Будущее — это готовность и желание жить вместе, строить общий мир — как обще-житие. В этом смысл всех дискуссий о будущем, проектов и прожектов, программ и политических дебатов. Ведь даже экономика, сколько ни представляй ее в цифрах и трендах, — это всегда 70–80% психологии отношений, поведения и мотивов. Ни один цех, ни одно предприятие, ни один даже самый благой бизнес не будет работать, если это не будет мотивировать участников. Если не будет приносить наряду с материальными и морально-духовные блага. Если это не будет способствовать самореализации каждого участника, от рядового работника до менеджера и собственника. Но ведь так же и страна. Страна — это больше дело, в котором каждый должен видеть не только смысл и способ личного проживания и самой жизни, но и видеть будущее для своих детей. Иметь возможность реализоваться как личности со своими профессиональными навыками, амбициями, талантами и личными планами.
В таком случае, страна (не путать с государством!) — это социальное пространство, которое обеспечивает тебе личную самореализацию и полноценность твоей личной судьбы.
Нация как ассоциация личных судеб — таким я вижу ответ на экзистенциальный кризис украинского проекта и основу для национальной идеи.
— То есть все равно это вопрос о республике, о восстановлении правильных основ и, наверное, реабилитации деградировавших гражданских и социальных практик.
— Совершенно верно, речь о республике. Только республике не столько в плане политического устройства, сколько в социальном и гуманитарном — республика как ассоциации свободных людей. И родных людей, то есть связанных судьбой и Родиной, независимо от этнического происхождения и языка общения.
— Республика — инструмент сожительства.
— …да, близких по духу, родных по связам, объединенных общей судьбой, но где каждый видит свою страну как общество, в котором ты реализуешься сам и где есть будущее для твоих детей.
Вообще, характерной чертой будущего мира, который раскрывается сейчас, нового глобального мира, о котором написано столько миллионов страниц, будет острейшая конкуренция разных моделей социальной организации общества. Недаром все чаще философы и культурологи обращают внимание на феномен параллельных современностей как на важнейшую черту глобализированного мира. И как следствие — на возможность и право каждого общества выбирать то устройство, уклады, внутренние связи, развитие институтов, которые максимально адекватны и гармоничны для данных обществ. С их традициями, спецификой истории и духовной культуры, укладами, которые обеспечивают внутреннюю устойчивость.
Нет универсального рецепта, как жить в XXI в. Каждая нация этот рецепт на своей национальной кухне разрабатывает сама. Вопрос состоит в другом: современный мир как глобальное сообщество предъявляет каждому определенные критерии, связанные с гуманизмом и справедливостью, правом на самоопределение, правом на признание и уважение. Они становятся универсалиями глобального сообщества. Какие социальные прожекты будут порождаться этими универсалиями, покажет уже ближайшее будущее. Путь к достижению этих важных ориентиров каждый волен выбирать по-своему. Для меня очень достойным примером таких поисков является новая формула взаимоотношений Китая и Тайваня, рожденная после десятилетий неприятия и раскола, — «Два берега — один народ». Может, и для человечества будет уместна формула новой универсальной конвергенции — «Множество культур — одно человечество».
— Раз мы зашли в глобальный контур, хотя и говорим про генезис украинских контрэлит… Мы наблюдаем, что сейчас на Западе, который все еще задает общую рамку для мира, происходит определенная агрессия контрэлит: избрание Трампа, контрсистемные группы в Западной Европе, сенсационно получившие качественные результаты в Германии, Brexit, до этого — неотрефлексированный опыт победы антисистемщиков из греческой «СИРИЗы».
Есть интересный спор: мир вышел из равновесности, и надолго… так вот, это мы вместе с Россией и Беларусью стали толчком, для того чтобы Запад деконструировался из привычных консенсусных форм сожительства, или это глобальный кризис? Почему это важный для Украины вопрос — потому что в таком случае станет понятно, что важнее — наша внутренняя интенция либо опора на какие- то внешние силы.
— Ну, если большими мазками, в свое время Эрик Хобсбаум писал о XIX в., как о «длинном веке», и определил XX в., как век короткий. В свою очередь, Джованни Арриги в заочном споре с ним определил как раз XX в. «длинным». Я согласен с Арриги и тоже считаю, что XX в. «длинный» и он еще не закончился. Это не только век Большой Войны, которая, начавшись с империалистических войн начала века, по большому счету только подходит к своему завершению в связи с демонтажем старых империй. Целая цепь трагичных событий после т.н. «Второй мировой» — распад колониальных империй Европы, распад Советского Союза, а сейчас проблемы с однополярным миром и началом трансформаций бывшего Запада — в моем понимании это единый процесс, завершающий Большую Войну «длинного ХХ в.».
Но за Большой Войной скрывается и второй мейнстрим века — это реализация и крах социальных утопий, рожденных еще предыдущим ХIX в.: коммунистической и либеральной утопий. Это вовсе не означает, что человечество отказывается от амбиций идеальных социальных устройств. Вопрос состоит в том, что в тех конкретных формах, в которых эти эксперименты проводились, они себя не оправдали и потерпели неудачу. Рухнула тоталитарная версия коммунизма, и рушится на наших глазах версия большой либеральной империи.
На смену им приходит другая парадигма. Я бы тут обратил особое внимание на то миропонимание, которое манифестирует политическая и интеллектуальная элита Китая. Речь идет об отходе от «борьбы систем» к «мирной конкуренции». Конкуренции на основе не противостояния, а сосуществования. Я уже приводил пример с формулой, которая позволила выйти из конфликтного состояния с Тайванем, — «Два берега — один народ». Но эту же формулу можно экстраполировать и на человечество. Одно человечество — разные устройства. Мне кажется, что эта формула, которая рождается нашим временем, наверное, и будет характерна для всего XXI в.
Но притирка и поиск «а как жить» в условиях, когда мы сосуществуем без войн и разделительных линий, крайне сложна. Каждое общество, будь то нация, политически организованная в государство, или общность, объединенная религией, культурой, территорией, должно найти свое место в таком сосуществовании.
Калька, по которой формировался миропорядок во второй половине ХХ в., дала сбой. Постколониальный мир, где целый ряд регионов был организован, скажем, по кальке либеральной утопии с фрагментацией на искусственно созданные «национальные государства», сейчас в кризисе: прежде всего, Африка и Ближний Восток.
Оказался утопичным и европейский проект образца 80-х, который очень напоминал унифицированную версию новой европейской либеральной империи. (Кстати, многие критики евроинтеграции еще 30–40 лет назад рассматривали главную угрозу евроинтеграции в ее имперских последствиях). Это вовсе не означает, что процессы сближения, взаимопроникновения на региональном и межнациональном уровне прекратятся. Просто те несколько простецких формул, по которым этот процесс шел, оказались не работающими. Всплеск нового национализма в Европе связан с реакцией на поспешность и риски, которые возникли в связи с реализацией европейской утопии. По всей видимости, намерение создать «второй Советский Союз» в виде европейской либеральной империи рушится на наших глазах.
Но идея единой Европы жива. Скорее всего, по законам маятника Фуко, от варианта унифицированного, единого Европейского Союза — к Европе регионов и наций. Вот этот путь Европе предстоит пройти. Так же, впрочем, как и идея единого континентального объединения, которую сейчас предлагает Китай и которая сейчас тормозится в силу конфликтности в целом для большого Евразийского континента. Один из центров конфликтности — Украина.
— Получается, в таком случае это антиштатовский проект?
— Как бы там ни было, мне кажется, мы говорим о новой визии будущего всего континента. Идея единого континента Европа-Азия, соединенного целой сетью проектов, с общим экономическим пространством, с прозрачными границами. Если хотите, это идея нового континентального союза, только не политического, а геоэкономического и геокультурного. Мне кажется, замысел соответствует тому, что можно назвать общими стратегическими интересами. И для участников европейской интеграции, и для участников евроазиатского объединения, и для стран с высоким коммуникативным потенциалом, геоэкономических хабов континента — таких как Украина.
На мой взгляд, такое движение к новому континентальному объединению — один из мейнстримов. И здесь нужно быть адекватным времени. Нации и элиты, которые видят будущее дальше, чем на пятилетку, могут стать активными участниками этого проекта. В XX в. это назвали бы новым геополитическим континентальным блоком. А вот в XXI в. речь уже идет о создании некоего fusion-пространства Восток-Запад, континентального единства в многообразии.
Несомненно, это раздражитель для старой умирающей идеи евроатлантического единства, которая исторически исчерпала себя, несмотря на все потуги ее реабилитировать. Такие мыслители-современники, как Бьюкенен, забегая вперед, писали о кризисе и даже гибели Запада, продолжая вековой скептический тренд, начиная со Шпенглера с его «Закатом Запада». Но XXI в. — это пост-Восток-Запад. Это большой евроазиатский континент и большое тихоокеанское сообщество. Это новое цивилизационное и соответствующее ему новое геополитическое пространство, которые еще только рождаются.
Будущее тихоокеанское сообщество и большой евро-азиатский континент будут представлять собой многоликие, сложно устроенные объединения. И если противостояние «лагерей» и двух систем, существовавших как блоки государств, — это удел длинного XX в., то в XXI в. мы будем иметь дело с fusion-объединениями — межгосударственными, межнациональными, глобалистскими по характеру. На смену ушедшей в прошлое геополитике и уже уходящей в прошлое геоэкономике мы входим в эпоху геокультурной конкуренции.