (CDU & SPD) В НЕМЕЦКОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЕ

Повестка дня закончилась тем, что подлила масла в то, что станет тлеющим огнем современной социал-демократии. Последующие серьезные выборы последовали за драматическими потерями, что еще больше напрягло партию, поскольку большая часть ее членов вышла из строя, чтобы создать новое избирательное образование. Традиционные избиратели СДПГ, отчужденные рыночной социал-демократией, все больше отстали от своих политических связей и открыты для альтернатив. На досрочных выборах 2005 года, созванных СДПГ для предотвращения консолидации нового избирательного пула, альянс между «Избирательной альтернативой для работы и социальной справедливости» (ВАСГ) и преимущественно восточной Партией демократического социализма (ПДС) получил 8,7 процента голосов на голосовании и стала третьей по величине парламентской группой, назвав себя Die Linke (левые). Раскол в СДПГ позволил СДП превратиться в национальную левую силу, простирающуюся далеко за пределы своей прежней среды. Трехпартийная система 1970-х годов теперь стала пятипартийной, в то время как растущая раздробленность политического ландшафта усложнила формирование коалиций. Руководство СДПГ продвинулось дальше к центру, чем когда-либо прежде, и упрямо цеплялось за «достижения» "Повестки дня на 2010 год", в то время как значительно уменьшившиеся результаты выборов сделали невозможной коалицию с зелеными без решительного противодействия "Повестке дня на выборах 2010 года" в Линке. Хотя христианские демократы победили на выборах 2005 года, они также пострадали от поддержки Ангелой Меркель дико непопулярной повестки дня и не смогли завоевать абсолютное большинство. Обе основные партии становились все более непопулярными из-за их связи с неолиберальными реформами, но именно этот упадок центра сделал серию больших коалиций между ХДС и СДПГ еще более функциональной.

После этой катастрофы Меркель поняла, что неолиберальное явление достигло своих начальных пределов. К счастью для нее, немецкий капитализм немного восстановился с середины 2000-х годов, и общее экономическое давление уменьшилось. С политической точки зрения это означает, что Меркель не предприняла каких-либо примечательных сокращений социальных расходов с 2005 года - даже между 2009 и 2013 годами в коалиции с явно неолиберальными Свободными демократами.

У великих коалиций в каждой парламентской системе есть парадоксальный эффект усиления причины их возникновения, а именно роста по политическим окраинам. Меркель хитро помешала СвДП либерализовать любую трудовую или социальную политику в коалиции. В значительной степени не пройдя каких-либо значимых реформ, партия впала в свободное падение и не смогла вновь войти в парламент в 2013 году впервые в своей истории. Не имея другой альтернативы, кроме как управлять СДПГ, Меркель приняла (наряду с минимальным перерегулированием государства всеобщего благосостояния) самую крупную инновацию в социальной политике со времени "Повестки дня на 2010 год": общенациональная минимальная заработная плата, установленная законом. СДПГ действовала так, как если бы она была ответственна за закон - технически правильно, поскольку некоторые секции ХДС оказали такое сопротивление - но на самом деле Меркель просто признала, что экономике с большим сектором с низкой заработной платой и слабыми профсоюзами (т.е. , Германия сегодня) нужна была минимальная заработная плата, чтобы предотвратить слишком сильную корреляцию между занятостью и бедностью. Государство следовало за частью законопроекта, так как более миллиона занятых людей все еще нуждались в государственном благополучии, чтобы свести концы с концами.

Хотя социал-демократы требовали победы, Die Linke предлагала принять такой закон бесчисленное количество раз за последние два законодательных срока. Партии было неоднократно отказано от СДПГ, которая не желала коалиции левых и не поддерживала идею союза с ее бывшим лидером Оскаром Лафонтеном, который с тех пор был в расколе и публично напал на своих бывших товарищей. Это затруднительное положение указывает на одну из величайших трагедий германского послевоенного времени: его неспособность стратегически эксплуатировать социальное и парламентское большинство. Политические партии левых обладали абсолютным большинством голосов в 1998 году (53 процента), 2002 году (51 процент) и 2005 году (51 процент), но не смогли их использовать. Такое большинство с тех пор выскользнуло из рук и, возможно, в качестве наказания социал-демократы настолько ослабли, что теперь это кажется структурно невозможным.

Тем не менее пустая, хвастливая риторика СДПГ не меняет тот факт, что они по-прежнему упорно привязанные к догме рыночной социальной демократии, аналитически неглубокие рамки, пропитанные неолиберализмом. Все кандидаты в канцлеры после потери Шредера в 2005 году принадлежали правому крылу партии. Недавно вышедший на пенсию лидер Зигмар Габриэль и последний кандидат, Мартин Шульц, также прибыли из этого лагеря.

В партийной системе произошло двойное движение: в то время как СДПГ продолжала воспринимать себя как поддерживающую рыночную социал-демократию, ХДС смягчила свои более экстремальные позиции в экономической политике, культивировала сдержанный имидж и придерживалась корпоративистской традиции. Она также начала либерализацию социальных вопросов: отмена обязательного призыва на военную службу, либерализация семейной политики, расширение участия женщин на рынке труда, инициирование постепенного отказа от ядерной энергии и установление брака для всех. Это задало институциональную логику основных партий в новом тысячелетии с новой силой, поскольку старые связи с организациями и жизненным миром истощались, а социал-демократы и христианские демократы продолжали сближаться. Обе партии потеряли более половины своих членов с 1970-х годов. Классическая среда рабочего класса либо модернизировалась и больше не была предана СДПГ по традиции, либо изгнана разочарованием. ХДС пережил кризис организованной религии, но мелкие бизнесмены и традиционные консерваторы также начали отворачиваться. Как это ни парадоксально, чем интенсивнее становилась социальная поляризация, тем сильнее тянулись основные партии к центру, опасаясь, что уделение большего внимания подклассам не принесет пользы для выборов.

То, что предсказал Кирххаймер пятьдесят лет назад, стало реальностью в двадцать первом веке. Только сейчас основные партии действительно завоевывают популярность, в первую очередь сосредоточившись на том, чтобы занять центр, отказавшись от своей прежней клиентуры и политических ценностей. Основные партии сегодня движимы исключительно удержанием власти. Мало того, что идеологические различия в значительной степени исчезли, но появился общий консенсус в отношении либеральной рыночной экономики и либеральной социальной политики. Политика исчезает в этой культуре консенсуса, поскольку фундаментальные вопросы или ориентации больше не поставлены на карту, а скорее лишь постепенные, небольшие вопросы толкования. Однако в Германии, как и везде, этот консенсус также открывает политические рамки системы. Политический стиль Меркель, возможно, в краткосрочной перспективе имел седативный эффект, но через четырнадцать лет ее правления фрагментация партийной системы безошибочна.

До недавнего времени СвДП и «зеленые» извлекали выгоду из этого развития лишь незначительно, поскольку они оба представляли стороны (более обеспеченного) центра. Они оставались клиентскими партиями, поскольку либералы, как правило, представляют мелкобуржуазную и неолиберально склонную среду независимых бизнесменов, в то время как зеленые представляют постматериалистическую среду высокообразованных классов обслуживания. Die Linke удалось лишь временно заполнить пробел в партийной системе. Под руководством Оскара Лафонтена и Грегора Гизи, двух из немногих харизматичных политических деятелей Германии, ему удалось выступить в качестве центральной оппозиционной партии и единственной серьезной силой, бросающей вызов истеблишменту. Эти два с тех пор ушли в отставку, и партия - как слияние совершенно разных течений - с тех пор изо всех сил пыталась развить последовательный популярный профиль.

Die Linke помог направить социальное возмущение левым в первые годы его существования, но он все больше неспособен мобилизовать группы, которые больше не чувствуют себя представленными политическим истеблишментом. О существовании все большего числа несвязанных избирателей, которые больше всего хотят просто проголосовать против истеблишмента, свидетельствует короткий успех Пиратской партии в начале 2010-х годов. В то время как Die Linke застаивался, Пиратам удалось войти в несколько государственных парламентов. В значительной степени озабоченные технократическими цифровыми решениями социальных проблем и слишком непоследовательны, чтобы набирать обороты, вскоре стало ясно, что они не преуспеет как устойчивая сила против истеблишмента и развалятся. Несколько участников позже присоединились к Die Linke.

В последние десятилетия Германия укрепила свое и без того уникальное положение в еврозоне, где ее сильные позиции дают совокупный экономический эффект. В то время как меры жесткой экономии, наложенные на такие страны, как Греция, предыдущим министром финансов Меркель Вольфгангом Шаубле, способствовали расширению немецкого капитала (например, продажа многочисленных греческих аэропортов немецким компаниям), меры жесткой экономии внутри страны служили средством замедления роста заработной платы и тем самым усиливали конкурентоспособность Германии по отношению к европейским соседям. Германия фактически заработала деньги на долговом кризисе в Южной Европе, а также использовала низкие процентные ставки Европейского центрального банка для снижения затрат на рефинансирование. Немецкое правительство, однако, было вынуждено заплатить цену, поскольку долги стран европейского кризиса были частично обобщены на европейском уровне, что влечет за собой больший риск для Германии.

Это, в свою очередь, привело к нескольким конфликтам в консервативном лагере, где представители национализма старой школы Deutschmark утверждали, что «спасение» пострадавших от кризиса стран - несмотря на драконовские цели сбережений Шаубле - представляет слишком большой риск. Этот сегмент общества успешно мобилизовал озабоченность по поводу гарантий финансовой помощи Германии и вызвал опасения ослабления международной конкурентоспособности Германии и своего рода «экспроприации» немецких сбережений из-за низких процентных ставок ЕЦБ, что вызвало обеспокоенность населения по поводу экономического и политического суверенитета страны. Именно здесь родился AFD (АДГ)- решительно до кризиса с беженцами. Начиная с 2015 года этот «кризис» был лишь одним из элементов, ускоряющих превращение партии в правопопулистское образование и ее последующий успех, опираясь на широко распространенные предрассудки в немецком обществе.

Кризис беженцев также выявил поляризацию страны. Первоначально немцы продемонстрировали свою гуманитарную сторону - «доброжелательную культуру» движения за беженцев, в котором миллионы людей участвовали в той или иной форме. Приветственное культурное движение представляло за рубежом часть населения, но одновременно определялось структурами социального класса. Соответствующая часть движения базировалась на средних классах, для которых беженцы не представляли конкуренции на рынке труда и не перемещались в их районы. Что еще более важно - и имеет отношение к пониманию текущей поляризации - эти группы, как правило, были в меньшей степени затронуты жесткой экономикой внутри страны, осуществленной немецким государством всеобщего благосостояния в последние десятилетия.

Спонтанное гуманитарное движение, безусловно, также было одной из причин, по которым Меркель, которая научилась ориентировать свою политику в отношении социальных меньшинств, так долго отказывалась принимать кепку беженца. Она подсчитала, что это будет представлять собой проигрышную ситуацию и что она сможет лучше контролировать и ограничивать потери по своему праву, чем возможная потеря власти из-за распада коалиции, вызванного закрытием границы. Ее сила до этого момента опиралась на ее стержень к центру, и на этот раз она не хотела отказываться от своей позиции под внешним давлением. Похоже, что она была, по крайней мере, в некоторой степени убеждена в гуманитарных аспектах своих действий, но лишь в некоторой степени, поскольку не всегда Меркель испытывала волнение благородного гуманизма. В конце концов, она была довольно открыта для вторжения США в Ирак вместе со своим министром финансов Вольфгангом Шаубле.

Она также приняла во внимание другие более прагматичные соображения, видя, что Германия является ведущей страной, обязанной спасать общий европейский рынок и политическую интеграцию континента. Поскольку другие европейские страны и, в частности, государства Вышеграда, начали закрывать свои границы, Германии пришлось принять большинство беженцев до того, как Меркель восстановит Дублинские правила и продвинет соглашение с Турцией. После того, как первоначальный кризис стих, Меркель ввела дополнительные ограничения в немецком законе об убежище, но оставалась довольно умеренной по сравнению с другими европейскими государствами.

Значительные части политического истеблишмента и СМИ сместились вправо после кризиса, так как новая линия конфликта начала появляться прямо через традиционные политические лагеря. Первоначально Меркель имела на своей стороне большинство немцев, но изо всех сил пыталась удержать свою собственную партию. Она также получила поддержку от политических оппонентов, и даже Die Linke признала свою готовность противостоять растущему общественному и партийному давлению. Тем временем AFD начало эффективно мобилизовывать те слои общества, которые не только отвергли доброжелательную культуру, но и боялись, что общество будет подавлено «иностранным проникновением». Члены низшего среднего класса, низшего класса и население за пределами городских центров были особенно восприимчивы к такому повествованию. Для тех, кто провел последние годы в условиях экономической и политической экономии, движение беженцев также поставило вопрос о перераспределении. Стагнация и даже снижение реальной заработной платы, низкие показатели инвестиций в дороги и мосты и слабая общественная инфраструктура заставили многих рассматривать кризис беженцев как (также) конфликт распределения. Меркель и политические элиты, однако, цеплялись за политическую семантику, которая у немцев «никогда не было так хорошо».

Это несоответствие было стратегически использовано AFD, которое все больше интегрировало антимусульманские настроения в свой дискурс. Как и во многих западных демократиях, где восстания 1968 года оказали длительное влияние на политическую культуру, риторика партии сосредоточена на упадке социальных ценностей, упадке Запада и исчезновении среднего класса. АДГ не только привлекла националистических членов ХДС, которые чувствовали себя отчужденными от своей партии из-за центризма Меркель, но и привлекла всевозможных добропорядочных фашистов, которые рассматривали АДГ как новую платформу за пределами в значительной степени неэффективной и дискредитированной Национальной демократической партии (НДП).

В общественной жизни Западной Германии общепринятым было выражение «Бонн - не Веймар», которое после воссоединения изменилось на «Берлин не Веймар». Политические институты проводили умеренную политику в культуре, сформированной постоянно оспариваемой демократией, хотя в ней практически отсутствовал открытый отказ от нее, распространенный в Веймарской республике. Это с тех пор изменилось. Четырехпартийная система 1980-х годов теперь является шестисторонней, поскольку прибытие АДГ в Бундестаг знаменует собой новую степень фрагментации. Нервное, взволнованное настроение вошло в политическую жизнь. Впервые за более чем шестьдесят лет фашисты находятся в парламенте, и общественное недовольство парламентской демократией широко распространено. Берлин может не быть Веймаром, но это, конечно, не Бонн.

Вообще говоря, страна сталкивается с кризисом представительства и повсеместным недовольством двумя основными партиями. Это усилило политическую дифференциацию по краям системы и в конечном итоге привело к появлению популистского созвездия, которое в основном живет за счет нападок на парламентскую демократию. Это трагический парадокс: демократы радикального центра, выведя социально-экономическую политику из сферы политических противоречий и председательствуя на протяжении десятилетий непопулярного неолиберального консенсуса, породили те самые силы, которые теперь угрожают их власти. Опасаясь чрезмерного упрощения вещей, можно с уверенностью заключить, что этот постполитический консенсус в конечном итоге послужил почвой, на которой может расцвести правый популизм.

Стороны большой коалиции продолжают проводить умеренную, либеральную экономическую политику - хотя они поддавались национальному и международному давлению и ужесточили иммиграционные законы. Они также планируют углубить неолиберальный проект европейской финансовой и экономической интеграции. И все же, почти ничего не меняя с точки зрения существа, они также отчаянно пытаются оживить свой имидж в обществе. Это было наиболее очевидно в ХДС, которая свергла своего парламентского лидера Фолькера Каудера в конце сентября, прежде чем разгромить электоральные поражения в Баварии, а Гессе побудил Меркель объявить о своем уходе с поста председателя партии. Последующее трехстороннее соревнование за то, чтобы стать ее преемником между Йенсом Спаном и Фридрихом Мерцем из правого крыла партии и сравнительно центристской Аннегрет Крамп-Карренбауэр, безусловно, было самым искусственным и разделенным в истории партии. Крамп-Карренбауэр, в конечном счете, стал новым лидером партии в начале декабря, но сумел набрать только 51 процент голосов делегатов даже во втором туре. Поляризация немецкого электората сейчас отражена в составе его правящей консервативной партии, и распространяются предположения о скором уходе Меркель.

СДПГ обещает возобновить свою деятельность в правительстве и направила председателя и лидера Мартина Шульца вместе с экс-министром иностранных дел Зигмаром Габриэлем в отставку по политическим мотивам. Но ни одна фигура из СДПГ не осталась - ни один, кто бы выступил против очередного раунда участия правительства - не вошел в «обновленное» партийное руководство. Новый председатель, Андреа Налес, является одомашненным бывшим левым и единственным членом руководства, который явно не принадлежит правому крылу. Новый министр финансов Олаф Шольц, который сделал себе имя как нелиберальный политик правопорядка, будучи мэром Гамбурга, и поддерживает сомнительное отношение к истине, взял на себя роль достойного преемника Вольфганга Шаубла. Он охотно принял строгость, взял к себе государственного секретаря своего же предшественника и назначил главу Goldman Sachs Germany своим вторым генеральным секретарем. Таким образом, возобновления всеобъемлющих партий не предвидится, несмотря на недавние попытки СДПГ смягчить некоторые из положений "Повестки дня 2010".

Двадцать лет назад консервативный немецкий системный теоретик Никлас Луманн предположил, что экономические разрывы глобализированного мира заставят создать «Партию промышленности и труда». В то время как En Marche президента Франции Эммануила Макрона сформировал именно такую партию на руинах французской системы, большая коалиция в Германии, по сути, функционирует аналогичным образом - она просто состоит из двух независимых фракций, объединенных вместе против их воли. Поэтому неудивительно, что практически все профсоюзные лидеры Германии выразили свою поддержку новой великой коалиции. Этот консенсус между промышленностью и трудом объединяет наиболее важных институциональных субъектов, но потенциально ускоряет разрушение общепризнанных сторон и самих профсоюзов. Время не на стороне труда: сокращение СДПГ также означает сокращение основного представителя рабочей силы в избирательной политике, в то время как неолиберальная реструктуризация, начатая СДПГ, разрушает социальную базу и функции самих профсоюзов.

К сожалению, сокращение охвата всех партий не привело к значительному росту политических левых. Die Linke, чьи результаты выборов, по-видимому, стабилизировались на уровне 8%, сумели удержаться на сложной политической территории, но остался в переходном состоянии и не смогли воспользоваться социальной нестабильностью так же успешно, как «Правые». По мере того, как разворачивается СДПГ, «зеленые» становятся все более заинтересованными в управлении либерализованным ХДС. У Die Linke есть несколько вариантов в федеральном парламенте, но принципиальная оппозиция. Это в некоторой степени неуместно, без какого-либо жизнеспособного пути к формированию государственной политики и почти не дает электорату больше заинтересованности в немедленных результатах, чем в долгосрочных перспективах.

В относительном выражении его база сместилась с востока в городские центры Запада, а также является партией правительства в трех восточных штатах. Это влечет за собой определенные противоречия для партии на национальном уровне, где она сталкивается с проблемой выработки политики левой миграции и убежища, в то время как часть ее основной клиентуры, похоже, культивирует довольно критическое отношение к гостеприимной культуре. В то же время любое участие правительства неизбежно повлечет за собой принятие определенных принципов закона об иммиграции и убежище. Эта напряженность, из-за которой инициатива парламентского сопредседателя Сахры Вагенкнехт «Aufstehen» является лишь одним выражением, в настоящее время оживляет многие дебаты в партии.

На востоке Die Linke по-прежнему является основной партией, способной набрать пятую часть голосов и более, и десятилетиями участвовала в левоцентристских коалициях. На западе это в основном остается краевая левая партия с местами в половине западных государственных парламентов. Эти два крыла слиты в Берлине руководством постоянного компромисса между востоком и западом, а также левой и правой линиями, которые не всегда аккуратно пересекаются. Часто эти компромиссы и конфликты, по-видимому, подавляют способность руководства сконцентрировать партию на ключевых стратегических битвах или задачах, и оно изо всех сил пытается выделиться во фрагментарном ландшафте.

Хотя Die Linke добилась некоторых скромных успехов в городах и, по-видимому, развивает конструктивную связь с конфликтами, возникающими в секторе с низкой заработной платой, они представляют собой небольшие сдвиги на низовом уровне в то время, когда ландшафт высокой политики переживает драматический характер преобразования. Для многих внутри и за пределами партии этот рост слишком постепенный, учитывая рост правых. Это нетерпение, а также несомненная пропасть, возникающая между большинством руководства и сторонниками Сахры Вагенкнехт, дали толчок Aufstehen, платформе межпартийной коалиции, проводящей кампанию за левоцентристскую социальную политику. Возглавляемая Вагенкнехтом и несколькими видными интеллектуалами, в том числе Вольфгангом Стриком, открытая реформистская ориентация инициативы, подчеркивающая экономический суверенитет национального государства, а также критические мнения его сторонников в отношении политики в отношении беженцев и неограниченной миграции, вызвала большую критику со стороны левых. После нескольких недель интенсивного внимания средств массовой информации, проект еще не проявил какой-либо значительной политической привлекательности, и его будущее остается неясным. Его самый видный сторонник в СДПГ, Марко Биллоу, недавно вышел из партии, и шансы осуществить сдвиг в левую сторону кажутся все более туманными.

Хотя большинство партийного руководства дистанцировалось от Ауфстена, сопредседатель партии Катя Киппинг прилагает все усилия, чтобы начать диалог с другими левоцентристскими партиями, и говорит о необходимости «нового левого большинства». Этот интерес к новой левоцентристской коалиции понятен, учитывая события на другой стороне. ХДС отреагировал на рост АДГ, отклонившись от центризма Меркель, и, похоже, только вопрос времени, когда большая коалиция будет заменена правой коалицией - сначала на уровне штатов, а затем в федеральном правительстве. Первое серьезное испытание состоится в сентябре и октябре, когда в восточных землях Бранденбург, Саксония и Тюрингия пройдут выборы. Текущие опросы ставят АДГ на второе место во всех трех землях, что делает большую коалицию практически невозможной. Независимо от точного результата, мало оснований полагать, что это созвездие будет благоприятным для левых.

Учитывая слабость европейских соседей, в обозримом будущем Германия, вероятно, останется гегемонистом в ЕС. Усилия Эммануила Макрона по переоснащению профсоюзных структур невозможны без поддержки Германии, и любые надежды на альянс левоцентристских правительств на всем континенте, по-видимому, были потушены с капитуляцией правительства Сиризы перед институтами в 2015 году. Тем не менее, с приближением Брексита и политическая поляризация, усиливающаяся на всем континенте,

Хотя эта новая нестабильность привела к смещению политической системы вправо, она еще далеко не предрешена. Об этом свидетельствует неожиданная популярность зеленых, удивительного политического бенефициара общественной тревоги в связи с ростом АДГ. Политическая податливость зеленых может позволить им стабилизировать центр в течение нескольких лет, но основная тенденция к фрагментации и нестабильности не показывает признаков ослабления. Учитывая, насколько хрупкой и поляризованной стала политическая система, теоретически возможны даже внезапные и неожиданные прорывы слева. Какую форму может принять такой прорыв, однако, остается только догадываться.

Переклад з англ.: Єрмолаєв Дмитро, головний редактор.

Сподобалась стаття? Подаруйте нам, будь-ласка, чашку кави й ми ще більш прискоримося та вдосконалимося задля Вас.) SG SOFIA - медіа проект - не коммерційний. Із Вашою допомогою Ми зможемо розвивати його ще швидше, а динаміка появи нових Мета-Тем та авторів тільки ще більш прискориться. Help us and Donate!